- Боб?

Битое стекло на полу прихожей поблёскивает в свете фонарика. Одна из медицинских аптечек Боба лежит на ковре. Аптечка перевёрнута, её содержимое разбросано по полу. На стене виднеется что-то липкое. Лилли борется со страхом и идёт дальше.

- Есть кто дома?

Она заглядывает в спальню в конце коридора и находит Боба сидящим на полу, он прислонился к незаправленной кровати, его голова запрокинута. На нём запятнанная борцовка и боксёрские трусы, его тощие ноги, белые, как алебастр. Он сидит как вкопанный, и на мгновение Лилли кажется, что он мёртв. Но затем она замечает, как его грудь медленно вздымается и опускается, и обращает внимание на полупустую бутылку Джим Бим, которую Боб еле держит в обессилевшей правой руке.

- Боб!

Она бросается к нему и нежно приподнимает его голову, прислоняя её к кровати. Его сальные, истончённые волосы взъерошены, его веки отяжелели, глаза налились кровью и остекленели, он бормочет что-то вроде.

- Слишком многие из них... они…

- Боб, это я, Лилли. Ты слышишь меня? Это я, Лилли.

Его голова наклоняется.

- Они умрут... мы не сможем спасти их всех…

- Боб, проснись. Тебе снится кошмар. Всё хорошо, я здесь.

- Они кишат личинками... их так много... как ужасно...

Она поднимается, разворачивается и спешит из комнаты. По коридору она бежит в грязную ванную, наливает немного воды в замаранную чашку и возвращается с водой. Она нежно забирает выпивку из рук Боба и бросает бутылку через всю комнату. Бутылка разбивается о стену, разбрызгивая капустно-розовую жидкость на обои. Боб вздрагивает от резкого шума.

- Вот, выпей это,- говорит она и протягивает ему чашку. Он откашливает содержимое обратно. Его руки бессильно дёргаются, пока он кашляет. Он пытается сосредоточить взгляд на ней, но его глаза не слушаются. Она гладит его лихорадящее лицо. - Я знаю, тебе больно, Боб. Всё будет в порядке. Теперь я здесь. Ну же.

Она с трудом приподнимает его за руки и опрокидывает тяжёлую тушу на кровать. Она кладёт его голову на подушку, укрывает ноги и натягивает одеяло до самого подбородка, тихонько произнося.

- Я знаю, как тяжело было потерять Меган и всё такое, но ты просто обязан держаться.

Его лоб хмурится, взгляд, полный агонии искажает его бледное, покрытое глубокими морщинами, вытянутое лицо. Он смотрит в потолок. Он похож на человека, который был похоронен живым и пытается дышать. Он произносит нечленораздельно.

- Я никогда не хотел, чтобы... никогда... это не моя идея...

- Всё в порядке, Боб. Ты не обязан ничего говорить, - Она гладит его лоб и говорит тихим, мягким голосом. - Ты всё правильно сделал. Всё будет в порядке. Жизнь здесь изменится, всё станет лучше, - она гладит его по щеке, плоть под кончиками пальцев кажется ей холодной. Она начинает тихонько петь. Она поёт ему "The Circle Game" Джони Митчелла, как когда-то. Голова Боба оседает обратно на влажную от пота подушку, его дыхание начинает успокаиваться. Его веки тяжелеют. Как когда-то. Он начинает храпеть. Лилли ещё долго поёт после того, как он задремал.

- Мы избавимся от него, - тихо говорит Лилли спящему Бобу.

Она знает, что сейчас он уже не слышит её, если вообще слышал. Сейчас Лилли говорит сама с собой. Говорит с глубоко погребённой частью себя.

- Слишком поздно, назад пути нет... мы избавимся от него...

Голос Лилли замолкает, и она решает найти ещё одно одеяло и провести остаток ночи у постели Боба, ожидая рассвета рокового дня.

Глава 17.

На следующее утро Губернатор завершает последние приготовления к большому шоу. Он встаёт на рассвете, быстро одевается, варит кофе и кормит Пенни последними запасами человеческих внутренностей. В семь часов он уже идёт по улице в сторону квартиры Гейба. Рабочие уже встали и трудятся на тротуарах. Погода на удивление мягкая, учитывая то, какой она была на прошлой неделе. Столбики ртути поднялись до минус десяти градусов, небо просветлело и покрылось бледно-серыми облаками цвета цемента. Слабый ветер едва шевелит утренний воздух, и начинающийся день кажется Губернатору вполне подходящим для новых вечерних гладиаторских боёв.

Гэйб и Брюс контролируют транспортировку зомби, которых они держат в комнатах, под гоночным треком. Им потребовалось несколько часов, чтобы перевести существ, не столько потому, что ходячие весьма непослушны, но и потому, что Губернатор хочет сделать всё в тайне. Премьера Кольца Смерти возимела дух индустрии развлечений и Губернатор хочет, чтобы открытие вечера ослепило толпу. Большую часть дня он проводит на арене, проверяя работу занавеса, систему громкой связи, музыкальное оформление, освещение, входы, безопасность и, что немаловажно, участников турнира.

Двое выживших гвардейцев, Зорн и Мэннинг, чахнут в подземной камере и уже потеряли большую часть своего жира и мышц. Питаясь отходами, несвежими крекерами и водой в течении многих месяцев, прикованные цепью к стене 24 дня в неделю, она стали похожи на живые скелеты и уже почти перестали мыслить здраво. Единственное их сохранённое достоинство, это военная подготовка и злость, которая за недели их мучительного плена стала только сильнее и превратила их в привидения с дикими глазами, жаждущими мести. Другими словами, если они не смогут разорвать горло своим тюремщикам, то они с удовольствием сделают это друг с другом.

Гвардейцы - последние кусочки пазла и поэтому Губернатор ждёт до последней минуты, перед тем, как их привести. Гейб и Брюс вербуют трёх самых здоровых рабочих, чтобы те вошли в камеру и ввели им теопентал натрия, который бы усыпил их на момент перехода. Их не нужно далеко вести. Затянув кожаные ремни вокруг их шеи, запястья и лодыжек, этих двух гвардейцев ведут по металлической лестнице на уровень арены. Когда-то давно фанаты гонок блуждали по этим цементным коридорам, покупая футболки, корндоги, пиво и сахарную вату. Теперь эти тоннели погружены в бесконечную темноту, заколочены, заперты на висячие замки и используются в качестве временных складов для всего, начиная от топливных баков до запечатанных картонных коробок с ценностями, украденными у мёртвых.

Всё готово к шести тридцати. Губернатор приказывает Гейбу и Брюсу встать на противоположных концах арены у выходов, чтобы принять меры против любых непокорных противников или заблудших зомби, если уж на то пошло, попытающихся сбежать. Удовлетворённый приготовлениями, Губернатор возвращается домой, чтобы переодеться. Он одевается во всё чёрное - чёрный кожаный жилет, кожаные штаны, кожаные берцы - и затягивает кожаным ремешком хвостик на волосах. Он чувствует себя рок-звездой. Он завершает свой ансамбль фирменным пыльником.

Вскоре после семи, приблизительно сорок жителей Вудбери начинают собираться на стадионе. На всех постерах на столбах и растяжках на витринах магазинов, развешанных в течение недели, указано время начала в семь тридцать, но все хотят занять хорошее место в центре трибуны, расположиться, достать напитки, а также одеяла и подушки. В тёплом воздухе разносится взволнованное гудение, нарастающее с приближением начала представления.

В 19:28 зрители, столпившиеся в центре трибуны, замолкают, и некоторые из них стоят на оградительной черте, с прижатыми к сетке лицами. Самые молодые опускаются на нижний уровень, в то время как женщины, пары и пожилые жители располагаются на более высоких рядах, завёрнутые в одеяла, чтобы согреться. На всех лицах читается наркоманский голод в состоянии ломки, горожане выглядят измождёнными, вымотанными, нервными. Они чувствуют, что должно произойти нечто неординарное. Чувствуют запах крови. Губернатор не должен разочаровать.

* * *

Ровно в 7:30, согласно времени на наручных часах Губернатора, на стадионе начинает играть музыка под непрекращающиеся завывания ветра. Сначала тихо вступают духовые инструменты, их низкие аккорды также глубоки, как подземная дрожь. Эта увертюра знакома многим, но немногие смогли бы назвать это симфоническое произведение Заратустра Рихарда Штрауса. Большинство знают эту часть с 2001: Космическая Одиссея, быстро нарастающие духовые, основывающиеся на драматических фанфарах.