Вопрос о психологических корнях фашизма, о разрушительных силах, живущих в душе человека, силах глупости, ненависти и агрессии, волновал и волнует многих прогрессивных писателей Запада. В Норвегии Сандемусе первый поднял этот вопрос в своих книгах, справедливо считая, что, только поняв истоки зла, с ним можно бороться. Книга Сандемусе — это антифашистское произведение, фашизм в ней разоблачается в своей сути и разоблачается безоговорочно.

Джон Торсон — эмигрант, на себе испытавший главное проклятие эмиграции: он не стал своим в Америке и чувствует себя чужим по возвращении на родину. Сандемусе вскрывает психологию эмигранта, показывает, сколь губительна эмиграция для человеческой личности. Она тоже сыграла свою роль в том, что Джон Торсон стал «непоправимо бесплодным».

«Никогда не становись эмигрантом, — пишет он своему сыну. — Принести несчастье самому себе не так-то просто, но при некотором усилии это удается. И один из самых безошибочных способов — эмиграция».

Только вернувшись в Норвегию, Джон Торсон понимает, что он потерял и чего уже никогда не вернет.

Джон Торсон никогда не страдал на чужбине ностальгией, его привела в Норвегию не тоска по родине, а желание возродить свою молодость, но сколько горькой правды и боли содержится в его словах, когда он говорит: «Родина для эмигранта — призрачный замок Сориа-Мориа. Человек живет на родине; если он, предположим, чиновник, то каждый день ходит в контору и обратно. Существование его раздвоено, это верно, но протекает оно внутри единого целого. Вечером этот чиновник возвращается домой. Эмигрант же пребывает в конторе круглые сутки, год за годом, домой он возвращается только мысленно. Он никогда туда не вернется. По прошествии многих лет он теряет корни, национальность, и только тогда до него доходит, какую они имели ценность».

Родина забывает эмигрантов. Они теряют все, что оставляют. «Мечта уехать и вернуться домой знаменитым — самая несбыточная на свете», — с горечью говорит Джон Торсон.

С вопросом об эмиграции неразрывно связан вопрос о родном языке, который эмигранты, как правило, забывают. Вез употребления он «умирает у них на губах». Лишь вернувшись в Норвегию и заново овладевая родным языком, Джон Торсон понял: язык — это мерило того, что стоит человек.

Писать на родном языке и вообще вести дневник научил Джона Торсона поэт Гюннер Гюннерсен, муж Сусанны, полный антипод героя. Гюннер со всеми щедро делится богатством своей души, он любит Сусанну, принимая ее со всеми недостатками. Его мир — это книги, любовь, поэзия. Гюннера не пугает отсутствие денег, у него нет тщеславия, и он никогда не пишет на потребу публики — ни ради денег, ни ради славы. Единственное, против чего он беззащитен, — это зло. Восхищаясь Гюннером, Джон Торсон в глубине души ненавидит его за ту свободу духа, которой сам лишен, за то, что Гюннер победил в себе ненависть и жажду власти, которых он сам победить не может.

Образ Гюннера интересен еще и тем, что, может быть, это единственный герой Сандемусе, не испытывающий внутренней борьбы. У него в душе нет темного двойника, как у Джона Торсона и Эспена Арнакке, которые мучаются от присутствия в себе этого двойника, но увидеть его не могут. Правда, у Гюннера есть настоящий двойник, брат-близнец, душевнобольной Трюггве. Возможно, Трюггве-то и наделен всем тем, что скрывают в себе темные двойники Джона Торсона и Эспена Арнакке. Гюннер тоже понимает опасность существования в душе человека темного двойника, недаром он пишет в одном письме: «Мы (с Трюггве. — Э. П.) еще больше стали похожи друг на друга. Наверно, в конце концов мы превратимся в единое целое, и произойдет взрыв».

Заканчивая свою исповедь, Джон Торсон признается сыну, что не может сказать ему последнего и решающего слова, которое могло бы объяснить человеку его собственную суть. «У меня нет такого дара, — пишет он, — жизнь дала мне все, все получил я, только не самое главное. Я блуждал в столетиях, но так и не нашел пути, по которому шел Прометей, когда нес огонь со священной горы. У меня нет огня, мне нечего сказать тебе и нечего дать…»

Джон Торсон начал писать свои записки, чтобы обрести ясность и таким образом, как он говорил, спасти свою жизнь. В конце концов он обрел ясность, но жизни его это не спасло, ему пришлось расписаться в своей полной несостоятельности. Эгоистический индивидуализм, стремление к одиночеству и независимости, потеря корней, чем бы все это ни было вызвано, приводят героя к внутренней опустошенности, которая равносильна смерти.

С выходом романа «Былое — это сон» состоится встреча советского читателя с Акселем Сандемусе, интереснейшим мастером слова, писателем-гуманистом, поставившим своей целью изучение бесконечного, таинственного мира человеческой души и его непреходящих нравственных ценностей.

Э. Панкратова

Былое — это сон

(Роман)

Täglich ging die wunderschöne
Sultanstochter auf und nieder
um die Abendzeit am Springbrunn,
wo die weissen Wasser plätschern.
Täglich stand der junge Sklave
um die Abendzeit am Springbrunn,
wo die weissen Wasser plätschern.
Täglich ward er bleich und bleicher.
Eines Abends trat die Fürstin
auf ihn zu mit raschen Worten:
Deinen Namen will ich wissen,
deine Heimat, deine Sippschaft!
Und der Sklave sprach: ich heisse
Mohamet, ich bin aus Yemen,
und mein Stamm sind jene Asra,
welche sterben wenn sie lieben.

______________

Каждый день, зари прекрасней,
Дочь султана проходила
В час вечерний у фонтана,
Где, белея, струи плещут.
Каждый день стоял невольник
В час вечерний у фонтана,
Где, белея, струи плещут.
Был он с каждым днем бледнее.
И однажды дочь султана
На невольника взглянула:
«Назови свое мне имя,
И откуда будешь родом?»
И ответил он: «Зовусь я
Магометом. Йемен край мой.
Я свой род веду от азров,
Полюбив, мы умираем».
Генрих Гейне. Азр.
(Перевод М. Павловой.)
Былое — это сон i_002.png
ПЕРВОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Сан-Франциско, май 1944.

Это было позавчера, я поймал норвежскую станцию и услышал, что Сусанна Гюннерсен погибла в немецком плену.

О ней говорилось как о жене поэта Гюннера Гюннерсена.

Прошло двенадцать часов, прежде чем я смог встать со стула. Когда я поднял голову, я увидел большую секундную стрелку, безмолвно вращавшуюся на циферблате.

Сусанна, ведь ты была такая трусиха! Помнишь тот вечер, когда они стреляли в нас на Парквейен, — я чувствовал, как твое сердце замерло от ужаса. А ту ночь, когда вернулся Гюннер, звук поворачиваемого в замке ключа? Никогда в жизни не думал, что человек может так испугаться. С тех пор ты всегда замирала при звуке ключа, поворачиваемого в замочной скважине.