Война для военачальника – это потери и обретения, душевная боль и восторженные парения чувств. Не успел Константин Константинович Рокоссовский порадоваться, что удалось, пусть с немалыми потерями, отбить у захватчиков Ярцево – важный для них пункт на путях к Москве, как в груди поселилась тоскливая тревога о переправах через Днепр в районах сел Соловьево и Радчино. Когда ему на командно-наблюдательный пункт 101-й танковой дивизии передали просьбу полковника Малинина немедленно приехать в свой штаб, он, испытывая нетерпение узнать о причине такой экстренности, тут же связался по телефону с Малининым и по его отрывочным, полузашифрованным фразам понял: действительно немцы захватили обе переправы, оттеснив наши войска за Днепр. Теперь армии генералов Курочкина и Лукина оказались полностью изолированными, что грозило им близкой и неминуемой гибелью, ибо без продовольствия и боеприпасов, которые доставлялись им через эти переправы, долго не провоюешь.

Рокоссовский ехал в открытом газике, ощущая при быстрой езде утреннюю прохладу. Справа и слева к автомагистралям подступал лес, чередуясь с золотой желтизной ржи или пшеницы на небольших безлесных клиньях; кое-где густо белела цветущая картошка, и чудилось, что машина мчится сквозь ее приятно-тяжелый запах… Да, война сюда еще не зашагнула…

Вспомнился Лизюков Александр Ильич, который с небольшим отрядом защищал от немцев соловьевскую переправу. «Вся надежда на него». И будто увидел пятидесятилетнего Лизюкова – крутолобого, рано облысевшего: его глаза всегда смотрят с добродушным прищуром. Он был сыном сельского учителя, вначале окончил шесть классов Гомельской гимназии, в девятнадцатом году стал бойцом Красной Армии. Учился, воевал, опять учился – закончил военную академию, сам преподавал тактику в академии. Потом командовал – батальоном, полком, танковой бригадой, 1-й Московской мотострелковой дивизией. Уже проявил себя на войне при отходе от Минска и при обороне Борисова… Опытен, умен и чертовски храбр. Если Лизюков не удержал переправу, то дело совсем худо – трудно будет ее вернуть.

До штаба армейской группы от Ярцева – восемь километров. Штаб располагался в стороне от автомагистрали Минск – Москва, в глубоком, со многими отрогами овраге, густо заросшем мелколесьем. В склонах оврага были вырыты надежные укрытия – блиндажи, землянки, капониры для автомашин и лошадей. На удобных площадках кое-где были поставлены брезентовые палатки.

В штабе ощутил тревогу еще острее, когда взглянул на карту начальника штаба полковника Малинина: карта для военного человека словно волшебное зеркало – отражает не только местность с ее населенными пунктами, дорогами, высотами, реками, но и все, что происходит на этой местности, если к карте прикоснулись красный и синий карандаши командира, а тем более штабного, многоопытного. Рокоссовскому стало яснее ясного, что захват немцами переправ на Днепре означал не только гибель двух наших армий в районе Смоленска, но слияние в одну ударную силу двух группировок немецких войск: ярцевской и ельнинской. К этому немецкие военные стратеги стремились, как к необходимому и главному условию, при котором уже можно двигать свои войска непосредственно на Москву.

– Михаил Сергеевич, – обратился Рокоссовский к полковнику Малинину, – грош цена будет нам с вами, если мы не вышвырнем немцев хотя бы из Соловьева.

Их разговор прервала зашедшая в блиндаж девушка в зеленой гимнастерке и синей юбке, принесшая с собой термос с едой и два чайника – один с чаем, другой с кофе.

– Здравия желаю! – бойко поздоровалась она. – Разрешите накрыть на стол и подать завтрак?

– Разрешаем! – в тон ей ответил Рокоссовский. – А как вас величать?

– Зина!.. Зина Зайцева! Красноармеец первого года службы.

– Ну что ж, Зина первого года службы, угощайте. Есть хочется катастрофически! – Рокоссовский снял со стола карту и повесил ее на бревенчатую стену блиндажа.

Карта была с кольцами по углам, а в стену были вбиты деревянные колышки. Даже по этой малой детали можно было судить о порядке в штабе, который возглавлял полковник Малинин.

За завтраком рассуждали о приблизительных силах немцев, которым удалось сбить с соловьевской переправы заслон полковника Лизюкова, и какими резервами можно восстановить положение. А о том, что восстановить его крайне необходимо, понимали оба.

– Маршалу Тимошенко доложили о случившемся? – спросил Рокоссовский у Малинина.

Михаил Сергеевич потупился, тяжко вздохнул и, не поднимая глаз, ответил:

– Он первый сообщил мне об этом. Лизюков каким-то образом связался с ним. У нас связь с Лизюковым нарушилась.

– Ругался маршал?

– Нет… Упрекал. Спрашивал о вас. Я сказал: вышибаете немцев из Ярцева. Он ответил, что Соловьево сейчас – самое важное место на Западном фронте. Сказал: не отобьете, сам приеду и поведу бойцов в атаку.

– Он такой, он может, – хмуро усмехнулся Рокоссовский. – В гражданскую я не раз видел его впереди эскадронов… Ну так давайте будем наскребать силенок в своих небогатых сусеках.

А время не терпело. Надо было действовать, пока к немцам не подошли подкрепления. Для начала стали выяснять, что уцелело из отряда полковника Лизюкова. Немного, но кое-что уцелело, в том числе несколько танков Т-34 из бывшего 5-го механизированного корпуса генерала Алексеенко. В резерве Рокоссовского было два дивизиона противотанковых пушек. Один из них выделили для Лизюкова. Нашлись еще пулеметная рота и несколько стрелковых рот. Важно, что все эти силы генерал Рокоссовский предупредительно сгруппировал в лесах вокруг деревни Починки, что южнее Дорогобужа, – на самом вероятном, как предполагалось, направлении, куда немцы могли нанести удар, чтобы сомкнуть ярцевскую и ельнинскую группировки. Да, не просчитался Константин Константинович.

К вечеру офицеры связи штаба Рокоссовского уже были в районе Починок, где располагались не столь внушительные, но все-таки резервы армейской группы. Они, правда, были разбросаны на различные расстояния друг от друга, и требовалось немало усилий, чтоб всех их одновременно собрать в намеченном месте – в сосновом лесу, который раскинулся восточнее Днепра, совсем близко от деревни Соловьево.