Быстро сменяющиеся кадры празднования Октябрьской революции в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Ташкенте.

Слабо освещенная кухня в особняке Роя. Синее ночное небо и багровый круг луны пересекают неуверенные, но торопливые движения темного согбенного силуэта. Рой снаружи пытается открыть окно, слышно, как он царапает ногтями раму и стекло. Отворяет окно. Лезет внутрь, громко и хрипло дыша. Сиплый шепот:

— Скорее… Скорее… Они оцепили дом… Не зажигая света, не раздеваясь и не снимая шляпы, Рой достает из шкафа стакан. Открывает бутылку. В темноте слышится бульканье наливаемой жидкости. Смолкает хриплое дыхание, слышны судорожные и жадные глотки, опять бульканье и опять глотки.

И вдруг торжествующий тихий смех:

— Опоздали… «Гайль Гитлер!» Черт бы вас взял! Он нервными движениями снимает пальто и пиджак, позабыв на голове шляпу. Нечаянно толкает столик, бутылка и стакан с грохотом падают на пол и разбиваются вдребезги. Рой испуганно прислушивается. Потом, пыхтя и хрипя, опускается на пол и одеждой затыкает щели в дверях. Кое-как поднимается, поплотнее закрывает окно и останавливается в коротком раздумье.

— Кажется, все…

Он подходит к плите и поворачивает краны газовых горелок. Одна… Другая… Третья… Четвертая. Рой ложится на пол. Злорадно смеется.

— Опоздали… Вот вам…

Наступает мертвая тишина, нарушаемая тонким шипящим свистом выходящего газа.

Сквозь окно с синего неба в кухню глядит большая багровая луна.

Зеркальная серая гладь озера. Золотая листва кустов над водой, мимо проходит белый пароход. У камней в ожидании подачки толкутся и ссорятся лебеди. Вилем и Сергей сидят на скамейке

— Конечно, Айхеншток начал работать, но на него рассчитывать нечего: на такой лошадке далеко не уедем. Не давать денег нельзя, а дашь — он сорит ими всем напоказ. Надо искать более солидного человека на замену этому трепачу.

— Я предлагаю старшего шифровальщика фон Кролля. Серьезный человек. Но как к нему подступиться?

— Надо повести разговор о материальных трудностях жизни, о возможности их раз и навсегда устранить. Если заинтересуется и поддержит разговор, то познакомьте его со мной. Я буду американцем по имени Джонсон.

— Как бы вы построили наводящие фразы, Сергей? Подскажите логическое развертывание мысли! Я не хочу мямлить — это противно и подозрительно, но боюсь нагрубить и отпугнуть!

— У вас найдется кусок бумаги и карандаш?

Вилем вынимает из большой папки для зарисовок лист бумаги, а из кармана авторучку.

— Я готов!

— Итак, вы оба сидите в баре. Вы…

Гостиная квартиры фон Кролля. Фон Кролль, пожилой, щеголеватый господин с белыми висками и черными усами, отпущенными на польский манер, сидит в кресле у столика, на котором стоят бутылки и стаканы.

— Милый мистер Джонсон, — холодно говорит фон Кролль Сергею, — я не хочу играть с вами в прятки и терять время на болтовню. У меня растет сын. Он — единственное, что меня радует в жизни, моя любимая супруга умерла два года тому назад. В условиях нашего режима в Германии нельзя воспитать молодого человека так, как хотелось бы: он не должен быть ни военным, ни сочувствующим правящей партии. Выход: воспитывать его за границей. Я остановился на Швейцарии. Но пансионы в Лозанне стоят очень дорого, а я хочу, чтобы мой сын уже на школьной скамье завязал дружбу с детьми сильных мира сего: это поможет ему сделать в будущем хорошую карьеру. Гитлер скоро сломает себе шею, я готовлю сына для будущей Германии.

Они допивают коньяк и закуривают сигары.

— Я хочу рассказать вам о себе: вы должны понимать ход мыслей человека, с которым собираетесь начать очень большую и трудную работу. Сто лет тому назад, при разделе Польши, наши родовые земли отошли к Пруссии. Немцы обвинили моего прадеда в принадлежности к польской патриотической организации и судили его, конфисковали около двадцати тысяч гектаров плодородных земель и обширные лесные угодья, а моего деда взяли на воспитание в прусский кадетский корпус, при этом изменив польскую фамилию Круль на немецкую Кролль и добавив приставку «фон». Так из богатых польских шляхтичей мы стали прусскими чиновниками средней руки, и только. За все наше имущество это было жалкой подачкой, не так ли?

Они курят, спокойно раскинувшись в креслах.

— Я не немец и не германский патриот. В душе я — поляк и, прежде всего, любящий отец, желающий воспитать сына так, как ему хочется. Я не верю ни одному вашему слову и не верю, что вы — мистер Джонсон. Но мне нужны доллары.

— Понятно. Одобряю ход ваших мыслей, герр фон Кролль.

— Я обеспечу вас шифрами и копиями наиболее интересных дипломатических документов. Но это обойдется вам недешево! Я гарантирую вам аккуратность и так называемую честность. Но и за них вам придется хорошо платить.

— Я принимаю это к сведению, герр фон Кролль.

— Тогда, мистер Джонсон, давайте договоримся о практических деталях. Можете ли вы завтра же сделать первый взнос за первую партию моих материалов?

Кабинет штурмбанфюрера Дитера Бюлова. Он беседует с штурмфюрером Кемпнером.

— Напрасно вы радуетесь и думаете, что самоубийство барона закрывает дело, Кемпнер: смерть подозреваемого — удачный повод посчитать, что вопрос снят политически, но для контрразведки он этим не решен. Его предстоит еще решить и решить вам, Кемпнер.

— Мне?!

— Вам. Если вы не найдете иностранного разведчика, связанного с бароном, то вам придется отнести свою голову герру фон Риббентропу для передачи рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Молчание.

— Какие у вас предположения на этот счет, Кемпнер?

— Герр барон был всегда замкнут и относился к людям не своего круга надменно и вызывающе. В его дом я, конечно, не вхож.

— Теперь будете вхожи. После похорон используйте необходимость посмертно оформить некоторые служебные дела барона. Вы явитесь к баронессе и внимательно ознакомитесь с ее окружением. Всех и все оценивайте под одним углом зрения — кто-то из них иностранный шпион. Начинайте с самой баронессы.

— С баронессы?

— Да, да, Кемпнер. Теперь наша власть, и мы не позволим дворянам задирать носы. Я — человек из народа, мой отец, Кемпнер, имел самую большую пивную в нашем родном городке, и все же его однофамилец, местный помещик граф фон Бюлов, никогда не отвечал ему на поклон. Он делал вид, что не видит моего отца. Так-то, Кемпнер! Идите!

Дитер Бюлов сначала опускает лицо к бумагам. Потом резко вскидывает голову.

— Вернитесь-ка, Кемпнер. Присядьте. Я запросил полковника Тона в Женеве. Полковник сообщил, что барон неоднократно встречался в гостинице с девицей легкого поведения, с француженкой по имени Франсуаза Лерон. Это мало, но может оказаться следом.

Кемпнер морщит лоб.

— Лерон… Лерон… В Женеве я слышал эту фамилию, мой фюрер. Вспоминаю: это молодая журналистка правого направления. Уж не она ли?

Бюлов зажигает сигару.

— Вы — осел, Кемпнер. Девица легкого поведения не может быть одновременно известной журналисткой. К тому же последнюю зовут Женевьева. Они — француженки, но честный германец не может связываться с представительницами упадочной нации. Пфуй, я — пруссак, от одной такой мысли я уже сильно потею. А вот барон пошел на это! Почему, Кемпнер? Потому что барон — представитель нашей разложившейся аристократии. Он был морально чуждым нам человеком. В его доме ищите. Возможно, и француженку. Идите, Кемпнер! Гайль Гитлер!

Гостиная Дорис Шерер. У столика с бутылками, бокалами и вазой шариков льда сидят Дорис, Сергей и Иштван. Иштван одет под банковского чиновника, держится очень чопорно и почтительно.

Дорис:

— Объясните, герр Батори, какие акции вы купили, почему и как вы их продали. Я хочу постичь технику биржевой игры. Мне мало получения денег из ваших рук.

— Техника несложна, трудна мгновенная оценка настроения биржи и ответственно мгновение решения действовать. Обучить вас игре на фондовой бирже, уважаемая дама, можно только на самой бирже. С завтрашнего дня я буду ожидать вас на месте. Ровно в десять.