Затем, как во сне, Эдгар Мелленкамп произнес вслух ее имя:

— Победитель конкурса — Гейл Гейли, Четвертый канал, Кук Каунти, штат Иллинойс — за ее разоблачения коррупции в высших кругах.

Как в тумане, Гейл услышала раздавшиеся аплодисменты; люди за ее столом улыбались ей, поздравляли ее, отовсюду к ней тянулись руки с дружескими рукопожатиями. Она встала, поправив юбку своего парадного костюма из шелковой парчи, и быстро пошла к пьедесталу, где ее ждал руководитель церемонии с долгожданным «Серебряным микрофоном». Немного дрожащей рукой Гейл взяла награду — маленькую серебряную копию настоящего микрофона — и крепко сжала ее в руке. Сделав глубокий вдох, она обвела взглядом всех присутствующих — многих коллег она знала, с другими не была знакома лично, но видела их работы. Внезапно ее переполнило чувство радости из-за принадлежности к этой славной профессии; она была одной из них, ее коллеги доказали это своей наградой.

Гейл привыкла к микрофонам и камерам, они помогали ей зарабатывать на жизнь. Но эти микрофоны и видеокамеры были совсем другие, и она вдруг почувствовала робость и смущение. Затем она посмотрела на «Серебряный микрофон», который держала в руках, и почувствовала гордость, чувство радостного удовлетворения, как после хорошо выполненной работы.

Это придало ей уверенности для выступления.

— Большое вам спасибо, — начала Гейл, высоко подняв «Серебряный микрофон». — Я благодарю вас за эту награду. Поскольку все мы здесь коллеги, вы знаете, какого труда стоит создать интересный сюжет на экране. Излишне объяснять, как много сделали оператор, редактор и директор программы новостей — всех не перечислишь! — чтобы я смогла получить эту премию.

Потом Гейл положила награду на пьедестал, взяла свою сумочку и что-то вытащила из нее, подняв высоко, чтобы все могли видеть. Это была луковица, обыкновенная, огородная луковица.

— Да, это луковица, — улыбаясь, сказала Гейл.

— Можно сказать, метафорический символ сенсации. Всего несколько часов назад на высоте в шестьдесят этажей я брала интервью у человека, который вдруг прыгнул вниз, совершив самоубийство. Он был счастлив, женат, преуспевающий бизнесмен, сорок миллионов в банке. Отличная история, потрясающая сенсация!

Длинными красными ногтями Гейл сняла с лука верхний слой кожуры.

— Смотрите, вот еще слой. А может быть, у него были внебрачные связи? Другая интересная история! — еще выше поднимая лук, она сняла еще один слой. В зале послышался одобрительный смех. — А может быть, его обвиняли в совращении малолетних? Опять сенсационная история!

Новый слой отделился от лука.

— А потом стало известно, что его обвиняли напрасно. Великолепно! Можно придумать и новые истории.

Теперь в зале стояла полная тишина, и пока Гейл снимала с луковицы все новые и новые слои, все присутствующие с неотрывным вниманием следили за оратором. Не было слышно даже звона серебряных ложек, кофейных чашек или бокалов для вина.

— Возможно, его любовница пошла на обман, чтобы поднять шум. Сногсшибательная история!

Луковица была теперь очень маленькой, очищенной почти до сердцевины.

— Мы непрерывно ищем, доискиваемся до истины, стремимся узнать всю жизнь человека, его семьи. Зачем? Потому что мы профессионалы, вот почему.— Гейл сделала драматическую паузу, ее темно-карие глаза неотрывно смотрели в зал, как в камеру. — Мы докапываемся до правды!

Она замолчала и вытянула перед собой руку, глядя на нее. Все присутствующие в зале тоже посмотрели на нее. Сейчас уже почти ничего не осталось в руке Гейл, кроме маленького комка мякоти. Гейл разломила ее и снова обратилась к своим коллегам; ее голос звучал уже по-другому, он был низким, наполненным чувством. Улыбка сошла с ее красивого лица, и его выражение стало серьезным.

— Но если окажется, что после всех наших мучительных усилий и исследований никакой правды-то и нет? Просто сенсационная история, один вымысел, другой, третий, как слой за слоем луковицы, и больше ничего не останется. И если так случится, имеем ли мы право в любой момент остановиться? Или мы должны продолжать идти вперед, копать, копать, копать слой за слоем, пока не уничтожим то, что узнали в самом начале?

Голос Гейл звучал так тихо, будто она говорила без микрофона, но каждое слово было отчетливо слышно.

— Я готова побиться об заклад, что все вы, как и я, мечтаете найти одну единственную историю, в которой не пришлось бы копать слой за слоем, извлекая все новую и новую грязь. Нет, нам всем нужна такая история, в которой с каждым новым расследованием выявляется что-то благородное, что-то дарующее нам вдохновение...

Гейл замолчала, поскольку ей больше нечего было сказать, после чего раздался гром аплодисментов, очень громких и долгих. Многие аплодировали стоя. Гейл также стоя слушала приветствия и, когда овация стихла, сказала:

— Благодарю вас, коллеги. Спасибо вам за доверие ко мне и за «Серебряный микрофон», — с этими словами она сошла с пьедестала.

Но Гейл не вернулась за свой стол. Вместо этого, переполненная счастьем и не желая делить его с кем-либо, она надела жакет и, сев в лифт, скоро оказалась на улице. Она прошла шесть длинных кварталов от «Каталонии» по западной части Манхэттена к своему отелю на Лексингтон-авеню. Дул сильный ветер, который становился еще резче и холоднее по мере ее приближения к реке, но Гейл не замечала ветра. Она возвращалась в отель, чтобы переодеться и упаковать вещи. Гейл не хотела оставаться на ночь в Нью-Йорке, она хотела немедленно вернуться домой, заняться расследованием истории Джеффри Броадмена. Гейл всегда была пс уши в работе, и работа недавно стоила ей четырехлетней связи с хорошим парнем, любившим ее, но начавшим чувствовать, что он занимает лишь второе место в ее душе после ее работы.

Действительно, Гейл была репортером-профессионалом, журналистом с творческой жилкой и стремилась к тому, чтобы ее репортажи отражали прекрасные, благородные аспекты человеческой души.

Если уж речь зашла о благородных аспектах человеческой души, то Берни ла Плант отчаянно старался перехватить где-нибудь пару долларов. Ничтожной суммы, которую Эспиноза и Варгас дали ему за кредитные карточки, едва хватило на пару стаканов выпивки и один ужин в «Шэдоу Лоундж».

Поскольку ни о каких доходах не приходилось и мечтать и перспектива тюрьмы приближалась с каждым часом, Берни решил продать кое-что из своих вещей. Если бы он не сделал этого, они бы исчезли сами по себе. Даже пятилетний ребенок поймет это, взглянув на владения Берни.

Но, приступив к ревизии своих вещей, Берни столкнулся с печальной пустотой. Он занимал три маленькие загроможденные комнаты, и если у него и была какая-то мебель, о которой стоило говорить, то она была еще меньших размеров и более гнусная, чем сами комнаты. У Берни был матрац и пружинная кровать, легкий стул с прогнувшимся сиденьем и что-то, напоминающее диван, но потерявшее свой вид еще до того, как Берни ла Плант однажды нашел его на улице и втащил в свою квартиру. Старый разбитый шкаф уже был здесь, когда Берни въехал сюда, и будет стоять, когда Берни не будет. Кому он нужен?

Правда, на полу лежало жалкое подобие ворсистого ковра, но ему было уже больше двадцати лет, так что о нем и вовсе не стоило бы говорить. Занавески на окнах были порваны, и на шторах были большие дыры, но, поскольку окна смотрели только на кирпичную стену, Берни никогда не беспокоился о том, чтобы их починить. Ну, довольно о его квартире и обстановке. Словом, она явно не была кандидатом оказаться на страницах «Архитектурного сборника».

Что же касается оборудования его туалета, то все оно, вместе взятое, стоило еще меньше, чем кожаные ботинки, которыми Берни так гордился. Остальная часть квартиры от пола до потолка была набита разным барахлом, на котором Берни многие месяцы старался нажиться. Когда какой-нибудь археолог через тысячу лет займется раскопками в квартире Берни, ему трудно будет понять, для чего нужны все эти коробки, но все они являлись историей его трудовой жизни. Коробку за коробкой он заполнял барахлом, которое тащил с работ, на которых ему пришлось работать. Например, пять фартуков, несколько десятков ложек и шесть ящиков фаянсовой посуды остались с тех пор, как Берни работал мойщиком посуды. Были там и ящики с машинным маслом и жидкостью для протирки ветровых стекол автомобилей, сохранившиеся с тех пор, как Берни в течение нескольких недель проработал механиком в фирме по очистке ковров, кстати, средства для их очистки были свалены ближе всего к двери. Нужно было двигаться с большой осторожностью, чтобы не задеть их.