— О, можешь не сомневаться, он в море, как у себя дома, — все может найти… Сначала нас встретит встречный ветер, а как только мы выйдем за пределы акватории его сменит попутный. И мы понесемся как на крыльях.

— А долго нам еще ждать? — не унималась Адриенна.

— Должно быть, они уже готовы, а может, вот–вот появятся. Давай будем собираться.

— Ты хотела подвалить горящие сучья к самой стенке, чтобы запалить хижину.

— Ты знаешь, я передумала, — поспешно ответила Фернанда и перекрестилась. — Грех поджигать собственный кров, где ты родила и вскормила дитя, где ты любила и была любима. Грех! Пресвятая Дева накажет. Наш костер и так далеко виден.

Они вошли в дом и стали выносить вещи, приготовленные для плавания. Фернанда складывала их на дно большой лодки, а лучше сказать — баркаса, наполовину вытащенного на берег. Его еще предстояло столкнуть в воду, что было делом нелегким.

Адриенна старательно укутала спящую Аннету. Дитя даже не пошевелилось — так глубок и спокоен был его сон.

Уложив ребенка на одеяла и накрыв полой брезентового плаща, они принялись сталкивать баркас в воду, предварительно подбросив в костер две охапки сучьев и уже ненужную деревянную утварь. Притихнувшее было пламя занялось с новой силой. Это был единственный огонь во всей округе, его нельзя было миновать, этот единственный ориентир.

Волны мгновенно подхватили баркас и потащили его от берега. Фернанда умело орудовала веслами, Адриенна устроилась на кормовом баке, у руля, возле спящей Аннеты.

Неожиданно Адриенна заметила на берегу какую‑то фигуру, отчаянно махавшую руками. Она была отчетливо видна в отсветах пылавшего костра.

Адриенна остолбенела. Кто это мог быть? Человек явно подавал им не то призывный, не то предостерегающий сигнал.

В первое мгновение она не могла произнести ни слова. Но наконец опомнилась и закричала:

— Фернанда, Фернанда! Нам подают сигнал. Оглянись же!

Фернанда оглянулась и перестала грести.

— Боже мой, что бы это значило? — пробормотала она и перекрестилась. — Кто это? Я не могу различить его отсюда.

— Правь же к берегу. Он что‑то кричит.

Человек уже стоял у самой кромки воды, и, сложив рупором руки, надрывался в крике.

Фернанда налегла на весла, баркас повернулся, волна подхватила и понесла его к берегу.

Это была странная фигура. Вся в белом, она как бы парила над землей. Невесомая одежда окутывала ее. Казалось, она была неподвластна ветру.

Кто это? Женщина? Мужчина? Чем ближе подвигался баркас к берегу, тем большее волнение и даже суеверный страх закрадывался в души двух женщин.

То было, несомненно, привидение, дух моря. Добрый дух?

Наконец до них донесся возглас:

— Вас ожидает смертельная опасность. Запрещаю вам выходить в море. Узники, которых вы ждете, не могут сегодня бежать. Вы слышите — они не могут бежать!

Фернанда сложила весла, ее сотрясала нервная дрожь. Адриенна торопливо произнесла слова молитвы. Баркас качался на волнах и, казалось, не двигался.

Неожиданно проснулась Аннета и залилась плачем. Адриенна принялась успокаивать дитя, сунула ей в рот соску.

Чем ближе подвигался баркас к берегу, тем призрачней становилась белая фигура. Как видно, она убедилась, что предостережение понято, и женщины в лодке вняли ему.

Наконец волна в последний раз подняла баркас и мягко бросила его на песок. Дама в белом одеянии исчезла. Костер медленно догорал.

Фернанда истово крестилась.

— Владычица наша, Святая Дева, благодарю тебя, ты спасла нас от смерти! — воскликнула она, падая на колени и простирая к небу натруженные руки.

Вслед за ней выбралась и Адриенна с девочкой на руках, бормоча слова молитвы.

Да, это было, несомненно, предостережение Богоматери. Это она явилась им в образе духа моря.

— Какое счастье, что я поостереглась подпалить нашу хижину! — восклицала Фернанда. — Знаешь, словно кто‑то шепнул мне в последний момент: остановись, не поджигай, это твой кров, он еще послужит тебе. Это был голос Святой Девы. И я остановилась. Хотя и обещала Жерому, что подпалю наш дом.

Они отнесли в хижину ребенка, снова погрузившегося в сон. Потом, пользуясь помощью прибоя, постарались вытащить лодку как можно дальше на берег и надежно заякорили ее.

И все это время их не оставляла тревожная мысль — что‑то помешало узникам бежать. Что‑то случилось там, в тюремном замке Баньо, в этом мрачном узилище, высившемся над бухтой, подобно огромной скале.

XXXV. СМЕРТЬ РОШЕЛЯ

В своем последнем предсмертном признании лейтенант д'Азимон, как мы помним, сказал, что его убийцей был вовсе не Марсель, а жестокий и мстительный Рошель. Вдобавок в процессе следствия выяснилось, что орудие убийства — кинжал — принадлежал прежде одному каторжнику, а от него перешел к Рошелю. Марсель же был вовсе безоружен.

Рошель был схвачен и брошен в карцер. Всеобщее возмущение, охватившее не только тюремщиков, но и каторжников, не предвещало ничего хорошего. Рошеля могли просто растерзать. Тем более что он упорствовал в своих показаниях и вовсе не думал раскаиваться.

— Попробуйте доказать, что это я убил лейтенанта! — выкрикивал он. — Он оговорил меня в смертельном бреду. Разве не могло быть такого? А кинжал… Кто укажет, что он был у меня в руках?!

Рошель продолжал неистовствовать и в последующие дни. Он то запирался, то кричал в порыве откровенности:

— Я должен был отомстить этому лейтенанту! Я ненавидел его. Собаке — собачья смерть! Что вы все хотите от меня? Я плюю на вас. Этот ненавистный лейтенант мертв, и я теперь удовлетворен…

Но на допросе в присутствии коменданта он опять принялся все отрицать.

— Отстаньте, наконец, от меня. Я ничего не знаю и ничего не скажу. Даже под пыткой, если хотите знать. Не боюсь я ничего.

Тюремщики кипели от негодования, но не могли остановить этот поток злобных излияний. Даже обычно выдержанный Миренон насилу сдерживался. С этим Рошелем, как видно, дошедшим до остервенения, ничего нельзя было поделать. Миренон был убежден, что и пытка ни к чему не приведет.

Впрочем, в признании Рошеля, строго говоря, не было нужды. Преступление было настолько очевидным, что оставалось только вынести формальный приговор.

В тот день, когда Фернанда и Адриенна готовились к побегу, в Баньо заседал суд. Рошеля судили офицеры и тюремные надзиратели. Они единодушно приговорили его к смертной казни.

Когда надзиратель принес ему обед, Рошель выкрикнул ему в лицо:

— Ну, что? Осмелились эти тюремные крысы произнести свой приговор?! Я ничего не боюсь и ничего доброго от них не жду. Будь что будет.

— Тебя повесят — завтра утром, — объявил надзиратель. — Молись, чтобы Господь отпустил тебе твои грехи.

— Как же, стану я молиться! Грехов на мне больше, чем блох, и сам Бог Саваоф мне их не отпустит. Я сделал то, что сделал, и вполне удовлетворен.

Когда тюремщик ушел, тщательно заперев дверь, Рошель засмеялся ему вслед.

«Эти наивные люди думают, что я приготовил шею для их намыленной веревки, — сказал он себе. — Черта с два! Не дождутся и напрасно построят виселицу… Похоже, непогода готова разгуляться. Самое время для побега».

Он подошел к окну и отворил его. Оно не было зарешечено, должно быть, потому, что располагалось слишком высоко над землей. Тот, кто рискнул бы спрыгнуть вниз, непременно переломал бы себе руки и ноги. К тому же внизу дежурили стражники, и беглец даже в случае удачи обязательно попал бы к ним прямо в руки.

— На всякий случай я приготовлю себе веревку, — бормотал он, разрезая осколком стекла на полосы одеяло. — Веревка должна получиться крепкая. Она меня выдержит.

Он дождался наступления темноты и прихода надзирателя с последним ужином. Стоило тюремщику выйти, как Рошель бросился к окну и растворил его. Ветер выл и стонал, заглушая все остальные звуки. С моря доносилась пушечная канонада — это бесновался прибой. Дождь то утихал, то принимался лить снова.