— Говоришь, мне не повезло? — сердито пробормотал он. — Это я сейчас грязный. Но у меня хорошая квартира, телевизор —. Берни вдруг замолчал, вспомнив, что его телевизор теперь превратился в историю. — Стереоцентр. У меня есть работа.
Джон Баббер бросил задумчивый взгляд на щиток автомашины, где висело несколько порванных проводов и пустая розетка от бывшего аудиоустройства.
— У меня тоже было стерео, но его срезали. Плохо, что мы не можем послушать новости.
— Какие новости! Тебя что, интересуют цены на бирже? — с усмешкой поинтересовался Берни.
— А эта авиакатастрофа! У тебя интервью взяли?
Мысль об интервью не понравилась Берни. Одно дело — рассказать о своем приключении, и совсем другое — быть обвиненным в исчезновении сумочки и в том, что он не спас Флетчера. Кроме того, у Берни были свои причины держаться подальше от прессы.
— Брать у меня интервью? Ты что, шутишь?
— Раз ты попал в авиакатастрофу и вытаскивал людей из самолета... — начал Баббер.
Берни рассердился:
— Я не даю никаких интервью, приятель. Эта чертовщина никому не нужна. Мой девиз — быть скромным, не высовываться, понимаешь? У меня такое кредо.
— Да, но, может быть, тебя хотя бы сфотографировали? — спросил Баббер.
Но Берни раздраженно покачал головой. Среди всеобщего возбуждения он ничего такого не заметил. Он был совершенно уверен, что никто его не снимал. Но тем не менее ему стало как-то не по себе, и он поспешил оставить эту тему.
— У меня юридические неприятности, и мой адвокат не хочет, чтобы я общался с газетчиками. Выпусти меня здесь. Мне через десять минут надо быть в моем проклятом офисе.
Форд семьдесят третьего года, видавший гораздо лучшие времена, покатил дальше, в сутолоку дня.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Больничную палату Гейл можно было спокойно принять за цветочный магазин. Всюду стояли цветы с карточками от друзей, семьи, коллег по Четвертому каналу и от репортеров других каналов. Палата выходила на солнечную сторону и была очень приятная на вид: оклеенная ярко-желтыми обоями, с гравюрами, изображающими птиц, на стенах, и парой легких стульев для гостей; был здесь и телевизор с большим экраном.
Но Гейл не было дела до цветов, гравюр с птицами, обоев и легких стульев. Ее интересовали лишь подробности авиакатастрофы. Она хотела узнать все возможное о человеке, спасшем ей жизнь. Ее сломанную руку вправили, и теперь она была в гипсе; ногу Гейл туго забинтовали; раны на лице тоже перевязали. Ей также делали внутривенные вливания глюкозы и солевого раствора, но не это занимало ее ум. Только сюжет.
Три ее постоянных посетителя — Дикинс, Чаки и Конклин — уже рассказали ей все, что знали. Но для нее этого было невероятно мало.
— Я ничего не понимаю! — кричала Гейл, не веря им.
— Вы что, не можете его найти?
Дикинс чувствовал себя не в своей тарелке, отчасти из-за того, что больницы вообще пугали его, отчасти потому, что он никогда не ощущал себя счастливым где-либо, кроме своей рабочей пресс-комнаты в офисе, а отчасти еще и потому, что не представлял себе, как поставить букет цветов, который он принес Гейл, в вазу; но большей частью все же из-за того, что он знал заранее, что Гейл опять задаст ему тот же самый вопрос, и он в смущении опять не будет знать, что ей ответить.
— Там был такой хаос в тот вечер, так что не все пока ясно.
— Ты сказал, что все пассажиры на учете, — обвинительным тоном заявляла Гейл.
— Очевидно, тот, кто вытащил тебя, был не из числа пассажиров, — предположил Конклин.
— А кто же он? Санитар? Пожарник? На нем не было никакой формы...
Гейл была очень возбуждена.
Конклин неловко пожал плечами.
— Из того, что нам известно, речь идет о каком-то «таинственном незнакомце», — предположил он.
— Мы сейчас все проверяем... — вставил Дикинс, — и...
Гейл сидела на постели, забыв о переломе и ранениях.
— Таинственный незнакомец! Не пассажир, — заинтересованно повторяла она. — Кто же он тогда?
— Мы пока не знаем, кто он... он... он исчез, — тихо вставил Дикинс.
Большие темные глаза Гейл стали еще больше и темнее от возбуждения.
— Не пассажир, не из бригады спасателей, вошел в горящий самолет, вытащил меня и исчез?
Вот что бывает, когда позволяют любителям вроде Эда Конклина заниматься серьезным делом, — подумала Гейл. Отшвырнув простыни и одеяла, борясь со своей забинтованной ногой, Гейл сделала попытку встать.
— Не только тебя, — предположил Конклин. — Судя по всему, именно он открыл аварийную дверь снаружи.
— Точно! — обрадовался Дикинс, теряя свою обычную сдержанность. — Он спас всех! Благодаря ему не было смертельных случаев! Я думаю, тебе не следует двигаться, Гейл. Ты должна лежать
Но теперь ничто не могло остановить Гейл Гейли. Подумать только, таинственный незнакомец, герой...
— Но кто же этот человек? Я хотела бы отблагодарить его...
Практически у нее было уже почти все необходимое, чтобы начать расследование прямо здесь, в больнице «Сент-Дивайн». Здесь находились многие пассажиры, которые спаслись из самолета, был Чаки со своей видеокамерой. Чего же она ждет? Гейл сдернула с руки бинт, нацепила французский шелковый купальный халат, скомандовала Чаки и его видеокамере, и все трое тронулись в путь.
Первой дала интервью Лесли Шугар, отважный бортпроводник, не покинувшая своего поста, пока все не вышли из самолета. Она не получила серьезных ранений, но ее здесь лечили от отравления дымом и многочисленных порезов. Именно Лесли чаще других находилась в непосредственном контакте с незнакомцем. Она разговаривала с ним, когда он вбежал в самолет и когда он вытаскивал двух пассажиров.
— И вдруг, — сказала она, глядя в объектив видеокамеры, отвечая на вопрос Гейл, — этот человек в штатском вбежал в самолет. Потом смотрю: он тащит Фредди — это второй бортпроводник — и помогает вынести его, и потом... потом он снова возвращается в самолет!
Лесли восхищенно потрясла головой, и в ее глазах заблестели слезы. Чаки снял этот кадр крупным планом и запечатлел эту слезу.
— Это дало мне силы оставаться в самолете, хотя я знала, что он может взорваться в любую минуту.
— Как он выглядел? — затаив дыхание, спросила Гейл.
Лесли задумалась, припоминая. Она ясно видела перед собой этого героя, появившегося из дальней части салона со Смитом, а потом с Гейл на плечах. Хотя он был невысокого роста и немускулистым человеком, но он показался Лесли чрезвычайно сильным. Но его лицо... его лицо оставалось в полной темноте, вымазанное грязью и сажей. Лесли не могла описать его. Она вздохнула и разочарованно покачала головой.
Воспоминания мистера Смита дали не больше, чем сведения Лесли.
— Лицо у него было все вымазано грязью. Оно как бы выплыло из дыма. Я ведь думал, что собираюсь умереть.
— Он что-нибудь говорил вам?
Смит крепко задумался.
— Он спросил меня, зовут ли меня Флетчером.
Флетчер? Это была слабая зацепка, но все же хоть какая-то.
Джон Баббер высадил Берни ла Планта перед фирмой по очистке ковров и загромыхал дальше на своей машине. Хотя они вместе ехали какую-то часть пути и вели серьезный разговор, они не узнали имен друг друга и расстались, как незнакомцы. Берни нервничал из-за того, что опаздывал на работу, опаздывал в очередной раз. Он знал, что его босс Билл Робинсон не поверит ни единому слову Из его оправданий. Но войдите в положение Берни: он приехал издалека, к тому же не спал всю ночь, с начала совершения этих геройских поступков во время авиакатастрофы и до приезда сюда на машине.
Берни чувствовал себя страшно разбитым, все тело у него ломило. Вдобавок ко всему — неприятности с законом и пропажа ботинка. И вот он снова опоздал на работу.
Но давайте войдем на минуту и в положение Робинсона: он имел дело с самым ленивым, лживым и бесполезным человеческим материалом, какой только можно предположить. И хуже того: если прежний Берни ла Плант имел по крайней мере опрятный и презентабельный вид, то настоящий ла Плант выглядел так, будто его вынули со дна помойной ямы. И у него еще хватало совести выдвигать какие-то оправдания.