И наследство после них получил король.
— Вот он прошел — видел? — спросил переодетый дровосеком Уленшпигель, обращаясь к Ламме, который был в таком же наряде. — Видел ты грязную образину этого герцога с его плоским лбом, низким, как у орла, с его бородой, напоминающей конец веревки на виселице? Удуши его господь! Видел ты этого паука с длинными мохнатыми ногами, извергнутого сатаной в блевотине, когда его рвало на нашу землю? Пойдем, Ламме, пойдем набросаем камней в его паутину…
— Ах, — вздохнул Ламме, — нас сожгут живьем!
— Идем в Гронендаль, друг мой, идем в Гронендаль; там прекрасный монастырь, где паучье высочество, господин герцог, молит господа-бога помочь ему завершить дела его, а именно — чтобы его черные приспешники могли покопаться в мертвечине. Теперь пост, и герцог постится, но от крови никак не может отказаться его высочество. Пойдем, Ламме. Дом в Оэне окружен пятьюстами вооруженными всадниками; триста пехотинцев маленькими отрядами выступили в поход и вошли в Суанский лес. Альба там молится; бросимся на него, схватим, посадим в хорошую железную клетку и пошлем принцу.
Но Ламме дрожал от страха.
— Опасно это, сын мой, очень опасно, — говорил он. — Я бы не отказался содействовать тебе в этом замысле, будь ноги мои не слабы, а брюхо не так раздуто кислым пивом, которым приходится пробавляться в этом Брюсселе.
Этот разговор происходил в яме, вырытой среди чащи. Выглянув сквозь листву, точно из барсучьей норы, друзья увидели красные и желтые мундиры шедших по лесу герцогских солдат, оружие которых сверкало на солнце.
— Нас предали, — сказал Уленшпигель.
Когда солдаты прошли, он спешно бросился в Оэн; они пропустили его, не обращая на него внимания, так как он был в одежде дровосека и на спине нес вязанку дров. Здесь он встретил всадников; узнав от него, что в лесу войско герцога, они рассеялись в разные стороны и ускользнули. Лишь господин де Бозар д’Армантьер был захвачен. Пехота, шедшая из Брюсселя, тоже скрылась, и войска герцога не нашли никого.
Господин де Бозар жестоко поплатился за всех остальных. Выдал его один трусливый предатель из полка господина де Ликса.
С сердцем, полным ужаса, пошел Уленшпигель в Брюссель на Конский рынок, где мучительной, бесчеловечной казнью должен был погибнуть де Бозар.
Несчастный мученик был колесован, причем получил тридцать семь ударов железным прутом по ногам и рукам. Кости от этих ударов были раздроблены, и палач наслаждался его неимоверными страданиями.
Тридцать седьмой удар де Бозар получил прямо в грудь и от него умер.
В светлый, теплый июньский день в Брюсселе на площади перед ратушей воздвигли эшафот, обитый черным сукном; по бокам высились два столба с железными остриями. На эшафоте были две черные подушки и столик, на котором стояло серебряное распятие.
На этом эшафоте были обезглавлены мечом благородные графы Эгмонт и Горн. И наследство получил король.
И посланник Франциска I сказал об Эгмонте:
— Я видел только что, как отрубили голову тому, перед кем дважды трепетала Франция.
И головы казненных были насажены на железные острия.
И Уленшпигель сказал Ламме:
— Тела и кровь покрыты черным покровом. Слава тем, кто с мужественным сердцем готовит меч для грядущих черных дней.
Молчаливый набрал войско и вторгся в Нидерланды с трех сторон.
Уленшпигель на собрании «диких гёзов» в Маренгауте говорил так:
— По совету господ инквизиторов король Филипп объявил, что всякий и каждый житель Нидерландов, обвиненный в оскорблении его величества или в ереси, или в том, что не оказал должного противодействия ереси, осуждается без различия пола и возраста, за исключением лишь особо поименованных лиц, присуждается к наказаниям, соответствующим чудовищным преступлениям, без всякой надежды на помилование. Наследство получает король. Смерть косит обильную жатву в этой богатой и обширной стране, что лежит между Северным морем, графством Эмден, рекою Эме, Вестфалией, Юлих-Клеве и Льежем, епископством Кельнским и Трирским, Лотарингией и Францией; смерть косит свою жатву на земле протяжением в триста сорок миль, в двухстах укрепленных городах и множестве местечек, поселков, имеющих права города, деревень, хуторов. А наследник — король.
…Едва хватает для этого одиннадцати тысяч палачей, которых Альба называет солдатами. А родина стала кладбищем, покинута промышленниками, ремесленниками, художниками, купцами, чтобы обогащать чужбину, которая дает им возможность молиться богу их свободной совести. Смерть и разгром косят свою жатву. А наследник — король.
…Страна имела привилегии, купленные за большие деньги у обедневших государей; они отняты. Она надеялась, что дадут ей возможность мирно радоваться богатым плодам своей работы. Не тут-то было: каменщик строит добычу для пожара, ремесленник работает для вора. Наследник — король.
…Кровь и слезы! Смерть повсюду — на кострах, на деревьях, ставших виселицами вдоль большой дороги, в могилах, куда бросают живыми бедных девушек, в тюремных колодцах, где топят толпами заключенных, на грудах горящих дров, где на медленном огне тлеют жертвы, в пылающих соломенных хижинах, в дыму и пламени которых гибнут несчастные. Их наследник — король.
…Так пожелал папа римский.
…Города переполнены сыщиками, жаждущими своей доли в имуществе жертв. Кто богаче, тот и более виновен. Наследник — король.
…Но в стране есть мужественные люди, которые не дадут перебить себя, как баранов. Среди бежавших есть вооруженные, пока скрывающиеся в лесах. Их предают монахи на смерть и ограбление, но храбрецы ночью и днем, шайками, точно дикие звери, нападают на монастыри и украденные у бедноты деньги отбирают назад, отбирают подсвечники золотые и серебряные, ларцы для мощей, дарохранительницы, дискосы и драгоценные сосуды. Не так ли, добрые люди? Там пьют они старое винцо, выдержанное монахами для себя. И сосуды, переплавленные или заложенные, идут на дело священной войны. Да здравствует гёз!
…Они не дают покоя королевским солдатам, убивают их, грабят и опять скрываются в своих логовищах. Днем и ночью в перелесках вспыхивает то там, то сям огонек, гаснет и вновь вспыхивает в другом месте. Это огоньки наших пиршеств. Наша добыча — всякая дичь, пернатая и косматая. Мы хозяева ее. Крестьяне, когда надо, снабжают нас хлебом и салом. Присмотрись-ка, Ламме: в отрепьях, одичалые, решительные, с отвагой во взоре, со своими топорами, секирами, мечами, шпагами, пиками, копьями, луками, аркебузами бродят они по лесам, ибо всякое оружие им годно и они не хотят ходить ровными рядами, точно солдаты. Да здравствует гёз!
И Уленшпигель запел: