— Послушайте!

Постучал деликатно. Дверь всхлипнула. Перешагнув через сердцееда, вышла Павла.

— Это вы хулиганите, мамаша? — изумился молодой человек.

Павла, наклонив голову, боком пошла на него. Молодой человек попятился, оступился и вместе с дверью приземлился в кухне.

Павла вышла во двор. Брызнули в стороны любопытные.

По улице проехала скорая помощь.

Павла чуть не силой увезла Матильду к себе.

Три дня Матильда провалялась в постели, Павла поила ее свежим молоком, пекла пирожки с мясом, пирожки с грибами, пирожки с картошкой и луком. А на четвертый уперла руки в бока и приказала:

— А ну вставай!

Матильда послушно встала.

— Пойдем!

Матильда пошла.

— Бери пилу.

— Чего?

— Пилу… Пилить умеешь?

— Нет…

— Научу!

Матильда вздохнула и покорилась.

Полчаса пилили, час пилили. Матильда с опасливым удивлением косилась на кучу атласных березовых стволов и переводила взгляд на жиденький разнобой отпиленных коротышек, и лицо ее выражало единственный вопрос: на кой черт?..

Распиленное бревно развалилось, упало в траву. Матильда выпрямилась, запрокинула руки за голову, потянулась. Рассыпались роскошные волосы. В волосах запуталось солнце.

Павла кинула на козлы новое бревно.

— А ну еще!

Пристроила пилу, ждала. Но Матильда не подошла. Павла оглянулась.

Матильда сидела на хаотичном сплетении белых атласных стволов, откинув голову, закрыв глаза, чуть покачиваясь. И Павла подумала вдруг, что березовые стволы будто для того и существовали, для того и появились здесь, чтобы эта женщина могла на минуту присесть на них, и случайный их беспорядок вдруг приобрел какой-то смысл, вступил в сговор с распущенными волосами, с изгибом тела и атласной кожей, и было в этом сговоре что-то отъединенное от всех, притягательное и порочное.

Когда Матильда сидела вот так с закрытыми глазами, казалось, что она в это время видит себя, как бы сама на себя смотрит с немым восхищением, и Павла уже знала, что так она может сидеть долго, может сидеть часами, не меняя позы, не скучая, ни о чем не думая.

Ей не нужно думать. Она просто есть.

Павла еще раз взглянула на нее и усмехнулась без осуждения. И ловко начала пилить двуручной пилой одна.

Пришел Афанасий, поставил у стены ведерко с краской, направился к Павле, взялся за свободный конец пилы. Пила, ни разу не споткнувшись, пошла быстрее.

Матильда неторопливо поднялась, ушла в дом.

— Надолго она у нас? — кивнул в ее сторону Афанасий.

— А сколько захочет, — ответила Павла.

— Не похоже, чтобы такая топилась, — недовольно сказал Афанасий.

— А тебе-то что? — насмешливо спросила Павла.

Они допилили бревно. Павла прислонила пилу к козлам. Позвала:

— Пошли ужинать.

Она направилась к дому. С крыши соскочил рыжий кот и, задрав хвост, солидно зашагал за Павлой.

Афанасий умылся из рукомойника, привешенного к стволу старой черемухи, и, утираясь, вошел в комнату.

— Я там краски принес, — сказал он. — Оконные наличники подновить.

— Простые-то теплее глядят, — возразила Павла.

— У всех крашеные, — сказал Афанасий. — И мы других не беднее.

В другой комнате Матильда лежала на кровати поверх расшитого птицами покрывала. Перед кроватью уселся кот и смотрел на Матильду зелеными, хитрыми глазами.

— Ты почему рыжий? — спросила у него Матильда.

Возмутился кот, дернул хвостом и пошел тереться о хозяйкины ноги.

— А у Ивана однорукого сын из армии вернулся, — сказал Афанасий. — Гулять будут.

— Часто у вас гуляют, — сказала Павла.

— Живут хорошо, — сказал Афанасий.

— Да, сыто живут, — сказала Павла.

Она неторопливо собирала ужин.

— Я вот думаю — не пустить ли нам теленка в зиму? — размышлял Афанасий.

— Можно и пустить, — согласилась Павла.

— Спички куда-то делись, — похлопал себя по карманам Афанасий.

Павла достала из фартука коробок, протянула мужу.

Муж сказал:

— Мне председатель говорит: не хочешь ли ты, Афанасий, на совещание механизаторов поехать? А я ему: нет, говорю, не хочу.

— Мог бы и поехать, — сказала Павла. — Новое бы что узнал.

— Про новое в газетах напишут, — сказал Афанасий. — А у нас и дома дел полно.

Павла не возражала. И в самом деле, и огород, и сад, и скотина, там подремонтировать, там залатать. Хватает дел.

— Еще бы сена прикупить пудов пятьдесят, — сказал Афанасий.

— Можно и прикупить,. — сказала Павла. Постучала в косяк двери: — Матильда, ужинать!

Матильда неслышно появилась в дверях, постояла, неслышно села к столу.

Вкусно пахло тушеным мясом. Ели без аппетита, молчали. Афанасий не выдержал:

— Леший знает, что за бабы! На двоих — ни одного слова не молвят!

— А и в самом деле, — заулыбалась, заторопилась, заизвинялась Павла, — задумалась чего-то, а о чем — и сама не знаю. Как говядинка, утушилась?

— Хороша, — признал Афанасий. — Только перцу многовато. А чесночку бы поболе.

— У нас вот Верка Стриженая мастерица говядину готовить, — сказала Павла. — Тот же перец положит, тот же лист, а вкус наособицу, и хоть тресни, а так не сделаешь.

— Секрет знает, — сказал Афанасий.

— Да нет, все на виду, — сказала Павла.

— Во времени секрет, — сказал Афанасий.

— Разве что во времени, — сказала Павла, отсутствуя. И тут же снова спохватилась: — Чай пить станешь?

— Лучше квасу, — сказал Афанасий, — а то жарко. Пойду прохлажусь, покурю немного.

Он вышел.

Павла и Матильда остались за столом. Не ели, сидели, молчали. На лице Павлы проступило недоумение.

Матильда одним пальцем гладила кота. Кот щурился, нервно вздрагивал.

Павла посмотрела в окно. Увидела, как к забору подошла соседка Мария, как остановилась Мария и тихо глядела на что-то. Павла поднялась и вышла из дома.

Афанасий колол дрова. У забора, за его спиной, стояла Мария и неотрывно смотрела на него.

Афанасий выпрямился, потрогал лезвие топора ногтем, пошел в сарай наточить.

Павла подошла к Марии, помедлила. Мария все не замечала ее. Павла спросила:

— Любишь его?

Мария вздрогнула, повернулась к Павле, выпрямилась, хотела вызовом прикрыть застигнутую врасплох боль, но Павла с таким странным сочувствием глядела на нее, что как-то уже незачем, не от кого стало защищаться. Мария стащила с головы платок, будто он ей мешал, будто только он и виноват был во всем, и пошла, а платок тянулся за ней по земле.

Матильда осталась лежать на покрывале с вышитыми птицами, а Павла пошла на каждодневную полуденную дойку.

— А что, бабы, — спросила Павла, — председатель у вас ничего не собирается строить?

Было сейчас в Павле что-то насмешливое над собой, и непонятно было бабам, то ли всерьез она говорит, то ли так мелет.

— А что нам строить? — ответила Палага. — Школа есть, клуб есть, больница есть.

— Завод какой-нибудь, — сходу предложила Павла.

— Какой еще завод? — удивилась бабка Гланя.

— Или стадион, — тревожно посмеивалась Павла.

— Скажешь тоже! Мяч-то гонять и так места хватает, — отмахнулась Домкратиха.

— Или какой-нибудь пере-мото-кат… — на ходу выдумала Павла.

— А чего это? — полюбопытствовала Исидора.

— А я знаю? — сказала Павла. И уже не улыбалась. — Штука какая-нибудь… Какой раньше не было.

— Зачем? — спросила Палага.

Глаза Павлы потускнели, смотрели в сторону и ни на что.

— Зацепиться бы мне за что… — медленно сказала Павла. — Зыбко мне под ногами…

— Мудришь, Павла! — укорила Домкратиха. — В твои-то годы — смех ведь!

— А чего уж в мои-то годы — человеку себя и уважать не нужно? — больше не другим, больше самой себе говорила Павла.

— Вона как! — сердито отдулась Исидора. — Нас, по-твоему, и уважать не за что? Полмира, поди-ка, кормим!

— Так, бабы, так! — жарко согласилась Павла. — Верно, все верно вы говорите! И я всю жизнь ваш хлеб ела… Хотя, поди, и вы моими руками кой-где пользовались!