Среди всего этого барахла было много такого, что пока не находило спроса, но в один прекрасный день могло быть продано, как-нибудь после дождичка в четверг. Как, например, двадцать настольных вентиляторов с гибкими лопастями, чистые видеокассеты, сделанные компанией, о которой никто никогда не слышал; зонтики, которые разваливались в первый же дождливый день. Ничто из этого ворованного хлама не пользовалось спросом в настоящее время, хотя если бы страховой инспектор увидел все это, его хватил бы удар.

Единственной вещью, которую можно было считать полной собственностью Берни, являлся телевизор. Нельзя сказать, что он был в лучшей форме, кроме того, принимал лишь пять каналов, но это был цветной телевизор с дистанционным управлением. Итак, Берни решил продать свой телевизор. А единственным человеком, который мог купить у него телевизор, был его сосед, живший этажом ниже — Сеймур Уинстон, — полный грузный мужчина, расхаживавший постоянно в нижней рубахе и рваных штанах, которые не сходились на его выпуклом животе. Уинстон был достаточно безобиден, временами даже мил. Три или четыре месяца назад он оказал всему дому несколько услуг, заменив, например, перегоревшие лампочки в подъездах.

— Я теперь ваш должник, — сказал ему Берни, и Уинстон стал периодически наведываться к нему. Конечно, телевизор не «Колесо фортуны» и сегодня, как назло, работал еще хуже, чем обычно. Последний шанс Берни ла Планта. Перебирая программы, Берни остановился на новостях. Странствующая торговка с какими-то лохмотьями на голове громко предлагала свой товар. Кожа на ее лице имела бледно-желтый цвет с оттенком зеленоватого и казалось, что у нее вокруг плеч была, как у эльфа, радуга.

— Цвет омерзительный! — проворчал Уинстон. — Посмотри, какая кожа!

Берни забрал у толстяка дистанционный переключатель программ и начал энергично перебирать программы.

— У обездоленных людей и должна быть такого цвета кожа. Посмотри, вот тебе кожа. Пожалуйста, телесные тона! — торжествующе объявил Берни. — Послушай, я бы ни за что не стал его продавать, если бы не эти проблемы с законом. Я люблю этот телевизор, это замечательный телевизор! Мне было бы очень жаль расстаться с ним и за двести пятьдесят долларов. Но мне нужны деньги, я обещал сегодня пойти с сыном в кино. Я и так опаздываю

— Берни залез в шкаф в поисках чего-нибудь приличного, что можно было бы надеть.

— Даю девяносто и ни цента больше, — хрипло сказал Уинстон.

— Девяносто? — Берни застал на месте со своими драгоценными кожаными ботинками в руках. Он не ожидал получить больше ста пятидесяти. Но девяносто? Настоящий грабеж!

А какой у него был выход?

— Уинстон, давай остановимся на ста. Он стоит по меньшей мере в два раза больше.

Уинстон проворчал что-то, подумал, затем кивнул.

— О’кей. Забирай его. Он твой. Пусть он служит тебе на здоровье, — Берни верил в то, что говорил. Затем, потянувшись за своим поношенным, спортивного покроя пиджаком, он заметил на полу коробку с дешевыми ворованными часами, точь-в-точь такими же, как у него на руке. — А как насчет часов? Хочешь купить еще часы?

 ГЛАВА ШЕСТАЯ

В самолете, следующем рейсом 104 «Midwestern Airlines», было сравнительно мало пассажиров: хотя его салон был рассчитан на сто восемьдесят человек, в нем едва насчитывалось пятьдесят пять. Не очень-то подходящее было время для полета из Нью-Йорка в Чикаго. Самолет летел на высоте двадцать восемь тысяч футов со скоростью пятьсот семьдесят миль в час.

В салоне было тихо, лишь время от времени слышались отдельные слова пассажиров. Люди устали от полета, мечтали поскорее добраться до места назначения, завалиться домой и задрать ноги кверху. Среди пассажиров было несколько детей, летящих вместе со своими родителями. Через проход от Гейл сидел мальчик лет десяти со своим отцом; грудной малыш спал в задней части салона; а прямо перед Гейл сидела благовоспитанная девочка лет восьми по имени Калли, путешествующая со своей матерью Сьюзен. Гейл Гейли в своем любимом свободного покроя итальянском кашемировом жакете и хлопчатобумажных брюках для путешествий заняла три места в хвостовой части самолета. Большую часть трехчасового полета она то дремала, то составляла список вопросов по делу Броадмена. Порой она листала информационный журнал, но, несмотря на цветные иллюстрации, он не представлял для нее такого интереса, как телевизионные новости.

Полет уже подходил к концу. Меньше чем через час они должны были приземлиться на аэродроме «О’Наге».

Гейл взглянула на часы: Дикинс, должно быть, еще в студии, готовит одиннадцатичасовой обзор новостей. Она позвонит ему и сообщит, что уже почти дома. Он будет удивлен, но Гейл знает, что он обрадуется ее скорому возвращению. Дикинс заинтересовался делом Броадмена и явно считал, что за самоубийством бизнесмена скрывается нечто куда более серьезное. Она встала и направилась по проходу к носу самолета, где висел телефон дальней связи — удобное, но страшно дорогое удовольствие. Прекрасно. Телефон свободен. Опустив в щель телефонную кредитную карточку, Гейл набрала номер Джеймса Дикинеа. С нетерпением ждала, пока он снимет трубку. После того как раздалось четыре или пять гудков, трубку резко сняли, и голос Ди-кинса нетерпеливо прогремел:

— Да?

— Это я, — весело ответила Гейл. — Я выиграла.

Затем последовала пауза, во время которой Гейл почувствовала, что Дикинс старается обуздать свой энтузиазм и придать голосу прохладную интонацию. После этого он отрывисто сказал:

— Молодчина. Я горжусь тобой.

— Благодарю, — сухо ответила Гейл. Ей ничего не стоило соперничать с Джеймсом Дикинсом по части холодности.

— И чем тебя наградили? — засмеялся директор программы новостей. — Какой-нибудь ужасной памятной вазой?

— Нет, премия очень милая, — Гейл в ответ тоже засмеялась, — сделана с большим вкусом. Она порылась в сумочке и достала «Серебряный микрофон». — Тут написано: «За выдающееся мастерство в поисках правды». Ой, послушай, я хотела тебе сообщить, что лечу обратно самым ранним рейсом. Что?

Услышав последние слова Дикинса, Гейл вдруг в ужасе замолчала, выронив от волнения большую кожаную сумочку. Она упала на пол, и из нее выпали блокнот, расческа, губная помада, ключи, записная книжка с адресами, кошелек с мелочью и бумажник, из которого дождем посыпались кредитные карточки. У нее в руках остался лишь «Серебряный микрофон».

— Я говорю, чтобы ты не спешила, я поручил закончить дело Броадмена Конклину, — сказал Дикине, зловеще усмехаясь в трубку, поскольку Гейл не видела его лица.

— О чем ты говоришь?! — Гейл была так возмущена, что едва не кричала. — Как ты мог поручить это Конклину? Ведь не он брал интервью у этого бизнесмена. Конклин и близко не стоял к этой истории!

На другом конце провода Дикинс прикрыл рукой трубку, усмехнулся и подмигнул Уоллесу, а затем снова заговорил со своим знаменитым репортером:

— Гейл, ты собиралась немного побыть в Нью-Йорке, помнишь? Говорила о люксе за счет станции, хотела посмотреть шоу, возможно, лечь с кем-нибудь в постель. Что мне оставалось делать? — Протягивая руку Чарльзу Уоллесу, Дикинс потер пальцем о пальцы, что без слов означало: «Плати».

— Ну так я не в Нью-Йорке, я всего лишь в ста милях от «О’Наге», лечу рейсом 104! Через двадцать минут буду пролетать над твоей головой! Или ты в течение пяти минут забираешь у Конклина это дело, или, клянусь всем на свете, я сброшу что-нибудь тяжелое из самолета и проломлю тебе череп!

— О’кей, о’кей, — примирительно воскликнул Дикинс, у которого, конечно, и в мыслях не было поручить Конклину дело Броадмена.

— Ты сегодня вернешься, и я заберу у Конклина твой сюжет. Спокойного тебе полета, и прими наши поздравления с наградой.

Повесив трубку, он взял пятидесятидолларовую бумажку у Уоллеса и торжествующе засунул ее в бумажник.

— Что я тебе говорил? — ликовал он. — Все они, настоящие репортеры, таковы. Уж они не упустят свой сюжет.