— Пойдет!

Потом уже жизнь научила меня спокойно слушать и похвалы, и порицания, а в то холодное утро, в окопе на кромке болота, я вдруг почувствовал себя значительным стихотворцем фронта и даже подумал: «А вдруг это мое слово поможет бойцам выбить десяток-другой лишних танков?»

Десятилетия прошли с той поры, но отчетливо помню праздничное состояние свое, вызванное похвалой сибиряка, начальствовавшего над двумя десятками озябших суровых солдат.

Мы недолго воевали на Северо-Западе. В конце октября 1942 года в штабе зазвучали сигналы тревоги и управление корпуса без промедления погрузилось в эшелоны.

Я с удивлением читал названия станций в пути: нас, похоже, везли не на фронт, не в Сталинград, где шло гигантское борение сил и где полагалось быть теперь гвардейцам, а вглубь России.

Штаб, политотдел и редакция газеты и в самом деле выгрузились в Тамбове и Тамбовской области.

Здесь Ставка разворачивала 2-ю Гвардейскую армию. В нее входили 1-й и 13-й Гвардейские стрелковые корпуса (по три дивизии в каждом), механизированный корпус и спецчасти. Множество гвардейцев носили под гимнастерками тельняшки, то есть это были в недалеком прошлом военные моряки.

Корпус составляли воистину чудо-дивизии, щедро вооруженные самым могучим, самым последним оружием. Но главную силу соединения составляли, разумеется, его люди. Это был великолепный, бесстрашный, знающий народ, прошедший огонь, воду и медные трубы войны. В один из первых дней на тамбовской земле я встретился с Петром Осиповичем Болото. Этот славный неунывающий украинец совершенно походил на широко известного всей стране Васю Теркина. Как и герой нашего великого поэта, он был бесстрашен, мудр, весел, находчив, уверен в себе, однако без намека на зазнайство.

Бронебойщики 84-го полка 33-й Гвардейской стрелковой дивизии Петр Болото, Григорий Самойлов, Иван Алейников и Александр Беликов в конце июля этого, сорок второго года обороняли небольшую высоту южнее станицы Клетской Сталинградской области. Они оказались одни на много верст вокруг, и окопы бронебойщиков атаковали тридцать немецких танков! Тридцать пушек и множество пулеметов, укрытых рурской броней, против двух противотанковых ружей!

Что бы вы подумали на месте наводчиков этой малой и весьма несовершенной техники? Я бы решил, что пришел «последний парад» и надо подороже продать свою жизнь.

Петру Болото такое и в голову не пришло! Он сказал товарищам:

— Надо на них нагнати духу! Хто стаеться вивцею, того вовк ззисть!

И он первый открыл огонь из своего громоздкого ружья.

Болото бил в боковую броню, когда танки ее подставляли, и приговаривал:

— Одступись, зелена жабо!

И кивал черному от пота и разрывов Алейникову:

— Держись, козаче, отаманом будеш!

Бой длился весь день, и ни один бронебойщик не покинул своего окопа. Все железной хваткой «держались за землю». Петр Осипович поджег восемь танков, еще семь машин уничтожили три его товарища. Вечером на поле боя горело пятнадцать железных костров — остальные пятнадцать машин бежали без оглядки в свой тыл!

Болото напутствовал трусов:

— Як мога, швидче утикай! Щоб твий и дух не пах!

Когда близ Клетской наступила мертвая тишина, старшина уронил голову на грудь, сказал с непомерной усталостью:

— Оце ж и вся казка…

Самойлов спросил:

— А коли они вновь полезут?

Болото покосился на товарища:

— Знов заставим гаряч каминь исти!

Он и впрямь не желал, этот донбасский шахтер, скорбеть и печалиться перед лицом врага.

Еще через минуту упрямо тряхнул головой:

— Назад тильки раки лазять!

Забегая вперед, скажу — этот удивительный человек уцелел на войне. Он не дошел всего двенадцати верст до немецкой столицы. Герой Советского Союза, гвардии старший лейтенант Петр Осипович Болото упал с тяжелой раной на клочке земли, с которой уже был виден Берлин, во всяком случае — огромные дымы над ним.

С честью и славой окончив войну, он снова спустился в угольную шахту Донецкого бассейна.

Вот из таких людей в основном состояли 24-я, 33-я и 98-я дивизии 1-го Гвардейского стрелкового корпуса, части 13-го Гвардейского стрелкового и 2-го Гвардейского механизированного корпусов.

Именно в этой армии родились законы советской гвардии, ставшие моральным кодексом и уставом всех гвардейцев войны.

Мне хотелось бы задержать ваше внимание на следующем: первой обсудила и приняла великие заповеди 33-я Гвардейская стрелковая дивизия генерала Александра Ивановича Утвенко, та самая, в которой сражался легендарный бронебойщик.

Кстати, сам гвардии старшина Болото выступил на этом митинге, и его речь можно свести к такой короткой мысли: «Вид смилого смерть бижить». Впрочем, добавил он: «В бою за Батькивщину и смерть красна».

Теперь послушайте, как звучат Законы гвардии. Вот — лишь два из них:

Позволю себе отметить еще одно обстоятельство. В 13-м Гвардейском стрелковом корпусе генерала Порфирия Георгиевича Чанчибадзе легендарная слава овевала знамя 3-й Гвардейской стрелковой дивизии. Это были уральцы, и вся страна поражалась мужеству, которое проявила дивизия в боях под Смоленском, на Днепре, на Ленинградском и Волховском фронтах.

Позже мне доведется не раз бывать в уральских полках. Они с честью вынесут напряжение смертельной схватки, развернувшейся в бескрайней заснеженной степи.

Однако чтобы не нарушать хода событий, возвратимся на Тамбовщину. 2-ю Гвардейскую армию готовили к боям с огромным напряжением и поразительной быстротой. Целый месяц, днем и ночью, по двенадцать часов в сутки, корпуса совершали марш-броски, кидались в штыковые атаки, «жгли» танки, ходили по азимутам в разведку, долбили морозную землю для целей круговой обороны.

В эти дни армию возглавил Родион Яковлевич Малиновский, а штаб армии — Сергей Семенович Бирюзов.

Не стану сообщать здесь о том, для каких целей готовилась 2-я Гвардейская армия и как ее, перенацелив, бросили наперехват танковой армады Манштейна, рвавшегося к окруженным войскам Паулюса.

Даже мы, офицеры не бог весть какого ранга, догадывались о колоссальном напряжении в междуречье Волги и Дона, и с часу на час ждали сигнала тревоги.

Он прозвучал в тишине холодного зимнего утра, и в считанные часы армия оказалась в эшелонах и помчалась к Сталинграду.

В теплушке редакции с нами отправилась красавица и певунья Валечка Морозова. Девушка с таким жаром упрашивала редактора взять ее с собой, что суровый Леонид Васильевич махнул рукой и сказал, что так и быть — увозит ее на свою ответственность из родного дома.

Мы неслись к Сталинграду на предельных скоростях того времени. Как потом узнается, в сентябре, октябре и ноябре 1942 года мчались туда 97 тысяч вагонов — люди и грузы, необходимые для натиска.

Вся страна, весь честный мир с восторгом и замиранием следили за одним из величайших сражений 2-й мировой войны. Все, конечно, помнят, как оно началось.

Рано утром девятнадцатого ноября 1942 года мощная артиллерийская подготовка возвестила о зачине битвы. Прошло всего лишь четыре дня — и Юго-Западный и Сталинградский фронты соединились близ Калача, замкнув кольцо.

Редакция и типография газеты выгрузились из теплушек возле хутора Логовский. Машины, танки, пушки, пехота, саперы, самоходки — все спешило в степь, на запад от Сталинграда.

Мы уже знали, в чем дело. Возникла огромная угроза на южном крыле Сталинградского фронта. К зажатым здесь в кольцо войскам Паулюса рвалась группа армий «Дон» генерал-фельдмаршала фон Манштейна. Его войска, насыщенные танками, в том числе только что появившимися «тиграми», обладали немалой пробивной силой. «Дон» был создан совсем недавно, двадцать восьмого ноября 1942 года; задача — деблокировать Паулюса.