В 1989 г. заседания Ставки проводились ежедневно и начинались в 8 часов утра продолжительностью 1–1,5 часа, иногда больше. Заседание начиналось с доклада начальника Генштаба или его заместителя — начальника оперативного управления. Он обычно докладывал изменения в оперативной обстановке за истекшие сроки, об итогах проведенных боевых действий, подвозе грузов с материальными средствами и ходе призыва. Доклады эти, как правило, слабо отражали реальное положение дел, были расплывчатыми и не содержали какого-либо анализа и выводов из сложившейся обстановки. Более собранными и четкими были доклады, когда их делал заместитель начальника оперативного управления генерал Исмаил. Доклады Генерального штаба в основном отражали положение дел в армии, т. е. в войсках Министерства обороны. Поэтому после первого сообщения заслушивались доклады министров госбезопасности, внутренних дел, напильника Кабульского гарнизона и по мере необходимости других должностных лиц. Иногда на заседания Ставки вызывались и заслушивались командиры корпусов из Кандагара, Джелалабада, Мазари-Шарифа и командиры из других районов. Частенько бывал командир 53 пехотной дивизии Дустум.
В конце заседания предложения по решению Ставки по действиям на следующие сутки докладывал министр обороны. После этого со своими предложениями выступали Главный советник при Министерстве обороны и советник президента — Верховного Главнокомандующего по военным вопросам. В заключение давал указания Верховный Главнокомандующий вооруженными силами Наджибулла. В прежние времена, как мне рассказывали афганские товарищи, главным было выступление старшего из советских военных представителей, который излагал и свою оценку обстановки и вытекающие из нее решения. Президент все сказанное им утверждал и делал некоторые дополнительные комментарии.
Мы с президентом Наджибуллой договорились изменить такой порядок работы. Теперь, когда республика Афганистан должна была самостоятельно противостоять вооруженной оппозиции, нужно было менять и методы работы. И в первую очередь укреплять самостоятельность и ответственность афганских должностных лиц. Поэтому предстоящие указания президента мы обсуждали с ним накануне вечером (или рано утром до заседания Ставки). Обычно я ему подготавливал в письменном виде с приложением карты основные вопросы, по которым он должен был давать указания. С учетом этого мои выступления на заседаниях Ставки сводились к тому, чтобы выразить свое отношение к докладам, сделанным Генштабом, министрами и направить их в русло предстоящих указаний президента.
К сожалению, в ряде случаев приходилось поправлять не только афганских участников заседания, но и своих, советских. Мы не раз договаривались в своем кругу, что прежде чем выходить с предложениями по существенным вопросам на совместных с афганцами совещаниях, надо до этого согласовывать их друг с другом. И все же иногда кто-то из наших начинал делать недостаточно проработанные и не согласованные предложения, которые противоречили тому, что до этого обговаривалось с президентом. Главный советник при министре обороны считал нужным обязательно поддержать своего Министра обороны. Конечно, было не очень хорошо, когда к противоречиям среди афганцев добавлялась полемика между советскими представителями. Но оставлять без замечаний явно не состоятельные предложения и высказывания было нельзя.
Среди афганских участников заседания чаще всего возникали разногласия и начинались острые споры, а нередко резкие личные выпады, когда дело доходило до каких-либо кадровых перемещений или когда речь шла о выделении сил и средств для решения задач в том или ином районе. К примеру, никто не возражал, что в Хост, Джелалабад или в район Саланга нужно направить усиление или пополнение. Но все считали, что это должно делать какое угодно ведомство и только не его. И если даже решение принималось и президент Наджибулла давал указания кому и к какому сроку их исполнить, то, как правило, выполнение их затягивалось, всячески тормозилось, приводились нескончаемые оправдания невозможности выполнить принятые решения. Вследствие этого к ряду вопросов приходилось возвращаться многократно. В условиях всеобщей неисполнительности и плохого контроля за выполнением отданных распоряжений часто оказывались не исполненными решения и распоряжения, отданные самими министрами военных ведомств.
Так, скажем, Ставкой принимается решение о выделении по 100–200 автомашин для направления на базу снабжения Хайротон для вывоза боеприпасов. Все министры докладывают о выполнении этого решения. Посылаю своих офицеров вместе с представителями президента на контрольно-пропускной пункт на северной окраине Кабула, через который все машины должны проходить и выясняется, что машин выделено в 2–3 раза меньше чем докладывалось, или выделены неисправные машины. Бывали и такие случаи, что к моменту начала марша мобилизованные водители машин разбегалась и приходилось наспех вылавливать и назначать других. Не говоря уже о том, что и с трудом собранные колонны почти никогда в полном составе к месту назначения не прибывали. С большими потугами решались и многие другие вопросы.
Мне становилось известным и то, что президент и министры военных ведомств некоторые вопросы стремились решать в рабочем порядке между собой, не вынося их на заседания Ставки, где присутствовали советские представители. Нередко в ходе таких частных встреч министры добивались от президента отмены или изменения тех решений, которые были приняты на заседаниях Ставки.
В результате никогда не было уверенности в том, будет ли выполняться то или иное решение.
Вполне понятно, что подготовка и принятие решений, определение задач по их исполнению — это только начальный этап любой практической деятельности. Главное после этого проверка уяснения поставленных задач подчиненными, организаторская работа по их выполнению. В чрезвычайно сложной обстановке того времени, неустойчивости положения и неуверенности людей исключительно большое значение приобретало личное общение президента и других руководителей с командирами и с личным составом соединений и частей, а также с населением.
Как показывает опыт, это важно не только с точки зрения воздействия на людей, но и для того, чтобы лучше понять их настроения, оценить жизненность своих решений и распоряжений, почувствовать все нюансы и сложности складывающейся обстановки.
В этом была сила таких руководителей как У. Черчилль или маршал Жуков, которые всегда были тесно связаны с живой действительностью, близко стояли к войскам и, как правило, считали нужным лично самим побывать на местах происходящих событий прежде чем принимать решения. Известно также, как страдало дело из-за того, что Сталин не считал нужным бывать на фронтах.
Исходя из этих соображений, я с первых дней знакомства стремился к тому, чтобы убедить президента Наджибуллу чаще бывать в различных городах и гарнизонах страны, в войсках, обороняющих Кабул. В пределах Кабула нам это удавалось осуществить. Президент неколько раз проводил строевые смотры готовности к выполнению боевых задач частей, отправляемых в Джелалабад, Хост и в другие районы. Эти смотры длились по 4–5 часов. В ходе них президент считал нужным поговорить с каждым офицером и солдатом, подбодрить и дать им напутствие. После этото он выступал перед ними на митинге. Надо сказать, что выступал он без всяких заготовленных текстов. Но хорошо обдумывал то, что надо сказать, с учетом особенностей аудитории, контингента военнослужащих. Его речи были содержательными, эмоциональными и убедительными. Несколько отвлекаясь, хочу сказать, что вообще афганцы любят и умеют говорить, особенно, когда надо высказаться и порассуждать в общем плане.
Самый, казалось бы, непривлекательный, робкий на вид, задавленный тяжестью окопной жизни, внешне опустившийся офицер или солдат буквально преображался, когда надо было выступить на митинге, перед строем товарищей или дать интервью корреспонденту радио и телевидения. Давали о себе знать и плоды десятилетнего нашего воспитания. По глазам и по всему облику выступающего было видно, что он считает нужным говорить о чем угодно, но только не о том, о чем он думает.