«Это история об Агнес. Она была темным подводным течением во всем, что случилось со мной с тех пор. Не будь этой детской любви, моего брата не осудили бы за убийство более чем тридцать лет спустя».

_________________

«Я буду писать о любви, которая не умерла, но жила в темных тайниках, и никто не знал об этом, о пережившей все ненависти, о которой я не подозревал, и о том, как человек обманывает самого себя».

_________________

«Это рассказ о поездке из Сан-Франциско в Норвегию, о том, как чужестранец видит другую страну — только снаружи, как бы через окно, и никогда изнутри. Это рассказ об убийстве и о плохом сыщике».

_________________

«Послушай, Юханнес, и чего тебе далась эта Агнес? — сказал мне однажды Ханнибал и с гнуснейшими подробностями рассказал о пьяной оргии, которую они с Хенриком Рыжим, Агнес и еще одной девушкой устроили на какой-то квартире.

Я знал, что Ханнибал говорит правду. Он всегда говорил только правду. Это был смертельный удар. У нас царили жестокие нравы».

_________________

«Мне надо было уехать на работу еще накануне вечером и теперь предстояло тащиться на велосипеде в темноте под проливным дождем, но все-таки я завернул на кладбище и там, опершись на велосипед, долго стоял у могилы Хенрика Рыжего. Дождь лил как из ведра, с земляного холмика сбегали глубокие ручейки. Когда я ехал с кладбища, из-под колес фонтаном летели брызги».

_________________

«Когда мои наследники найдут эти записки, ведь я могу скончаться скоропостижно, не успев сжечь эту головоломку, они, возможно, спросят: „Так кто же все-таки убил Антона Странда?“

Я могу ответить, что это совершенно не важно и что Хенрик Рыжий тоже давно мертв. В молодости я ненавидел уклончивые ответы. Теперь сам не могу давать иных».

_________________

«Через неделю, в следующее воскресенье, отцу доложили о моем посещении кладбища, кто-то видел меня там. Он остался недоволен моим объяснением необъяснимых вещей. Я не мог объяснить того, чего не понимал сам, а именно этого от меня и требовали.

Хенрика Рыжего я знал только в лицо».

_________________

«Потом у меня в памяти идет какой-то странный провал. Я долго не знал, что же тогда произошло со мной. А теперь, кажется, знаю. Просто на время забыл. Но теперь это самое яркое и отчетливое из всех моих воспоминаний: наклонившись вперед, я постучал в стекло и дал шоферу новые указания.

Остальное еще скрыто туманом, мглой, и оттого я чувствую себя больным».

_________________

«Много времени спустя я вспомню, что сидел и удивлялся, отчего у меня грязные башмаки».

_________________

«Одна из этих женщин была танцовщица, ее звали Мэри Брук. Почему всегда при воспоминании об этой красивой женщине словно тень набегает на солнце?»

_________________

«В этой истории было несомненно одно: Антона Странда застрелили, и сделал это не мой брат».

_________________

«Когда в отеле в Осло я поднялся к себе в номер и принялся разбирать вещи, я нащупал в одном из карманов чемодана что-то тяжелое. Вытащив пакет в серой оберточной бумаге, я никак не мог вспомнить, что это такое.

В пакете лежала старая подкова.

Можно, конечно, возить с собой и подковы, и я, признаться, люблю реликвии. Но у меня всегда была хорошая память, а тут я решительно не помнил, когда и каким образом попала ко мне эта подкова. Должно быть, совсем недавно.

Чем больше я размышлял об этом, тем больше терялся. Не брал я с собой из Штатов никакой подковы!

Я отложил ее в сторону и долго стоял, не спуская с нее глаз. Меня душило волнение, что-то темное коварно надвигалось на меня. Господи, думал я, ведь может же человек забыть какое-нибудь незначительное событие? Конечно, может, но только у меня не было никакой, даже самой крохотной возможности подобрать где-нибудь эту подкову! Старые подковы не валяются на пароходах, а тем более в такси!

Вообще-то дело было вовсе и не в подкове, а в чем-то другом, — на душу упала какая-то тень, надеюсь, ты меня понимаешь.

Я пошел и посмотрелся в зеркало. Но это мне ничего не объяснило. Мысли стали разбегаться, как бывает, когда им не за что ухватиться. На мгновение мне показалось, что я вижу, как я сам иду вдоль стены. Ночь, моя тень скользит по стене».

_________________

«С каким-то странным чувством в душе я взвесил на руке подкову. Мне вспомнился другой, может, вовсе и не реальный случай. Наверно, я о нем слышал, а может, мне это приснилось. Скорее всего приснилось, потому что я все видел ясно, как наяву, и во всем таилась какая-то опасность. Я стоял на дороге. На склоне, спускавшемся к дороге, валялась ржавая подкова обычной изящной формы. В ней лежал белый камешек.

Я долго смотрел на подкову и на камешек. Рядом с подковой уже пробились зеленые стебельки. Вокруг лежали кучки грязного снега. Талая вода журчала на дороге. Вдали, в горах, послышался выстрел. Что может звучать более мирно, чем одинокий выстрел и дружески откликнувшееся ему эхо? Мне вспомнился осенний день в Йорстаде — фьорд, звук выстрела, донесшийся издалека. Подкова смотрела на меня. Я понял, почему люди приносят подковы домой и вешают над дверью.

Я поднял подкову. Отойдя на несколько шагов, я остановился в нерешительности: может, следовало взять и белый камешек?

Что это — фантазия? Кадры из какого-то фильма? Ничего подобного наяву я не видел — ни подковы, ни зеленых стебельков, ни белого камешка».

_________________

«Выяснилось, что Карл Манфред должен мне несколько тысяч, — я не получил своей доли от продажи дома».

_________________

«Странное чувство: я уже видел Йенни, не знаю где, но однажды темным вечером я видел ее через окно. То, что этого не могло быть в действительности, явствовало из самой картины: Йенни склонилась над креслом, а в кресле сидел я сам. Такого, разумеется, я не увидел бы, если б заглянул в окно.

Наши глаза встретились в зеркале, перед которым она стояла.

— Почему ты так странно на меня смотришь? — спросила она.

Я стал объяснять:

— Мне вдруг показалось, что я тебя уже видел. Ты стояла, наклонившись над кем-то, сидевшим в кресле у вас дома в Йорстаде. В руках ты держала… я понимаю, это звучит дико, но в руках ты держала длинную стеклянную трубочку.

Под глазами у нее выступили белые пятна. Глаза сделались большими и испуганными. Она проговорила заикаясь.

— Когда ты это видел?

— Никогда. Это сон или что-то в этом роде. Потому что в том кресле сидел я сам. Мне казалось, что всю сцену я вижу через окно. Я пришел к нашему дому, чтобы повидаться с сестрой, она умерла, ты знаешь. Я пришел повидаться с ней, но сначала подошел к окну. И вместо сестры увидел тебя.

Только теперь я заметил, что она вдруг изменилась в лице.

— А стеклянная трубочка? — спросила она. — Ведь я действительно держала ее в руках… а в кресле сидел Карл Манфред… я стояла и вертела в руках эту трубочку, такими трубочками подпирают цветы.

Я посмеялся над ней. Она снова отвернулась к зеркалу. Через секунду она сказала:

— Это было в тот вечер, когда убили Антона».

_________________

«Большой белый дом, луна — что это, сон о небесах?

Иногда мне кажется, что это сон про ад.

Почему Мэри исчезла? Разве я плохо к ней относился? Наверно, я совершил непростительную глупость, выпустив из рук самое лучшее, что у меня было? Мэри, Мэри!

Мне всегда делается тоскливо, когда я думаю о ней. Почему она меня бросила? Что я такого сделал? Чего я не сделал?

Только б не думать о ней и об этом белом доме. Она стоит передо мной бледная, как привидение».

_________________

«Был в Лос-Анджелесе один человек, который много лет выписывал фальшивые счета и подделывал подписи. В конце концов он не выдержал и сам на себя заявил. Целый год, пока длилась ревизия, он сидел в тюрьме. Газеты кричали о его дерзких миллионных махинациях.

В кассе оказались все деньги до последнего цента. Он все это проделывал, чтобы прикрыть то, чего никогда не делал».

_________________

«Я рассказал Мэри о своем открытии, и ночью не обошлось без слез. Снова и снова я должен был обещать ей, что никогда не пойду на ее выступления. И действительно не ходил».

_________________

«Когда я думаю про это, я вспоминаю белый дом и луну, сверкавшую на небе, точно летнее солнце.

Мэри исчезла. Об этом много писали. Несколько месяцев я был сам не свой от горя».

_________________

«Сегодня утром, проснувшись от пения птиц, я готов был поклясться, что один раз все-таки видел, как Мэри танцует. Наверно, это просто забытый сон».

_________________

«Я взглянул на то место, где он лежал, и почувствовал странный холодок. Что-то, случившееся той ночью, вдруг ожило передо мной, я видел, как он там лежит. Сейчас повернет голову и увидит нас всех».

_________________

«Вот, можешь прочитать письмо, которое я отправил судье со шведской границы, когда покидал Норвегию в июне 1940 года:

„После всего, что случилось в Норвегии, начиная с весны, Вам вряд ли покажется важным тот процесс, на котором весной 1939 года разбиралось дело моего брата Карла Манфреда Торсена. Может, Вы помните наш разговор?

Но как бы там ни было, мне все-таки хочется отправить Вам эти строки, прежде чем я перейду шведскую границу, чтобы двинуться дальше в Штаты.

Не знаю, кто убил Антона Странда, но на этот счет у меня есть весьма основательные догадки. Стрелял не мой брат, это совершенно точно. А также никто из свидетелей и лиц, упомянутых во время суда. Мотив найти невозможно. Нет мотива стрелять в какого-то определенного человека, есть только один мотив — стрелять“.»

_________________

«Меня занимала моя собственная проблема, хотя я никак не мог осознать до конца ее суть. Кое о чем я догадывался, кое-что приоткрылось мне в убийстве Антона Странда».

_________________

«Мэри, Мэри, я вспомнил тебя той светлой ночью, ты пряталась в этом необычном растущем облаке. Я вспомнил тебя той ночью и вспоминаю теперь. Неужели ты умерла? Я искал тебя. Той ночью в Осло я думал о тебе, потому что предвидел столкновение, а хотел мира. Милая Мэри! Откуда у меня эта глубокая уверенность, что я сплоховал, что я конченый и ничтожный человек, которая возникает, как подумаю, что тебя уже нет, этот безликий, вечно гложущий меня страх? У тебя были самые красивые ноги, какие я только видел, будто ты никогда в жизни не носила туфель. Ни одной другой женщине я не целовал ног. Нашему дому стоять бы на Барбадосе, где в пальмах шелестит пассат. Что случилось в том большом белом доме, освещенном луной? Почему ты такая мертвенно-бледная?»

_________________

«Я — тиран, со мной рядом нет никого, и мне никто рядом не нужен».

_________________

«С Сусанной я обрел покой, за который дорого заплатил. В те дни горе, связанное с Мэри Брук, почти стерлось. Я позабыл все».

_________________

«И еще я подумал: может, я всего-навсего неудачливый маг, и события, которые я в глубине сердца пытаюсь связать друг с другом, имеют общего не больше, чем эти две драки?»

_________________

«Я думал о фотографии моей сестры, вставленной в могильную плиту на кладбище в Йорстаде, и о Хенрике Рыжем, которого я посетил в Царстве Мертвых, и об Антоне Странде, убитом моим братом. Как бы там ни было, мой брат не душевнобольной… ну, а брат Карла?

Я спрятал лицо на груди у Сусанны».

_________________

«Я закрыл глаза, теперь я видел Антона, он лежал в саду — вниз лицом, одна рука прижата туловищем, другая откинута в сторону. Меня знобило. Что-то грозное поднималось из этой могилы, какой-то безмолвный вопль:

— Зачем ты лишил меня жизни?

Я простоял так несколько минут, мне казалось, будто я заклинатель духов, будто загадка вот-вот раскроется. Если немного подождать, ни о чем другом не думая, мертвец непременно ответит. Кто тебя убил?

Но когда заклинаешь духов, тебе отвечают лишь твои собственные мысли, из могилы поднимался все тот же грозный вопль:

— Зачем ты лишил меня жизни?»

_________________

«А я хожу и терзаюсь догадками, кто убил человека, которого я никогда не видел и который мне совершенно безразличен. Дело-то уже закончено, виновный наказан».

_________________

«Я узнал Йенни. Страх сменился неукротимой яростью, но, несмотря на бурлящий гнев, я не забыл подкрасться к другому окну; у меня мелькнула безумная мысль, — может, Йенни все-таки в Осло, может, она прислала сюда только свое лицо, чтобы оно подглядывало за мной?»

_________________

«Я думал, почему же все-таки я не посетил Карла в тюрьме. Да, почему я этого не сделал? Разве не он самый главный свидетель? Разве мне не следовало попытаться проникнуть к нему, если я действительно хотел узнать правду?»

_________________

«Вдруг она перешла на крик:

— А при чем тут кресло, в котором кто-то сидел, и я со стеклянной трубкой в руке? Зачем ты мне тогда об этом сказал? Чего ты выведываешь? Ты знаешь того, кто за нами подглядывал! Ведь самого тебя тогда еще не было в Норвегии… или уже был?»

_________________

«Я свернул на кладбище, вспоминая Хенрика Рыжего и то дождливое утро, когда я стоял, опершись на велосипед, и смотрел на его мокрую от дождя могилу. Агнес, Агнес, что бы я ни сказал и ни сделал, твое имя и твой образ, каким я видел его в восемнадцать лет, высечен в моем сердце и останется там до последнего часа. Ты стала моей жизнью и моей судьбой».

_________________

«Агнес, я повстречал тебя в юности, и ты изгнала меня в самое далекое место на земном шаре. Твоя цепочка, потемневшая от времени, лежит в ящике моего письменного стола в городе на берегу Тихого океана. Прошло тридцать пять лет, и я вернулся в Норвегию с мечтой, разросшейся до небес и уходящей корнями в мрак, о котором я не желаю знать».

_________________

«Закрывая за собой калитку, я бросил последний взгляд в глубину этого сада мертвых, но там не было ничего, кроме дождя и листвы, гонимой ветром над вековыми могилами. Не вскрикнул ли кто-то жалобно у меня за спиной: отомсти за меня, отомсти за меня? Нет, это плакал ночной ветер. Сколько бы у нас прибавилось дел, если б в наши обязанности входила еще и месть!

Такси медленно ехало обратно, оно блестело от дождя. Я сел и громко хлопнул дверцей. Какое мне дело до тебя, Антон Странд, лежи себе в могиле на гранском кладбище, ты мне чужой, я не хочу иметь с тобой ничего общего».

_________________

«Г. Уэллс в „Игроке в крокет“: „Каждое слово, что он сказал вам, — правда, и в то же время каждое — ложь. Его ужасно волнуют некоторые вещи и, говоря о них даже с самим собой, он прибегает к вымыслу“».

_________________

«Почему, например, я думаю о Мэри Брук? И почему мысль о ней неизменно заставляет меня вспомнить слова Гюннера: кого любишь, убиваешь на ничейной полосе».

_________________

«Я смотрел на голову Януса. Сперва я, наверно, просто ловчил, пытаясь избавиться от тревоги, из-за которой сердце мое заколотилось часто-часто, будто мне предстояло принять важное решение. Потом я пытался уже не ловчить, а только разобраться, что же все-таки вывело меня из равновесия. Но ничего не обнаружил. Двуликая голова Януса, есть в ней нечто грозное, наводящее ужас.

В раздражении я отхлебнул из рюмки. Иной раз накатывает что-то необъяснимое, а когда проходит, остается чувство, будто нечто темное выглянуло из подполья и исчезло прежде, чем ты успел его разглядеть.

Если ты хорошо знаешь себя, тебе непременно представится случай увидеть в зеркале темное существо — свое второе „я“. Лицо своего темного спутника.

Губы мои сами собой произнесли фразу: „Увидеть того, другого, который не эмигрировал“.

Я записал эти слова на газете: „Увидеть того, другого, который не эмигрировал“.

Потом долго смотрел на эти слова, и они уже перестали что-либо значить, но сердце снова бешено застучало, и захотелось кого-нибудь убить.

Во мне все бурлило, я стиснул руки, чтобы они перестали дрожать. Господи, неужто я вдруг потерял рассудок?

Убить этого другого, убить себя, догнать кого-то и прикончить. На мгновение у меня в голове все помутилось. Мне стоило больших усилий вернуться к действительности. Меня била дрожь, и я чувствовал, что чуть не исчез. Мне хотелось показать себя себе, но я снова исчез, так и не разглядев себя».

_________________

«Я спускался вниз боковыми тропинками. Вдали слышался колокольный звон, половина небосвода, не скрытая тучами, была усеяна звездами. Было очень тихо. Не бродил ли я точно такой же ночью где-то в окрестностях Осло несколько месяцев тому назад? Вот только где? Я остановился и стал вспоминать. Нет, наверно, это было когда-то гораздо раньше. Или во сне. Скорей всего во сне.

В том сне я ушел откуда-то, где мне не понравилось, и пришел в какое-то место, где стоял кирпичный завод, который уже не работал. Огромное, неправильной формы здание окружали деревья. Все было окутано туманом, накрапывал дождь. Рядом темнели останки старого грузовика. Я осмотрел их и нашел, что они не заслуживают лучшей участи. Мотор был вынут. Металлические детали заржавели, колеса увязли в грязи. Там была канава, заполненная грязным льдом. Я шел и думал о „Бездне“ Леонида Андреева. О тех гимназистах, юноше и девушке, которые беседовали о возвышенном, возвращаясь домой через какую-то пустынную местность. Как будто все это было именно здесь. Бездна раскрыла свою пасть…

Где же я тогда шел? И во сне ли? Увидев тени, я спрятался, мне не хотелось ни у кого спрашивать дорогу. Я решил самостоятельно добраться до Осло. Не знаю почему, но у меня не было охоты спрашивать дорогу.

Хорошо бы снова увидеть то место, но оно находится в другом мире, и я уже никогда не увижу его. Бывает, фантазируешь о таинственных местах, в которых, кажется, побывал, и они представляются более реальными, чем улица, где стоит твой дом. А меж тем они находятся на Сатурне или в ином мире.

Взглянув на мерцающие звезды, я снова вспомнил двуликого бога. Таким его вытесали из камня, но ведь это неверно. Янус никогда не был подобен двухголовому теленку из бродячего цирка. У него было одно лицо, которое у тебя на глазах превращалось в другое и тут же опять принимало первоначальное выражение. Одно из лиц заставляло тебя в ужасе зажмуриваться, но ты никогда не знал заранее, какое из них тебе сейчас откроется.

Я стоял в темном коридоре, образованном высокими елями, и смотрел на звезды».

_________________

«Можно ли умышленно что-то забыть? Я часто раздумывал об этом. Первый раз эта догадка пришла мне в голову много лет назад и очень взволновала меня. Мне стало страшно, и в то же время я испытал смутную радость при мысли, что можно умышленно что-то забыть. Ты намеренно прячешь до поры до времени что-то важное, большое, значительное.

Когда я впервые подумал об этом, я пробродил всю ночь. Потом мне казалось, что той ночью я припомнил все, что когда-то забыл. Я бродил лунной ночью и помнил все, но когда взошло солнце, воспоминания исчезли.

Позже память о том, чего я не помнил, внушила мне ужас. Я жаждал снова все вспомнить, как человек утром жаждет припомнить интересный сон».

_________________

«Одиночество стоит дорого. Я плачу за него. И буду защищать его, как свою жизнь. Меня без него не существует. Если кто-нибудь попытается проникнуть сквозь стеклянную стену, которой я отгородился от мира, он получит серьезное увечье. Теперь уже почти никто и не пытается этого сделать. Женившись, я жил бы в вечной тревоге за это укрепление и, вполне вероятно, начал бы превентивную войну, ибо всегда подозревал бы, что жена хочет докопаться, чем я занимаюсь в одиночестве. В один прекрасный день я предпринял бы что-нибудь такое, отчего она больше не раскрыла бы рта».

_________________

«Но когда я очутился у себя в номере, настроение упало. Я лег и погрузился в то состояние, которое лишь отчасти можно назвать сном. Вскоре я встал, чтобы выпить воды, и босиком подошел к крану. Ощущение у меня было такое, будто я подкрадываюсь к нему, и я думал: уж если Антону Странду все равно было суждено умереть, мне бы хотелось видеть, как это произошло.

От этой мысли я окончательно проснулся. Меня терзало, что такая мысль могла прийти мне в голову, хотя бы и в полусне. Надо быть начеку, даже когда спишь».

_________________

«В саду было темно, и я боялся, что меня увидят прежде, чем я успею туда нырнуть. Непонятно, что именно мешало мне войти в сад, неожиданно это препятствие исчезло, и я оказался на лужайке. Там стоял дом, и была дверь, в которую я должен был войти, но в саду опять появились какие-то неторопливые тени, и я крикнул: „Мама!“ У меня получился лишь задавленный всхлип. Тени медленно тянулись ко мне. В этой медлительности было что-то жуткое. Тени были бесформенные и самоуверенные. И считали, что спешить некуда. Я был в их власти. В голове у меня что-то взорвалось, и я проснулся, некоторое время я лежал неподвижно. Все было не так, как обычно бывает, когда пытаешься вспомнить сон. Я, наоборот, торопился забыть его, убежать от него, захлопывая дверь за дверью.

Надо остерегаться подводных течений. Можно заблудиться, отдавшись их власти и поверив, что они-то и есть настоящая жизнь, и будешь блуждать, пока в одно прекрасное утро не найдешь на берегу свой собственный труп».

_________________

«Миновав угрюмые холмы, я снова остановился — мне открылся дом, в котором прошло мое детство. У меня было еще достаточно времени, и мне захотелось поразмыслить кое о чем, что всегда мучило меня, когда являлось мне. Эти смутные видения заброшенного кирпичного завода, которые всплыли вчера вечером… но ведь видел-то я его гораздо раньше и не во сне. Это произошло однажды в Америке. Лунной ночью я бежал к садовой ограде, чтобы выбраться наружу. Прячась в кустах, я пробирался к чугунным решетчатым воротам, я знал, что они не заперты. Я добрался до них и вышел наружу, страх впился мне в затылок. Однако никто не гнался за мной из дома, стоявшего в глубине сада, большого белого каменного дома, залитого лунным светом. Передо мной лежала дорога, но она была такая белая, такая светлая, что я не посмел идти по ней. Я свернул в хвойный лес, где знал тропинку, ведущую в поселок. Я нашел эту тропинку и дальше уже ничего не помню.

Это случилось давно, начало и конец этой истории мне были неизвестны. И теперь, на дороге, я опять похолодел от этого воспоминания, как холодел всегда. Оно неизменно сопровождалось мыслью, вернее даже не мыслью, а каким-то смутным чувством, что во мне, эмигранте, прячется другой эмигрант.

Сотни раз мне хотелось, чтобы вся эта история с садом и белым домом, залитым лунным светом, была сном. Я и теперь попытался принять ее за сон, но медленно покачал головой — нет, то был не сон, а какая-то таинственная явь. Когда я первый раз не так давно вспомнил эту историю, я вдруг обратил внимание на свой костюм. Рукава были измазаны известкой, и от костюма пахло хвоей. Воспоминание о доме, саде и лунном свете тотчас вспыхнуло во мне, хотя я и противился ему. Но все, что я успел вспомнить в то мгновение, я уже не мог забыть.

Почему именно теперь мне припомнился тот давний случай? И что означало то новое, что вплелось в него вчера вечером, — заброшенный кирпичный завод? Может, это все-таки сон, но какого-то неизвестного нам свойства? Возрастом это тоже не объяснишь, ведь впервые я испытал нечто подобное много лет назад.

Мне хотелось стряхнуть с себя все и пройти к дому, но тут произошло другое: дом оказался живой. Он не желал впустить меня. Я вынужден был уйти обратно. Куда? Мне вдруг стало ясно, что обратного пути нет. И не потому, что нельзя обмануть Йенни. Дело в другом: по той дороге, которая привела меня сюда, вернуться обратно было уже невозможно».

_________________

«И вот такого, ничего не подозревающего и попавшегося в расставленную ему ловушку, мы скоро увидим на скамье подсудимых, обвиняемого в злоупотреблении силой или в убийстве. Он пришел, ни о чем не подозревая, и началась игра в кошки-мышки, у него не было ни одного шанса, даже намека на шанс. Его карты были известны всем. А он даже не знал, что с ним кто-то собирается играть. Нам ничего не стоит спровадить человека в тюрьму, полиция и правосудие с нетерпением ждут, когда мы это сделаем».

_________________

«В этом-то и был весь позор, тот, которого не прощаешь даже себе, — мне вдруг открылось, что я за человек: мало того, что я недобрый, я просто непорядочный. Может, я и не стал бы таким, если б в юности мне больше везло. Тяжелая юность редко делает человека хорошим, он становится уязвимым, мстительным, изломанным, нелюдимым или таким, как Гитлер. Когда люди растут, им нужны солнце и свет, иначе их либо скручивает, либо они чересчур вытягиваются, подобно березе, тянущейся к свету и воздуху среди старых елей или изгибающейся, чтобы выглянуть из-под нависшей над ней скалы. Яснее, чем когда-либо я понял, благодаря чему сделался состоятельным, — не только благодаря способностям и неутомимому труду, но и чему-то холодному, бесчеловечному, что было противно моей натуре, но от чего я, однако, не отказался. Я воздвиг укрепление против всех, даже против брата, взять это укрепление могли только через мой труп. Стоя лицом к лицу с братом, я понял, почему у меня нет друзей. Я отомстил за свою одинокую юность и сделался непоправимо бесплодным. Прав я или нет, для меня это уже не имеет значения. Я прекрасно отношусь ко всем, пока к моему укреплению не приближаются. Я живу по принципу: ты этого хотел, ты это и получил.

Не зря, когда я осознаю это, у меня вырывается мольба о прощении, крик, в котором звучит боль непоправимой утраты. Вина, что такое вина? Другое дело возмездие, тут уж допустивший несправедливость теряет все».

_________________

«Я обнаружил нечто, таившееся в моей душе: все эти годы мне хотелось вернуться в родной дом и там подвести итоги. Это желание переплелось с воспоминанием о старой любовной истории, которую, вернувшись наконец домой, я хотел завершить».

_________________

«Я должен до конца разобраться в этой истории с убийством. Бьёрн Люнд прав: убийца не найден. Я с ним согласен. Каждый раз, когда я думаю, что приговор верен, мне слышится мрачный презрительный смех, и разгадка рисуется в виде такой картины: ненастной осенней ночью призрак сходит на берег в пустынном месте. Даже если это будет последнее, что мне суждено сделать, я хочу выяснить — кто же убил Антона Странда?»

_________________

«Я приехал в Норвегию, чтобы найти нить, оборванную мной больше тридцати лет назад. Я вызвал из могил мертвецов, оживил все, словно запустил остановившийся фильм. Я совершил все безумства, которые собирался совершить, когда потерял Агнес.

Я вызвал мертвецов, снова явилась Агнес, Хенрик Рыжий снова лишился жизни, они все явились: Ян Твейт, Алма, Ула Вегард и Ханнибал.

Попадался ли кто-нибудь так глупо в собственные сети?

И все это из-за пожизненной верности девушке, ради которой я был готов умереть, когда мне было восемнадцать».