…В 1916 году на Тверскую станцию был прислан талантливый инженер поручик Михаил Александрович Бонч-Бруевич, настоящий энтузиаст радиодела.
С юношеских лет Бонч-Бруевич увлекался радиотехникой. Служа в искровых частях армии, он вскоре благодаря своим исследованиям искрового разряда был признан крупным специалистом в этой области. Получив назначение в Тверь, Бонч-Бруевич рассчитывал найти там благоприятные условия для экспериментальных работ. Но оказалось, что член Главного военно-технического управления профессор радиотехники полковник Муромцев, отличавшийся косностью взглядов и недоброжелательным отношением к молодым талантливым кадрам, запрятал Бонч-Бруевича на Тверскую радиостанцию, чтобы помешать ему заниматься научно-техническими исследованиями.
Однако полковник Муромцев ошибся в своих расчетах. Михаил Александрович Бонч-Бруевич, обходя Муромцева и не обращая внимания на косые взгляды начальника станции капитана Аристова, солдафона и рутинера, продолжал свои исследования. Добывая всеми правдами и неправдами простейшие приборы, он с большим трудом оборудовал у себя на квартире лабораторию и начал работать над созданием катодных ламп и разработкой схемы ламповых усилителей и генераторов.
После революции Бонч-Бруевич неутомимо продолжал свои исследования, хотя ему и приходилось слышать, что неграмотным рабочим и крестьянам его работы не потребуются.
— Это нужно России, — отвечал Михаил Александрович Бонч-Бруевич.
А вскоре стало известно, что Муромцев удрал за границу.
В 1918 году на станцию пришел энергичный и деловой Владимир Михайлович Лещинский. Новый начальник сразу нашел общий язык с Бонч-Бруевичем, горячо одобрил его экспериментальные работы над созданием отечественных катодных ламп.
Опытный, любящий свое дело инженер, Лещинский подбирал работников для радиостанции среди радистов, с которыми он служил еще в искровых частях старой армии. И все, кто знал этого энергичного, чуткого человека, с удовольствием откликались на его вызовы. Так стали работать на радиостанции Петр Алексеевич Остряков, Иван Васильевич Селиверстов, Иван Алексеевич Леонтьев.
Почти одновременно с Подбельским в Наркомпочтеле начал работать Аким Максимович Николаев. Одногодок Подбельского, Николаев тоже прошёл большую жизненную и революционную школу. В Коммунистическую партию он вступил в 1904 году, участвовал в первой русской революции, а в годы реакции вынужден был эмигрировать. В Цюрихе Николаев познакомился с Лениным. В годы первой мировой войны он вел большевистскую агитацию среди солдат. В дни Октябрьского переворота состоял в «пятерке» по руководству восстанием во Владимире. Здесь он и работал с первых дней революции губернским комиссаром почты и телеграфа.
В Наркомпочтеле Николаеву было поручено познакомиться с положением радиодела в стране, — Аким Максимович был хорошим специалистом в области радио. В годы эмиграции во Франции окончил высшую радиотехническую школу, и ему приходилось даже работать в радиолаборатории одной из французских фирм. Еще тогда его волновала и возмущала мысль: его родина открыла миру радио, а какая была в России радиотехническая промышленность? По существу, никакой. Разве можно считать несколько небольших заводиков — на Шаболовке в Москве да на Лопухинке в Петрограде? Спустя два года после создания Айзенштейном завода в Петрограде его хозяином стала, по существу, фирма Маркони. Были еще заводы Сименса[15], но ведь и ими владели иностранцы.
Николаев вскоре после назначения в Наркомпочтель отправился на Тверскую радиостанцию.
Познакомив его со станцией, Лещинский сказал:
— А сейчас я покажу вам нечто такое, что мы называем «для души»…
И он повел гостя в стоявший невдалеке тесовый барак.
— Это наша маленькая лаборатория. Здесь мои товарищи по службе занимаются исследованиями.
Он познакомил члена Коллегии Наркомпочтеля с небольшим коллективом лаборатории.
В тот же день Николаев докладывал Подбельскому о результатах своей поездки в Тверь и о положении в радиолаборатории.
— Да это ведь настоящие подвижники! А этот Бонч, как его там все называют, всех заражает своим энтузиазмом. У преподавателя физики местной школы он выманил воздушный насос, почти всю москательную лавку скупил для своей менделеевской замазки. В писчебумажном магазине не найти ни одной палочки сургуча — все скупил Бонч…
Вадим Николаевич рассмеялся.
— А из аптеки, — продолжал Николаев, — исчезли стеклянные и резиновые трубки. Говорят, чтобы добыть вольфрамовую проволоку, он покупал обычные осветительные лампы, ломал их и извлекал из них вольфрамовую нить.
В середине июня 1918 года Лещинский докладывал на Коллегии Наркомпочтеля о работах, выполняемых лабораторией, или, как ее официально именовали, мастерской. Коллегия признала весьма полезной деятельность лаборатории и утвердила для нее штат. Управляющим лабораторией был назначен Лещинский, а техническим руководителем — Бонч-Бруевич.
Прощаясь после заседания Коллегии с Лещинским, Вадим Николаевич Подбельский пообещал ему:
— Приеду посмотреть, как вы там живете.
И вот в конце июня 1918 года Подбельский поехал на Тверскую радиостанцию. Старомодный лимузин остановился у одиноких невзрачных бараков на Желтиковом поле на берегу Волги.
Приезда наркома на станции не ждали, поэтому никто и не встречал гостя.
Нарком предъявил пропуск и прошел на станцию. В первой же комнате он представился:
— Здравствуйте! Я народный комиссар Подбельский. Зовут меня Вадим Николаевич.
Народный комиссар ходил из кабинета в кабинет, внимательно все осматривал.
— А это, наверное, то, что вы называете «для души»? — показал нарком на стоящий в отдалений тесовый барак. — Мне рассказывал Аким Максимович.
Лещинский повел его в лабораторию Бонч-Бруевича.
— Все наши люди в основном военные, — рассказывал Лещинский. — И работают они прямо-таки с остервенением.
От острого взгляда Подбельского ничто не ускользнуло. Он поразился, в каких тяжелых условиях работали люди… В комнате воздух был насыщен бензиновыми парами: под столом стоял бачок с бензином для питания горелок, а воздух нагнетался при помощи мехов. Оборудование выглядело убого. Закопченные стены лаборатории казались насквозь пропитанными маслами и бензином.
— Как это вы тут до сих пор не сгорели?
Нарком сразу оценил, какое огромное значение имеют работы по производству ламп. Во время поездок по стране он встречался с одним и тем же положением: нет катодных ламп, и станции часто выходят из строя.
Эти лампы в основном ввозили из Франции, стоили они дорого, работали же очень непродолжительное время. Те лампы, что изготовляет лаборатория, как утверждают Бонч-Бруевич и Лещинский, работают дольше, а если наладить их массовое производство, то и стоимость их будет невелика.
Тут же на улице у здания радиостанции нарком собрал всех работников лаборатории и повел разговор о возможностях увеличения выпуска ламп.
— Из-за их отсутствия у нас бездействуют военные радиостанции в армиях, на кораблях. Говорите, что вам нужно, чтобы выпускать побольше этих ламп.
— Сколько надо ламп? — спросил, в свою очередь, Бонч-Бруевич.
— Ну, скажем, тысячу в месяц.
— Прежде всего необходимо стекло. Нужно примерно двадцать килограммов.
— А взять его где?
— На «Дружной горке» под Гатчиной, — ответил Бонч-Бруевич.
— Еще что?
— Многое еще нужно. И вольфрам, и никель, и вакуумная резина, и алюминий для электродов, — быстро перечислял руководитель лаборатории.
— А сейчас откуда вы это достаете?
Бонч-Бруевич вздохнул.
— С миру по нитке, Вадим Николаевич, — ответил за него Лещинский. — Достаем, где что можем: на заводе Айваза[16] из отходов, в химических лабораториях, даже в местной аптеке.