- Вот, дивись руке! Такой талант ниспослан человеку. Бояршиновы все издавна к мастерству склонны, и размах у них хороший. Бояршиновых в Златоусте целое племя, и среди них не только граверы, но и сталевары, и мастера по ковке клинков, и по выделке эфесов и ножен. Одним словом, золотые руки!
Паренек смущенно покраснел и благодарно посмотрел на старика.
- Ты, дедушка, про другого Иванку, про Бушуева расскажи. Вот кто мастер! - с горячностью сказал позолотчик.
- Молодец, Иванка, - похвалил юнца седобородый гравер. - Не завистлив, не жаден. В том, милок, и сказывается великая душа. Бушуев хоть и молодой человек, а имеет большую страсть к художеству, и душа у него пылкая! К тому ж, по тайне будь сказано, он любит словесность и пописывает стишки. Если не затруднит, батюшка, он тут рядом, в горенке, взгляните! пригласил он смотрителя украшенного цеха.
Аносов положил руку на плечо паренька:
- Ну, Иван Бояршинов, вижу, большой мастер из тебя выйдет. В добрый час!
Иванка густо зарделся, глаза его заблестели. На душе молодого гравера стало радостно и легко. Когда за начальником закрылась дверь, паренек душевно сказал:
- Вот это человек! Всё, поди, понимает...
Между тем Аносов прошел дальше, и первое, что бросилось ему в глаза, это горн и высокий плечистый бородач, занятый синением клинка. Крепкой жилистой рукой мастер держал клинок над раскаленными углями. Сталь нагревалась, струила жар, и цвет ее постепенно изменялся: вначале она была желтой, как ночной огонек, потом - оранжевой, затем красной, как вечерняя заря, и вдруг красный цвет стал переходить в фиолетовый. У Павла Петровича дух захватило от чудесной игры оттенков. Они, как северное сияние, неуловимо, но ощутимо переливались один в другой множеством переходных промежуточных сияний. Старик гравер тоже залюбовался переливами горячей радуги. Но вот фиолетовый цвет стал нежно-синим. Уловив этот оттенок стали, мастер быстро отбежал от горна и проворно опустил клинок в воду. Взвился парок, зашипело...
- Стоящий мастер. Теперь клинок будет синеть, словно небушко в холодный зимний день! - похвалил старик. - Ну, а теперь идем, полюбуемся на Иванку Бушуева...
Под окном сидел круглолицый молодец с кудрявой головой и старательно, мелко выстукивал зубилом по синему полю клинка.
- Вот тебе и насечка! - показал глазами старик.
Заслышав шорох за своей спиной, молодой гравер поднял серые глаза. При виде смотрителя украшенного цеха он встал.
- Продолжай свое дело, а я погляжу! - мягко сказал Павел Петрович.
Гравер уселся на табурет и вновь склонился над клинком. Большая крепкая рука опять замелькала, неуловимо перескакивало зубило, а насечка была так мелка, что почти невозможно было разглядеть микроскопические зубчики. Поверхность стали походила на серый бархат.
- Что же это будет? - спросил Аносов.
- А вот как приклепаю золотую проволочку к насечке на клинке, так всё разом и покажет себя! - степенно пояснил Бушуев, отложил клинок и зубило в сторону и потянулся к сабле, которая лежала на столе. - Вот образец, работа самого господина Шаафа, а мне надлежит сделать копир...
Горный офицер внимательно вгляделся в гравюру на клинке. По синему полю золотыми линиями изображены античные воинские доспехи, оружие, пальметты, венки. Над композицией из доспехов и оружия под императорской короной вензель "А I". В нижней части клинка гирлянды из дубовых и лавровых листьев. Насечка сделана аккуратно, всё на месте, но печать бездушия, как потухший пепел, лежала на клинке.
Старик гравер прочел на лице Аносова разочарование. Не хотелось Павлу Петровичу обидеть Иванку, но всё же он сказал горькую правду:
- Не играет гравюра...
Бушуев тяжело вздохнул.
- Справедливо заметили, не играет. Нет жизни! - согласился он. Перейдя на шёпот, признался: - Шааф - большой мастер, но, не в обиду будь сказано, сух и скучен. От такой работенки у меня душа, как осенний лист под заморозками, ссыхается. Хочется радость вдохнуть в рисунок, но не смей! А коли любо увидеть настоящее, не побрезгуйте, заходите к нам. Дедушка - старинный гравер, вот и покажет светлое мастерство. От него и я сбрел свое стремление...
Бушуев говорил степенно, не заискивая перед начальником. Павлу Петровичу это понравилось.
- Приду, обязательно приду, - пообещал он. - А теперь - я к самому Шаафу.
Отец, Вильгельм Шааф, и старший сын его Людвиг разместились в большой светлице. Они из всего делали тайну и никому не показывали своего мастерства. Это были высокие, упитанные люди, молчаливые и суровые. Отец и трое сыновей приехали в Златоуст из немецкого городка Эльберфельда, где они пользовались славой лучших граверов - украшателей оружия. Пятидесятишестилетний старик и его старший сын Людвиг в самом деле были хорошими мастерами по вытравке и позолоте клинков, а младшие сыновья Иоганн и Фридрих работали по лакировке кожаных ножен. Все они недолюбливали Аносова за его желание знать всё в цехах. Никто не смел проникнуть в их мастерскую, но на этот раз старший Шааф с распростертыми объятиями встретил Павла Петровича:
- Я и мой сыновья рады, что вы теперь смотритель украшенный цех. У нас теперь есть начальник, который хорошо разумеет наш высокий искусство и будет ценить... О, это так важно!
Тем временем, пока старый немец рассыпался в любезностях, сын как бы невзначай прикрыл работу и инструменты на столе. От Аносова не ускользнуло это, но он сделал вид, что ничего не замечает, и приветливо отозвался:
- Вы правы, вы действительно отличный мастер, господин Шааф! У вас всё точно, ничего лишнего, всё на месте!
- О, милый мой, излишеств всегда вредно! - подхватил гравер. - Я всегда говорил Людвиг: следуй отцу, и ты будешь великий художник! - с важностью сказал старик.
Аносову стало смешно, он улыбнулся.
- Вами все довольны, господин Шааф! - спокойно продолжал он. - Очень жаль, однако, что ваше высокое мастерство никто до сих пор не перенимает. А ведь по договору вы обещались научить и наших людей?
- О, это в свое время будет! - закивал Шааф. - Сейчас невозможно: тут весьма некультурный народ. Он не понимает секрет высокой гравюры. Нет, нет, не будем спорить, мой дорогой, сейчас не время...
- Мне кажется, вы ошибаетесь, - учтиво заметил Павел Петрович.
Старик надел большие очки и сердито посмотрел на Аносова:
- Я никогда не ошибаюсь, господин начальник!
- Ну-ну, смотрите! А то может и так случиться, что наши Иванки обойдут вас! - лукаво улыбнулся смотритель украшенного цеха.
Шааф отбросил очки, завалился в кресло и засмеялся хрипло.
- Вы шутите, господин Аносов! Гравюр есть очень тонкий искусств. Местный Иванки знают только копир. Это и есть предел их совершенства!
Павел Петрович пытливо посмотрел на гравера:
- Это не так. Приглядитесь к их работе, господин Шааф, и вы увидите, что скоро они свое искусство покажут в полной силе.
- Этого не может быть! - побагровев, вскричал мастер. - Я не позволю портить клинок!
- Зачем портить; если всё будет умно, живо и на своем месте, почему же и не дозволить? Я перечить им не буду! - ответил Аносов.
Шааф смолк, стал угрюм: он понял, что вновь назначенный смотритель украшенного цеха только по виду простоватый молодой человек, но характером тверд, решителен и безусловно настоит на своем. Только одна надежда оставалась: Шааф считал русских работных слишком грубыми и не подходящими для тонкого граверного художества.
Расстались немецкие мастера с Павлом Петровичем вежливо, но холодно.
Глава восьмая
РУССКИЙ МАСТЕР ИВАН КРЫЛАТКО
Златоустовскому граверу Ивану Бушуеву только-только минул двадцать второй год, а владел он уже двумя мастерствами: отменно ковал клинки и еще лучше украшал оружие. Жена его Иринушка была на два года моложе мужа. Она преклонялась перед мастерством Иванки. Однажды Иванка пришел из украшенного цеха хмурый и усталый и пожаловался подруге: