Вот что написал Петр Спиридонович Кольцов в статье «Корабельный доктор» о Быстролётове, цитирую часть статьи:

Сначала была легенда. Пришла жена и рассказала, что к ним на работу поступил необычайно интересный человек…

Короче говоря, я долго не мог заснуть в тот вечер и на следующий день упросил жену как-нибудь отыскать возможность, чтобы познакомиться с ним. Такой случай представился скоро.

Оказалось, он пишет воспоминания и, узнав от жены, что я по профессии редактор, сам предложил мне через нее прочитать отрывки («эскизы», как он сказал) будущей книги. Чтение было захватывающим: страницы повести о путешествии в Африку мы прочитали, что называется, в один присест, передавая друг другу лист за листом. Там была Сахара, о которой мы что-то слыхали, и туареги, о которых мы не знали ничего. Там были африканская гилея (что-то вроде африканской тайги), племя пигмеев и их пигмейский король, в гостях у которого побывал герой повести… И все это изображено так живописно, так наглядно и потрясающе выразительно, что не оставалось никаких сомнений: перед нами не просто способный и грамотный доктор, а самый настоящий писатель, талантливый мастер. Мелкие огрехи, которые нам бросались в глаза, отражали скорее наше буквоедское редакторско-корректорское профессиональное чистоплюйство, нежели серьезные придирки по существу. Наша восторженность стала мостком к дальнейшему укреплению литературных интересов. Мы просили прислать продолжение, и через некоторое время оно пришло уже в лице объемистой рукописи с письмом, где содержалась просьба прочесть ее придирчиво и высказать наше компетентное редакторское мнение.

«Не сердитесь, пожалуйста, — писал автор убористым, отчетливым почерком, — что нагружаю Вас в летнее время такими просьбами. Просмотрите рукопись. Я добавил из старого (уже известного Вам) текста несколько страниц, чтобы Вы смогли яснее заметить переход к другой форме изложения. Ставьте на полях побольше знаков там, где изложение корявое, вялое или непонятное. Передавая рукопись обратно, назначьте удобный для Вас вечер встречи (оставьте день-два на обдумывание Ваших замечаний!)».

Просьба была выполнена, и вскоре мы были приглашены к доктору домой.

Он и жена жили в небольшой комнате в доме на Ломоносовском проспекте, недалеко от станции метро «Университет», в коммунальной квартире.

Я увидел обаятельного человека с очень выразительным скульптурным лицом, чем-то напоминавшим академика И.В. Курчатова. Видимо, сходство придавала профессорская борода, классически строгие черты лица, на котором выделялись молодые, внимательно-пронзительные, иногда строгие, иногда лукавые, но всегда умные глаза, в зрачках которых концентрировались воля и мысль. Говорил он неторопливо, тщательно выбирая выражения, с едва уловимым акцентом, который накладывался на литературно правильную речь интеллигента старой формации. Хотя ему было в то время более пятидесяти лет, но кожа на лице выдавала крепкое здоровье. Может быть, еще и оттого так казалось, что я видел его сразу после отдыха, который они с Анной Михайловной, как выяснилось потом, любили обычно проводить на юге, возле моря. Это впечатление усиливалось и тем, что держался он удивительно прямо, однако не скованно и умел артистически изящно носить костюм. В эту и последующие встречи у него дома никогда не было иных приглашенных, а если звонил телефон, то очень редко, и хозяева умели быстро, мягко, но решительно приостановить неожиданное постороннее вмешательство. Все внимание было отдано гостям.

Так началась наша дружба.

В планах, которыми он делился со мной, вырисовывался обширный замысел создания цепи книг наподобие бальзаковской «Человеческой комедии».

Частью этого замысла явилась книга об Африке, рассказы о лагерной жизни и дне сегодняшнем.

Он уже накопил известный опыт, пройдя через различного рода литературные консультации, набив себе изрядное количество шишек, но продолжал упорно работать, веря в будущее.

Затем началась работа над киносценариями, которая шла параллельно с книгами «Пир бессмертных» в течение нескольких лет.

Вначале предполагалось сделать фильм многосерийный, но обстоятельства сложились таким образом, что уже в процессе производства пришлось (не по вине автора первоначального замысла, каким был Д.А. Быстролётов) от многого отказаться, комкать и урезывать психологически важные линии, чтобы только прорваться к зрителю.

В июле 1972 года он сообщает: «Худсовет одобрил, и, таким образом, все миллионы препятствий обойдены. Полным ходом уже два месяца идут подготовительные работы: составлялись сметы, эскизы декораций и костюмов, выбирались актеры. Кое-что заснимут в Риге, но основное в Москве. Пригласят восемьсот статистов и двести парней на роль эсэсовцев. Я работаю консультантом (платным), завален работой, вплоть до эскизов туалетов для дам. Устаю до полусмерти… Отпуска и отдыха не будет, придется быть на съемках. Еле таскаю ноги. Анна Михайловна держится бодро, с нами живет Лина, которая взяла на себя кухню и уборку».

В сентябре 1973 года он писал: «Я снова верчусь в водовороте работы и хлопот… Хлопоты неприятные: друзья видели обрезок, выпущенный на экран, и остались недовольны — смотреть нечего… Материал был рассчитан на две серии с художественно-психологическими эпизодами, с хорошей музыкой и песнями. Худ. отступления вырезали из-за метража… Текст и музыка песен не были закончены из-за экономии. Одним словом, фильм куцый во всех отношениях…»

Печать отнеслась к фильму более чем сдержанно. Критика была суровой, вероятно, рецензенты не знали всего, что было «за кадром». Дмитрий Александрович крепился изо всех сил, но продолжал работать интенсивно, напряженно, с неимоверной настойчивостью и упорством.

Раздумья и дискуссии, открытия и заблуждения, надежды и разочарования бывших узников, советских патриотов, принадлежат своему времени, которое он называл пиром бессмертных, наделенных щедростью сердца.

Этой щедростью он сам был наделен как античный бог. Люди, работавшие с ним вместе с 1957 года в Институте организации здравоохранения и истории медицины им. Н.А. Семашко, в один голос говорят об этом. Не было случая, чтобы он кому-то не помог, если это хоть в малой степени зависело от него и не противоречило его твердым и стойким представлениям о порядочности и чести. В коллективе, где находились такие всемирно известные специалисты, как профессор Ф.М. Плоткин и Н.А. Рубакин, блестящие эрудиты и полиглоты, также немало повидавшие за рубежом, Д.А. Быстролётов занимал особое, лишь ему принадлежавшее видное место. Зная двадцать языков, он занимался контрольным редактированием рефератов и переводов названий статей по широкому спектру медицинских специальностей, а нередко переводил сам. Он выступал в роли живого справочника, и за консультациями к нему обращались все — и маститые, и молодые коллеги. Работал он быстро и споро вплоть до последних дней, и, как бы ни был загружен и утомлен (ведь все остальное «нерабочее» время он занимался дома литературным трудом), он внимательно выслушивал каждого, приходившего к нему, давал четкие ответы, не позволял себе даже намеком показать свое превосходство даже в случаях, когда сталкивался с явным проявлением наивности. Но и зазнайкам не давал спуску. Память его всегда оставалась свежей и мобилизованной. Однажды зашел разговор об эсперанто, и он тут же без запинки пропел куплет «Интернационала» на этом языке.

В фильме «Человек в штатском» он сыграл небольшую роль ректора. Высокий, стройный, элегантный мужчина с тщательно ухоженной седой бородой и небольшими усами смотрит в зал твердым и внимательным взглядом. Таким он выглядел в последние годы. Когда он умер, его лицо, омытое и обточенное всеми возможными ветрами и бурями, почти не изменилось, оно было и осталось выразительно скульптурным лицом человека, привыкшего смотреть на жизнь открытыми глазами.

В конце 1974 года дед написал новый киносценарий и отдал его в КГБ, с ним встретился заместитель председателя КГБ СССР Семен Кузьмич Цвигун.