– Тормози! – подаю шоферу сигнал. А Маруся тем временем уже перебегает через улицу, не обращает вни­мания, что милиционер аж захлебывается, так в свисток дует. Что ты скажешь? Не знает Маруся городских пра­вил. Я следом за ней, хотя и милиционера страшновато. Слежу, в какой дом она нацелилась. Засек. Вхожу, огля­дываюсь, спрашиваю у бородатого сторожа, или швей­цара по-городскому, куда тут сховалась дивчина, которая сейчас только что зашла. Он показывает на дубовую дверь с табличкой «Лекторий». Я туда, а навстречу мне жен­щина в очках – близорукая, глаза щурит. (Везет же се­годня на встречи с женщинами в очках!)

– Сюда нельзя, – говорит.

– Как нельзя? – задыхаюсь я. – Мне Марусю Ко­зак!..

– Мария Козак сейчас занята, – отвечает. – Она и так опоздала.

– Гражданочка, мне на одну только минуточку, – умоляю женщину. – По делу. Скажите, Перепелица…

– Тише, – грозит она мне пальцем. – Ну, хорошо. По­стойте здесь, я сейчас спрошу у нее.

И ушла. Жду я, а сердце – як белены объелось. Так и рвется из груди, точно пташка из клетки. Выходит, нако­нец, женщина и смотрит на меня каким-то непонятным взглядом.

– Извините, товарищ, – говорит, – забыла вашу фа­милию…

– Я же вам сказал: Перепелица!

– Ну, хорошо, гражданин Перепелица, – и теснит меня подальше от двери. – Мария Козак просит извинить ее, она знает, что виновата перед вами, но выйти не мо­жет. Очень просит простить ее… и получите…

Тут женщина сует мне в руку десятирублевую бу­мажку и хлопает перед моим носом дверью. Ничего не понимаю. Маруся просит ее простить, она виновата передо мной…

Дожил Максим Перепелица…

Швырнул я на пол десятирублевку и к выходу. Чтожеэто делается?! А? Прямо горю весь. А что с сердцем – передать невозможно.

Подбегаю к машине.

– Людмила Васильевна, – говорю своему асси­стенту. – Вся жизнь моя сейчас в ваших руках. Помогите!

– Что случилось? – всполошилась Людмила Василь­евна.

– Беда! Останьтесь здесь и дождитесь Марусю. Рас­спросите у нее по-человечески, – и объясняю все, как есть. – А если этого злодея Федора Олешко встретите – и с ним поговорите. Я буду по телефону швейцару здеш­нему звонить.

Вижу, заволновался мой ассистент. Не знает, какое ре­шение принять.

– А вы с магнитофоном справитесь? – спрашивает.

– Да я с пулеметом, с автоматом справляюсь, с дру­гой техникой… – отвечаю. – Справлюсь и с магнитофо­ном. Только бы шофер точно по адресам возил.

Еле уговорил ассистента. Ох, и до чего же беспокой­ная дивчина!

Поехал я. Ближайший адрес – высотный дом на набе­режной. Поглядел на вершину этого дома, и чуть фуражка с моей головы не свалилась. Ну, зачем в небо жилье лю­дей поднимать? Неужели им на земле места мало?

И вот я уже звоню в квартиру народного артиста Ми­хаила Ивановича Огнева. Никто не отвечает. Звоню еще, потом толкаю дверь. Открылась. Захожу. В передней – ни души. А из соседней комнаты, в которую приоткрыта дверь, доносится голос. Да это же голос Михаила Ивано­вича! Включаю магнитофон.

– Нет, нет! Лучше уж мне вязать носки, штопать их и надставлять пятки, чем вести такую собачью жизнь! – шумит на кого-то народный артист. – Чума на вас всех, трусов!.. Мальчишка, подай мне кружку хереса, малый!.. Хереса какого-то требует… И ругает кого-то… Вот не вовремя пришел…

– Подай мне кружку хереса, негодяй!

Я даже подпрыгнул. Не голос, а гром… Может, это на меня кричит?.. Где же он, херес тот?.. Наверное, в том кув­шинчике на столе.

И только я сделал шаг с места…

– Ах ты плут!.. – даже занавеска на стеклянных две­рях сдвинулась, и я увидел усатое, как у нашего полков­ника, лицо Михаила Ивановича Огнева.

– Виноват, товарищ народный артист, – извиняюсь, виноват…

– Позвольте, позвольте, позвольте. Что вы тут делаете? – И товарищ Огнев выходит в переднюю прямо ко мне. – Кто вы такой?

– Я… военный, – отвечаю. – Вот по делу, к народному артисту, вот к вам…

– Ах, по делу, ах, к народному! – вроде обрадовался мне Михаил Иванович и усы подкрутил. – Слушайте, вы ко мне по делу? Вот и чудесно! Дорогой мой, очень кстати! Дома никого нет… Слушайте, как вас величать?

– Максим Перепелица, – отвечаю с тревогой в го­лосе: чувствую, что народный артист сейчас какую-то работу мне даст. Наверное, в магазин пошлет… Так и есть!..

– Слушайте, Максим Перепелица, вы же мне очень нужны! – и хлопает меня по плечу. – Вы станете сейчас принцем Генрихом, сыном английского короля Генриха четвертого. Берите книжку и читайте.

Беру огромную книжищу. Вижу – Шекспир. На открытом месте читаю: «Король Генрих IV». Историческая хроника.

А Михаил Иванович Огнев уже объяснения мне дает:

– Место действия – Англия, начало пятнадцатого века, сцена происходит в трактире «Кабанья голова». Итак, вы не Перепелица, а принц Генрих, а я не Огнев. Перед вами сложный тип – забулдыга и ловкач сэр Джон Фальстаф, который сейчас будет изображать ва­шего отца – английского короля Генриха Четвертого.

– Ха-ха, – смеюсь. – Да мой батька – Кондрат Пе­репелица – колхозный кузнец!

– Слушайте, какой вы непонятливый!.. – сердится на­родный артист.

– Нет, я понимаю, – успокаиваю его. – Это дело мне знакомо. В драмкружке участвовал. Но смешно! Максим не Максим, а принц, а батько мой не кузнец, а король…

– Ничего не поделаешь, – разводит руками Михаил Иванович. – Искусство требует жертв. Так слушайте вни­мательно. Принц Генрих после многих разгульных ночей, проведенных с Фальстафом, должен вернуться домой во дворец, и они знают, что король будет принца ругать. Так вот Фальстаф изображает перед Генрихом, как король-отец будет с ним разговаривать. Понятно?

– Да, понятно, – отвечаю

– Значит, читайте вот отсюда, – и товарищ Огнев становится передо мной на колени и начинает говорить за этого самого Фальстафа:

– Расступитесь, рыцари, и дайте мне кружку хереса, чтобы у меня покраснели глаза и можно было бы поду­мать, что я плакал.

– Михаил Иванович, а где его взять, хереса-то? Мо­жет, горилочки? – смеюсь я.

– Перепелица, нельзя от классика отступать, – хму­рит брови народный артист. – Горилка так горилка, херес так херес. Читайте!

И начали мы репетировать. Долго мне пришлось вы­слушивать Михаила Ивановича, затем самому по книжке читать. Даже взмок я. И наконец, кончили.

Задумался о чем-то народный артист и даже песенку про себя напевает.

Знакомая песня. Где-то я ее слышал? Может, попро­сить народного артиста, чтоб в полный голос спел – для концерта?.. Нет, по-моему, интереснее будет, если пере­дать по радио, как мы с ним короля и принца изобра­жали…

Но все же обращаюсь к народному артисту:

– Михаил Иванович! Что это за песня? Вот бы мне слова ее достать да в самодеятельности нашей выступить!

– А это очень просто, – отвечает он. – Надо мной, этажом выше, композитор живет. Он эту песню сочинил и каждый день на рояле играет. У меня уже зубы болят от нее.

И тут я слышу – сверху доносится знакомая музыка.

– Во! Слышите?.. Эгей! Никита! – кричит Михаил Иванович. – Никитушка, голубчик! Перестань!.. Не слы­шит. Сейчас я ему по телефону, – набирает номер и на­чинает говорить прямо с нежностью:

– Привет, Никиточка!.. Да, я. Никита, дорогой! Весь век буду тебе благодарен. Не играй больше. У меня дети спят. Сейчас к тебе зайдет солдат Максим Перепелица. Дай ему слова этой замечательной песни, дай и забудь ее. Не играй больше. Хорошо? Ну, спасибо, мой дорогой, спа­сибо.

Прощаюсь я с народным артистом, благодарю его и из­виняюсь за беспокойство. Потом спешу на этаж выше.

И вот я уже в квартире композитора.

– Так, значит, вы эту песню написали? – спрашиваю, когда он проводил меня из передней комнаты в кабинет и усадил в мягкое кресло.

– Я… А что? Не нравится? – насторожился компо­зитор. Сам невысоконький, лицо выбрито, глаза хитрю­щие.

– Нет. Очень даже нравится, – отвечаю. – А вам?..

– Мне не очень, – говорит.