‹1906›
Я НЕ ПОЭТ
Я не поэт — нет, избавь меня боже!
Славы такой не ищу я нимало.
Но песню сложить я сумею, быть может,
И просто зовуся: Янка Купала.
Слава поэтов ласкала на свете,
Много им песен хвалебных слагала…
Тихо пою я — кто тихих приметит?
Ведь я из деревни — Янка Купала.
В каждой стране, вдохновеньем согрето,
Слово певца о народе звучало.
У белорусов же нет и поэта.
Пусть уж им будет хоть Янка Купала!
Он незадачливый, тихий, несмелый,
Горькая доля его воспитала.
Слезы, обиду и горе век целый
Только и знал он — Янка Купала.
Песню сдружил он с той речью убогой,
Которая только насмешки снискала,
Пусть ее судят надменно и строго, —
Вот, скажут, выдумал Янка Купала.
Счастье так редко над миром восходит,
Нам оно светит так скупо, так мало.
Счастье увидев в родимом народе,
Сам бы стал счастлив Янка Купала.
Долго не цвесть этой песенной силе,
Смерть стережет нас, и дней у нас мало.
Спросит прохожий: «Кто в этой могиле?»
А надпись ответит: «Янка Купала».
‹1905–1907›
Я МУЖИК-БЕЛОРУС
Я мужик-белорус,
Пан сохи и косы,
Худ и темен лицом
И седые усы.
Голод батькой мне был,
Маткой — горе-нужда.
Силу-мощь получил
От большого труда.
Хоть я много терплю,
Должен быть глух и нем;
Всех я хлебом кормлю,
Сам же высевки ем.
С нивы скудной моей
Могут все получить,
Только мне за труды
Не хотят заплатить!..
Глянь на бор вековой, —
Взглядом где охватить?
Я ж могу топором
Лес в поля превратить.
Корни вырву, впрягу
В соху лошадь свою,
Поле я распашу,
Жарким потом полью!
А созреет посев,
Женка ниву сожнет
И для панской семьи
Калачей напечет!
Вот как пахарь живет —
Пан сохи и косы —
С изможденным лицом
И седые усы!..
Ну, а если б меня
Букварю научить,
Про неволю свою
Мог бы песню сложить.
Мог бы громко сказать,
Что и я человек!..
Безысходно страдать
Надоело весь век!
‹1905–1907›
ИЗ ПЕСЕН О СВОЕЙ СТОРОНКЕ
Невеселая сторонка
Наша Беларусь:
Люди — Янка да Сымонка,
Птицы — дрозд да гусь.
Поле залито слезами,
Все оно в камнях,
Сенокосы наши с пнями,
С кочками во мхах.
С полосы за труд упорный
В осень соберешь
Лишь ячмень, как сажа черный,
С головнею рожь.
Небогатые деревни,
Нет нигде садов,
Только кое-где деревья
Чахнут у прудов.
А в деревне люд убогий,
Горькое житье,
Вечно в лаптях преют ноги,
На плечах тряпье.
А как темен люд весь этот,
Трудно и сказать.
Необутый, неодетый,
Не учен писать.
Каждый ведь над ним смеется
И зовет дурным…
Бедный мой народ… сдается,
Плакал бы я с ним.
Так немило, что могилой
Словно отдает
Беларусь, моя сторонка,
А люблю ее.
С ней когда бы разлучился,
Плакал бы, грустил…
Волку лес, где он родился,
Тоже дорог, мил!
Дома голод коль узнаю —
Хлеб водой запью,
Но тоска — кручина злая —
Жить в чужом краю.
Там не жди участья в горе,
Каждый там — чужой.
Будешь жить, с тоскою споря,
Жить с бедой одной.
Кто подхватит, коль затянешь
Песнь в чужом краю?
Там любить свой край ты станешь,
Словно жизнь свою.
‹1905–1907›
ЕЩЕ ДОЛГОЛЬ?
Еще долго ль, братья, будем
Под неволею стонать?
Долго ль будем свое счастье,
Свою долю проклинать?
Или так же, как сегодня,
Будем мы терпеть беду?
Или горькая недоля
Всем нам пала на роду?
Обижают нас повсюду,
Все закрыты нам пути,
За людей нас не считают, —
Жизни хуже не найти.
Хоть твои в мозолях руки
И в труде ты каждый день,
Хоть ты от работы трудной
Сохнешь с голоду, как тень, —
Но твои жена и дети
Будут по миру ходить,
Но твоим жене и детям
Нечем грудь свою прикрыть.
По морозу и по снегу
Босиком бежишь на двор.
Ведь твоя такая доля,
Вечный жизни приговор.
Если смог ты заработать, —
То последний этот грош,
Весь свой заработок, бедный,
Ты за подати снесешь.
И хотя нам эту землю
Бог бесплатно даровал
И платить подушно подать
За нее не указал, —
Но здесь этого не помнят
И как могут, так дерут,
И последнюю коровку
Вмиг за подать продадут.
Кто виновен, угадайте,
То ли бог, то ль черт проклятый? —
Все же лучше не болтайте,
Сами тоже виноваты!