— …с Божией и ангельской помощью наняла и снарядила свое собственное войско. Она призвала туда дворян, которые, ввиду окончания всех войн, нигде больше не могли проявить своей готовности к самопожертвованию и любви к оружию, по причине слишком высокого положения той, кому они только что служили. Наподобие рыцарей прежних времен, они жили в миру, давали аббатисе обеты целомудрия и повиновения лишь на годы своей юности, после чего имели право вступить в брак. Их достоинства были столь хорошо известны, что подобное решение опечалило всех дам, которые, видя их юность, красоту и благородство, не могли утешиться при мысли о том, что для них они потеряны.

— Продолжайте, Тетя, — умоляла Эмили-Габриель, — вы возбуждаете меня, вы как раз и являете свидетельство преимущества истории над романами, жизни над сказкой!

— Они находились у ног Марго де С. подобно тому, как Рыцарь Печального Образа был распростерт у ног своей Прекрасной Дамы, именно так любили в те времена, пронизанные ностальгией, любовью и отвагой. Они защищали свой монастырь, стоявший в ту пору еще в чаще леса, как если бы это была дарохранительница или ковчежец. Они могли перемещаться повсюду, как снаружи, так и внутри, свободно входили в комнаты, дабы при необходимости прогнать притаившегося врага или застать тайного возлюбленного. Они несли караул даже в самой часовне, всегда готовы были обнажить шпагу, отражая беспорядочные нападения противника, расстраивая козни какого-нибудь принца, желавшего похитить девушку, а порой и замыслы самодовольного щеголя, назначившего любовное свидание в монастырском винограднике.

— Как должны были быть счастливы монахини, Тетя!

— Они и были счастливы. С тех пор как молодые дворяне их охраны стали жить при монастыре, монахини, похоже, почувствовали себя гораздо лучше; никакого ощущения тревоги, никаких недомоганий, никаких дурных сновидений, напротив: отменное девичье здоровье, свежий цвет лица, как у крестьянок, прекрасный аппетит, глубокий сон. К тому же наша тетя Марго с радостью отметила, что и при богослужении они стали гораздо усерднее, более ревностно молились. Эти господа принесли умиротворение и покой особам, которых постоянно терзал страх осады, нападения, изнасилования и которые с пеной у рта порой бились в припадке и казались одержимы дьяволом, причем самого дьявола они боялись меньше, чем мужчин.

— А, понимаю, — произнесла Эмили-Габриель, — подобное лечат подобным.

— Вот именно, Племянница, — продолжала Аббатиса, — итак, мир был восстановлен, вернулось изобилие, никто более не помышлял об уходе, такое положение устраивало всех. Зимой задавали балы, монахини и дворяне рука об руку выступали в величественной паване. А летом они отправлялись к ручью и там играли в мяч или под покровом листвы разыгрывали очаровательные пасторали, что считается обычно мирскими утехами.

— Рай, — произнесла Эмили-Габриель, — мужчина, примирившийся с женщиной, святая Ева возле Адама, София-Виктория возле Сезара-Огюста.

— Спасибо, мой Ангел. Монастырь пользовался такой известностью, что многие молодые люди мечтали поступить туда на службу. Отцы приводили сыновей и смиренно просили аббатису зачислить их детей в отряд охраны. Но вы же знаете, на что способна зависть и какую ненависть вызывает в некоторых людях чужое счастье. Начались всякие интриги, козни, заволновались самые высокие инстанции. Объявив эту ситуацию непристойной, гвардию разогнали, и по сей день она пребывает под запретом. Но самым худшим были гнусные памфлеты, издевки, скабрезные рисунки, высмеивающие Марго, они составили ей грязную репутацию, которая и по сей день оскверняет ее память, отчего сделалось невозможным ее причисление к лику блаженных.

— Мадам, умоляю, вы совсем уже красная, того и гляди чан перевернется!

— Это оттого, что я сильно разгневана, господин Панегирист. Нашему семейству не хватает святой Марго. Я хочу занести ее в свой список, хочу молиться за нее в часовне, хочу, чтобы ей воздавала честь гвардия, которую она создала…

— Так вы желаете вернуть гвардию, — спросила Эмили-Габриель, — несмотря на запрет?

— Во имя святой Марго я призову ее вновь. Здесь нужны мужчины, они всем нам нужны, монахиням, которые, как мне кажется, погружены в уныние, вам, мне…

— Вот полюбуйтесь, — сказала она, — на Панегириста, который превышает свои полномочия, осмелившись вмешаться в ход судьбы.

Прерывисто дыша, она стискивала на груди Большой Гапаль, тоже ставший красным, как рубин.

Закончить ей не удалось, потому что Панегирист, завидев, как пламенеют ее щеки, бросился к чану и, схватив в охапку, вытащил ее из воды, начавшей уже было закипать.

ЛЕТО

11

ОБРЯД СУМЕРЕК

Эмили-Габриель дала обеты летом своего пятнадцатилетия. Проведение церемонии было ускорено из-за кончины Папы, каковое событие выпустило наружу все сдерживаемые прежде амбиции господина Коадьютора. Этот тип рьяно грыз удила и мечтал о кресле архиепископа, словно бы это теплое местечко открывало ему доступ ко всем мыслимым интригам, козням и заговорам. Он затеял изрядное количество этих самых интриг, спустив их с поводка, словно свору голодных собак. Первая же вернувшаяся в конуру принесла ему кардинальский сан и еще три десятка красных шапок. Производство в чин, столь долго сдерживаемое Папой-поэтом, оказалось оглушительным. Обеспечив поддержку спереди и защиту сзади, новоиспеченный кардинал стал с нетерпением ожидать результатов интриг, затеянных им против Аббатисы.

— Увы! — вздохнула София-Виктория, понимая, что битвы не избежать.

К сожалению, Герцог собственную битву только что проиграл. Его отправили на войну, как Мальбрука, рассчитывая никогда больше не увидеть. Ввиду того, что слишком быстро проигранное сражение раньше времени привело его назад, было решено придать непомерную важность некоему действу, про которое никто не помнил, ни куда, ни когда, ни вообще почему понадобилось ввязываться. Он хотел оправдаться, объясняя, что с одним-единственным полком было просто немыслимо победить целую армию. Ожидая подкрепления, он поставил своих людей спина к спине, чтобы они могли отражать удары и спереди, и сзади, но подобная тактика, получившая в военном искусстве название «круг Перикла», в столкновении с противником, во много раз превосходящим численностью, успеха принести не могла. Почти все были убиты, он потерял все. Его не стали слушать, впрочем, с ним не стали бы разговаривать, даже одержи он победу. Его время миновало, все, что от него требовалось — это исчезнуть. От отчаяния он заново собрал полк, каковое предприятие поглотило остатки состояния его супруги, и перешел к противнику, что позволило ему по другую сторону границы вновь обрести часть своего семейства.

— Увы! Увы! — жаловалась Аббатиса. — Папа покинул нас, ваш отец бежал, мы, племянница, остались совсем одни. Мы не можем ждать помощи ни от Церкви, ни от двора. Мне следует испросить для вас пострига, пристроить вас, чтобы вы, на случай, если Кардиналу удастся заточить меня, смогли бы руководить этим монастырем.

Ответ Кардинала не заставил себя ждать. Он возражал против того, чтобы Эмили-Габриель стала монахиней, мотивируя отказ тем, что она не достигла еще совершеннолетия, а ее отец, исчезнувший при известных всем обстоятельствах, не мог дать своего родительского благословения. Пусть Герцог сдастся, тогда к вопросу о его дочери можно будет вернуться. Однако же, если Аббатиса чувствует себя уставшей, что неудивительно, принимая во внимание, сколько лет отдала она монастырю и сколько энергии потратила на свою деятельность, он дозволит ей со спокойным сердцем и чистой совестью удалиться в любую, по ее собственному выбору, деревню, а во главе монастыря встанет достойная аббатиса, назначенная им самим.

— Трижды «Увы!» — воскликнула София-Виктория, — мне решительно ничего не остается, как вновь призвать гвардию! Самое время готовить вам одежду для церемонии, и властью, данной нам Большим Гапалем, мы устроим вам обряд посвящения.