Мсье Буффар смиренно присел на первое, что попалось ему на глаза. Это оказалась скамеечка для молитв.

Розье тоже села, с высоко поднятой головой, вытаращив глаза, со слегка блуждающим взором, — само сверхвозбужденное тщеславие.

Она водрузила локоть на карточный столик, подперев лицо рукой, не преминув элегантно полусогнуть мизинчик у самого уголка глаза.

— Слушаю вас, мсье, — вымолвила она твердо и высокомерно.

Буффар склонился в глубоком поклоне.

— Госпожа баронесса, — сказал он, — ваши титулы подтверждены. Имя Серваэсов ван Штеенландтов упоминалось уже в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом году среди городских советников правительства Гента.

— В тысяча пятьсот шестьдесят седьмом до Рождества Христова! Ах! Мсье, что за удача! — воскликнула Розье, для которой все это были дела допотопные. — Итак, что же — я из такой древней семьи, мсье?

— Не совсем так, госпожа баронесса. Но недостает вам немногого, — и глазом не моргнув, ответил Буффар.

— Но ведь, — заметила Розье, — с тех пор, полагаю, утекло столько воды…

— Кое-какие приходские архивы действительно отсырели, госпожа баронесса, но, к счастью, большую часть удалось спасти. Избежали катастрофы как раз те, где упоминается ваш род. Кстати, вот и свидетельства вашей знатности, с печатью в виде баронской короны. Ваши предки, славные Ван Штеенландты, были сеньерами Верг-оп-Зума, Лилля, Перрегата и других областей. В год тысяча семьсот двадцать седьмой при царствовании Ее Августейшего и Благороднейшего Величества Марии-Терезии, мессир де Парк, служивший тогда только в чине шталмейстера, подал Ее Августейшему и Благороднейшему Величеству прошение, где говорил, что, будучи сам по себе нрава доброго и смирного, предлагает две тысячи флоринов за баронский титул и за право носить имя Ван Штеенландтов. Его прошение было переслано в Вену, в Государственный совет, и отправлено обратно с отказом в учтивой форме, объяснявшимся, по всей видимости, скудостью сделанного мессиром де Парком подношения, однако он, отнюдь не обескураженный, послал императрице новое прошение и пожертвовал четыре тысячи флоринов. Прошение вновь было послано в Государственный совет в Вене и на сей раз пришло обратно с милостивым согласием принять четыре тысячи флоринов и с грамотами, подтверждавшими пожалование права носить баронский титул мессиру де Парку и присоединить свое имя к имени ван Штеенландт.

— И тут пахнет деньгами! — сказала Розье. — Некрасиво со стороны Марии-Терезии.

— Простите великодушно, баронесса. Владыки обладают божественным правом продавать титулы знати. Не хотите же вы, в самом деле, чтобы они разбазаривали их просто так?

— О, нет, — отозвалась Розье, напрочь укрощенная этим «разбазаривали».

— Владыки народов не больше вашего склонны даром жаловать то, что у них в собственности, что является их достоянием, их августейшей эманацией, — знатность рода. Кстати сказать, ее Наимилостивейшее Величество тогда вела войну с Пруссией и Фридрихом II. Курфюрст Баварский претендовал занять ее трон. Мадьяры, не забудем об этом, взялись за оружие на ее стороне. В свою очередь, голландцы послали ей деньги и войска, в которых служил один из ваших предков. На поле брани от разрыва картечи он лишился правого уха и кончика носа. Ее Императорское Величество, нуждаясь в средствах в трудные минуты этого справедливого крестового похода против насилия…

— А! Да-да, — перебила Розье, — понимаю. Это было во времена Готфрида Бульонского…

Буффар скромно кашлянул.

— Дороговато все-таки четыре тысячи-то, а.

— Позволю себе заметить госпоже баронессе, что титул того стоил. Он служит пропуском в лучший мир, в мир богатых и власть имущих. За знатность, сразу же переносящую госпожу в высшую и привилегированную касту, не одна богатая барышня из буржуазной среды охотно заплатила бы миллион. Мы это наблюдаем изо дня в день. Молодые банкиры, даже из самых богатых, счастливы заключить союзы с любой патрицианской семьей, и вы можете быть довольны…

— О таком мне мечтать слишком поздно. Покажите мои гербы.

— Вот они, госпожа баронесса. Тут изображены пасти на серебряной перевязи, оснащенные четырьмя крестообразными поясами, соединенными между собой и раскрашенными лазурью.

— Как чудно, как чудно, — сказала Розье, которую слова «пасти», «серебро» и «лазурь» так возбудили, что словно бы проникли прямо в кровь и пустили по ней геральдические частицы и благородные металлы. — А готов ли мой перстень? — прибавила она.

— Да, мадам.

— Сколько он весит?

— Тройскую унцию.

— А стоит?

— Триста пятьдесят франков.

— Сюда входят двести семьдесят франков за ручную работу и гравировку?

— Да, мадам.

— Дадите мне счет?

— Вот он.

— Он не погашен?

— Госпожа баронесса не соизволила мне его оплатить.

— Вы мне не доверяете?

— О! Госпожа баронесса.

Розье выдвинула ящичек, набитый золотыми монетами, и отсчитала Буффару триста пятьдесят франков.

— Выпишите мне расписку, — сказала она.

Буффар написал расписку.

— Могу я предложить вам чаевые? — спросила Розье.

— Госпожа баронесса, — возмущенно проговорил тот, — какие еще чаевые! У нас это называется гонорарами!

Ювелир уже заплатил ему комиссионные.

— Держите, — сказала Розье, — вот папский франк. Он принесет вам счастье.

— Один франк, — сухо и грубо хмыкнул Буффар. — Мне нужно двадцать пять процентов.

— Что! Двадцать пять процентов? Да ведь это будет восемьдесят два франка пятьдесят сантимов.

— Да.

Розье отсчитала ему деньги. Ее пальцы тряслись.

Вот кто неплохо обеспечен, подумала она, скрежеща зубами.

— Это не все. Еще госпожа баронесса должна мне за прорисовку герба, за составление, переписывание и регистрацию верительных документов. Сущая безделица! Пятьсот франков!

— Пятьсот франков, — рассвирепела Розье, — и вы думаете, что у меня они есть и я их вам сейчас дам! Да вы просто… — Она чуть не сказала «вор».

— Простите, мадам, но вы сами заказали мне эту работу, и будьте любезны вы же мне ее и оплатить.

Буффар положил грамоту в карман редингота и добавил:

— Я мог бы привлечь вас к суду и опубликовать вашу переписку… ту, где вы сознаетесь, что были: «…трактирщицей в “Императорских доспехах”».

Последние слова он произнес с неподражаемым высокомерием.

— Мсье, — смиренно сказала Розье, — не приведи Бог, они вас услышат! Молчите! Вот вам пятьсот франков.

Буффар ушел, вернув Розье ее грамоты о знатности рода, хорошенько и надлежаще заверенные.

— До встречи, госпожа баронесса, — бросил он уже с лестницы очень надменно.

В эту минуту удовлетворенное тщеславие пролило елей на рану, нанесенную скупости Розье.

II

Следующая сцена произошла спустя два дня в будуаре Розье.

— Матушка, да вы же видите, что она плачет, — говорила Маргерита матери, стоявшей и то пренебрежительно рассматривавшей свой перстень, то тщательно разглаживавшей оборки на платье из тафты цвета палого листа.

Маргерита прибавила:

— Не надо бы вам так разглядывать перстень и платье, а лучше бы поменьше наказывать бедную Сиску, ведь она так вас любит.

Та горько плакала в уголке, закрыв лицо необычным белым фартуком с голубыми оборками, — это были лазурь и серебро гербов свежеиспеченной баронессы. Ее светло-голубое платье, на обшлагах и подоле обшитое широкими серебряными полосами, застегивалось на громоздкие серебряные пуговицы в форме гербовых пастей. Слегка ошарашенная Маргерита увидела на корсаже еще и манишку, нашитую из дополнительных кусков материи и изображавшую гербовый щит, с вышитым красными, серебряными и лазурными нитками дворянским экю владетельной семьи ван Штеенландт. Это была прихоть Розье. Толстые, мужицкие ручищи Сиски, и без того красные, казались еще багровей и крупнее, высовываясь из-под тесных обшлагов ее геральдического платья с квадратным вырезом на груди, выставляющим на всеобщее обозрение ее тощее горло, а кое-где и желто-бледное тело, и квадратный и мускулистый рельеф ее мощных плеч.