С трах-трах-агентом я встречался однажды. В кафе «Эйнштейн» на Кудамм (искать у окна слева от входа, на столике — журнал «Шпигель»). Плюгавый, отдаленно напоминающий Мориса очкарик начинает с развернутого комплимента моим актерским талантам. Я так и понял сначала по телефону: речь пойдет о где-нибудь потанцевать. Говорит очкарик до приторности цветисто. «Ваши миметические способности если с чем и позволительно соотнести, так только с воинствующей эксклюзивностью вашей пластики…»

И столь же витиевато он обращается к другим моим телесным талантам, о коих он узнал благодаря длинному язычку одной прелестной особы, чье имя, разумеется, не может прозвучать в беседе двух джентльменов. «И попрошу хотя бы на пару минут повременить с реализацией желания переместить кофе из вашей чашки на мою манишку, ибо, хотя меня и не назовешь непривычным к такого рода репликам респондентов — не далее как позавчера мне не по своей воле пришлось слизывать с губ оказавшееся, впрочем, восхитительным мороженое тирамиссу, — хочется все же остаться в рамках политического диалога…» Видать, для трах-трах-агента отгрести в рыло — обычное дело. Многие особи обоих полов, доверительно сообщил мне агент, считают, что торговать своим телом недостойно мужчины. Зазорно. Хотя если отвлечься от предрассудков или, иными словами, сменить угол зрения, то становится ясно, что кого достойно. Что такое достоинство как таковое.

С такими идеями — тем паче в приложении к собственной персоне — сталкиваешься нечасто. Потому я в подробностях запомнил это свидание с агентом. Обложка «Шпигеля» с синюшной физией, сплавленной в компьютерном тигле из лиц полупрезидентов Буша и Гора. Голубая пепельница с эмблемой «Голуаз», белая с красным пачка «Лаки-Страйк Лайтс» и коричневая — сигарет агента. Хэнди с деревянным корпусом в руках агента. Неприятная трель и голос: «Да, Татлер, я вас слушаю».

Я выхожу в коридор, набираю агента и, не обращая внимания на то, что говорить он не может, а может перезвонить через десять минут, задаю свой вопрос. Исполнял ли в последние недели специалист по имени Татлер заказ на ублажение молодой русской девушки на территории Германии и Австрии. Агент, забывая, что не может говорить, выдает бравурную речь о конфиденциальности как основе христианской цивилизации, во всяком случае на нынешнем ее этапе, из чего я делаю вывод, что задание такое Татлер получал. Убийство крокодила, пошедшего на туфли, оплачено аркашонскими деньгами. Я звоню Эльзе, которой, конечно, тоже не до меня:

— Милый, я сейчас занята. Я перезвоню.

— Нет. Это ты заказала Альке… трахаля?

— Трахаля? — переспрашивает Эльза.

— Да. Трахаля. Деруна. Натяжчика. Кабанчика. Жеребца.

— Жеребца… Да, я. А что?

— Как что?!

— Чтобы ты к ней не рвался, милый. Ради тебя и меня.

— Эльза!

— Слушай, я перезвоню…

— Ты чудовище!

— Ты успокоишься и поймешь, что это преувеличение…

— Девушка раздавлена, выпотрошена, — сгущаю я краски. Завожу в себе пружину праведной ярости.

— Что теперь поделаешь… Я действительно занята. Я…

— Пошла ты…

Не перезвонит она мне. И трах-трах-агент тоже. Я отключаю хэнди. Алька не против, чтобы я перетащил сюда, в ее комнату, скарб с виллы «Эдельвейс». Наоборот, очень даже за. От отеля «Краб, который смеется» до виллы — шагов 650. Обратно — столько же. Вещей немного. Последняя рюмка текилы из Ее бара. Кот и девочка с картины смотрят на меня иронично. Думаю, не стырить ли кунстверк. Дорогая, наверно, нетленка. Минимум год жизни. С кем я хочу попрощаться, так это с костцом Отца. Голова — на плечах. Осматриваю шейные позвонки. Череп искусно прикручен тонкой проволокой. Тыквы не видать. Без дурацкого овоща скелет чувствует себя увереннее. Горделиво выпятил грудь, смотрит на меня свысока. Все-таки он здесь хозяин. Кончилась моя игрушечная власть над Кабинетом. Есть вещи, которые даются традициями и поколениями, а не наглостью и талантом. Я смиренно склоняю голову. Хочу дотронуться почтительно до грудницы. А как прощаться со скелетом? Остов Отца вдруг валится на меня, как будто его толкнуло в спину нечто, выпроставшееся из стены. Я едва успеваю его удержать. Странно обнимать человека без кожи и мяса. Хорошо, что он не рассыпался по косточкам. Не хочу оставлять после себя разрушений. Но какой-нибудь след оставить надо. Черный маркер на столе. Старинный глобус. Я ставлю небольшой, но жирный крест примерно в том месте Планеты Дождя, где еще не выстроили город Аркашон.

Двадцать шестой вечер месяца аркашон в городе Аркашоне. Примерно 15:11 в пользу плохой погоды. Сегодня — скорее хорошая. Небо напоминает драный халат Санта-Клауса. Сгустки красных выпотрошенных облаков. Ветер — теплый. Я показываю Аркашон Альке. Особое внимание уделяю загадочным лодкам-скорлупкам. Альке нравятся полоски водорослей. Она говорит, что они похожи на шпинат (Алька фанат шпината), ворошит их ногой, скинув уродливые туфли.

Ночью она неутомима, как оловянный солдатик. В среднем за год мы трахаемся с Алькой столько, сколько трахнулись сегодня. Алька прыгает на моем члене, как болванчик на пружинке, а я млею от счастья. Она снова со мной. Она наконец по-настоящему хочет меня. Я наконец могу подставить ей реальное плечо. Авось что-нибудь у нас да получится. Я и сам не слишком представляю, что должно получиться. Алька даже кричит, чего никогда не бывает, валится на меня, больно кусает в губы. Однажды она бросила меня вот так же, как сейчас бросил ее Антуан. В контемпорери-музее я отлучился в туалет, Алька сказала, что будет ждать меня у «женского Сигала напротив Элвиса с пистолетом», — и только через три дня прислала письмо с извинениями. Я заходился тогда в бессильной злобе: ну, погляди, поступит кто-нибудь с тобой, как ты со мной, — приползешь зализывать раны… Поступили. Приползла и зализывает.

Я думаю, что с утра надо купить Альке одежду. Размышляю, куда отвезти ее отдыхать после свалившихся потрясений. Может, на какие-нибудь Испанские острова, где еще можно купаться и загорать. Или на Сицилию. Или туда, где для нее открываются выставки. Я прикидываю, хватит ли у меня теперь денег, чтобы купить ей документы. Не хватит. Я чувствую себя ответственным за Альку, словно за дочь. Я набит ответственностью, как гранат ядрышками. Я едва не лопаюсь от ответственности, как переспелый гранат.

Из вещей Алька согласилась только на кроссовки и еще на уцененный свитерок «Шевиньон». Марихуане обрадовалась. Я не стал пояснять, что трава осталась от Доплававшегося. Когда мы сидели днем в «Пирате», уплетая под вино горячих улиток, в двери замаячила Пухлая Попка. Я напрягся, вспомнив, каким репейником сидела она при Эльзе. Но все обошлось. Через пять минут Попка уже щебетала с Алькой, как лучшая подружка. Вообще не закрывала рта. Сказала, что помогает Пьеру «инспектировать местность». Ищут площадки для фестиваля уличных театров. Парад-алле, например, уместно устроить в парке Казино. Пьер, оказывается, несколько дней назад получил от Эльзы аванс. На секунду меня кольнула преглупая ревность — почему Эльза не привлекает к подготовке фестиваля меня. Попка выкатила загадку:

Такой вот узор нарисовала Попка на салфетке, предложив соединить все 9 точек четырьмя линиями. Разумеется, не отрывая карандаша. Да, линии должны проходить через центр точек, а не по касательной. Наши с Алькой многочисленные попытки завершились провалом. Так не выходит:

Так тоже не выходит:

Попка сказала, что решение очень простое, потому она нам его сливать не станет — будет настроение, погадаем еще. Мы угощаем Попку эскарго. Сменяются кувшины вина, пепельницы. Все происходит очень быстро. Попка раскланивается, целуется с Алькой, шепчет мне на ухо, что Алька — клевая телка, уходит. Я сую в рот сигарету. Алька тоже. Я щелкаю зажигалкой. В этот момент раздается выстрел.