675 Прямо-таки гротескной выглядит попытка характеризовать эти необъятные системы опыта бессознательной психики как иллюзии. Наше видимое и осязаемое тело само является полностью сходной системой опыта, которая явным образом несет на себе следы древнейшего развития и, несомненно, является целесообразно функционирующим целым, иначе мы бы просто не могли существовать. Никому бы не пришло на ум считать бессмыслицей сравнительную анатомию или физиологию, и точно также исследование коллективного бессознательного или уважительное отношение к нему вполне может рассматриваться как источник познания, но не иллюзия.

676 Духовное, увиденное с нашей, ориентированной на внешнюю сторону позиции, предстает как отражение внешних процессов, не только вызываемое, но и порождаемое ими. Нам тут же представляется, что бессознательное можно было бы объяснить исключительно внешними причинами или сознанием. Как вы знаете, фрейдовская психология именно это и сделала. Однако такая попытка могла бы иметь реальный успех только в том случае, если бы бессознательное действительно было чем-то, что образуется в первую очередь через индивидуальное бытие или сознание. Однако бессознательное всегда уже есть заранее, так как оно является состоянием функциональной готовности, унаследованным со времен глубочайшей древности. Сознание есть запоздалый потомок бессознательной души. Наверное, было бы абсурдным объяснять жизнь предка жизнью его дальнего потомка, поэтому, по моему мнению, очень неудачной является идея рассматривать бессознательное как причинно зависимое от сознания. Учитывая все вышесказанное, скорее обратное объяснение является верным.

677 Это соответствует представлению древней психологии, которая, зная о неслыханных богатствах сумрачного опыта, скрытого под покровом сиюминутного индивидуального сознания, всегда рассматривала отдельную душу исключительно в ее зависимости от мировой духовной системы. Она не просто выдвигала подобную гипотезу, ей было вне всяких сомнений очевидно, что эта система являлась сущностью, обладающей волей и сознанием, или даже личностью; эту сущность она называла богом, высшим проявлением любой реальности. Для нее Бог был реальной сущностью, первопричиной, которая единственно могла послужить объяснением существования души. Эта гипотеза психологически оправдана, так как нельзя считать неправомочным утверждение о божественности почти бессмертной сущности с почти бесконечным опытом (особенно в сравнении с человеком).

678 Выше я уже говорил о проблемах психологической теории, которая в качестве объяснительной основы опирается не на физическое начало, но на духовный мир, перводвигателем которого является не материя с ее свойствами и не какое-то энергетическое состояние, но Бог. Здесь мы оказываемся во власти искушения назвать, ссылаясь на современную натурфилософию, Богом энергию или elan vital[96] и тем самым слить воедино дух и природу. До тех пор пока такого рода манипуляции не выходят за пределы туманных границ спекулятивной философии, они не опасны. Если же мы захотим действовать в приземленной сфере научного опыта, то вскоре запутаемся в неясностях, так как в нашем случае речь идет об объяснениях, важных с практической точки зрения. Дело в том, что мы занимаемся не чисто академической психологией, суждения которой не имеют сиюминутной значимости, но практической психологией, ориентированной на конкретный результат. Здесь подходят только объяснения, подкрепляемые практическими результатами. На поле битвы практической психотерапии мы зависим от реальных результатов, и, следовательно, любая наша теория может затронуть пациента или даже навредиь ему. Здесь мы подступаем к проблеме, стоящей зачастую как вопрос жизни и смерти: что выбрать в качестве основы объяснения: природу или дух? Мы не должны забывать о том, что, с естественнонаучной точки зрения все, чем является дух, представляет собой иллюзию и что, в свою очередь, дух зачастую вынужден отрицать и преодолевать то, что является назойливым физическим фактом, чтобы иметь возможность вести собственное существование. Если бы я признавал только натуралистические ценности, то, пользуясь своей физической гипотезой, я бы обесценивал, затруднял или даже нарушал духовное развитие своих пациентов. Наоборот, если бы я прибегал исключительно или по большей части к духовному объяснению, то я бы недооценил и природного человека, исказил его физическое бытие. Такая ошибка в психотерапевтическом лечении может быть чревата самоубийствами. Является ли энергия Богом или Бог энергией, меня беспокоит мало, так как этого я знать просто не могу. Но то, каким должно быть психологическое объяснение, я знать должен.

679 Современная психология не решается окончательно выбрать ни одну из двух точек зрения, она стоит на опасной промежуточной позиции «и то, и другое» – благоприятнейшая основа для совершенно бесхарактерного оппортунизма! В этом заключается великая опасность coincidentia oppositorum, интеллектуального освобождения от противоположностей. Как при такой эквивалентности двух противоположных гипотез может возникнуть нечто иное, нежели бесформенная и неупорядочная неопределенность? Польза от недвусмысленного принципа, напротив, совершенно очевидна: он позволяет появиться направляющей точке зрения. Несомненно, здесь речь идет об очень трудно разрешимой проблеме. Нам необходима некая реальная основа объяснения, на которую мы могли бы опираться. При этом современный психолог, единожды увидев правомочность духовной точки зрения, не может и дальше настаивать на принципе физического объяснения. Но на концепцию примата духа также нельзя до конца положиться, так как доводы в пользу относительной правомочности физической точки зрения просто не могут остаться незамеченными. Так на какой же позиции необходимо остановиться?

680 Пытаясь решить эту проблему, я размышлял следующим образом. Конфликт между природой и духом есть отражение парадоксальности душевной сущности: она обладает как физическим, так и духовным аспектом, что кажется противоречием, так как ввиду этого сущность душевного остается для нас до конца не понятной. Всегда, когда человеческий разум желает сформировать мнение о том, чего он до конца не понимает и не может понять, он должен, если он честен, допустить противоречие, разум должен принять предмет своего непонимания в его противоречивости, чтобы хоть в какой-то степени получить возможность его понять. Конфликт между физическим и духовным аспектами доказывает только то, что психическое в конечном счете есть неподдающееся пониманию нечто. Оно есть именно то, что дано нам в непосредственном опыте. Все, что я испытываю, есть психика. Даже физическая боль – это психическое отражение того, что я испытываю; все мои чувственные восприятия, навязывающие мне пространственный мир вещей, являются психическими образами, из которых только и состоит мой непосредственный опыт, ведь только ими располагает мое сознание. В самом деле, моя психика настолько меняет и фальсифицирует действительность, что я нуждаюсь в искусственных вспомогательных средствах, чтобы иметь возможность понимать, чем являются вещи вне меня: например, определять, что звук является колебанием воздуха определенной частоты, а цвет – волной света определенной длины. Мы настолько окутаны психическими образами, что вообще не можем пробраться к сущности внешних по отношению к нам вещей. Все, что мы так или иначе познаем, состоит из психической материи. Психика является наиреальнейшей сущностью, так как лишь она представляет собой нечто непосредственное. К этой реальности, то есть к реальности психического, может апеллировать психология.

681 Если попытаться глубже проникнуть в это понятие, то можно, на наш взгляд, увидеть, что некоторые психические содержания или образы проистекают из так называемого физического окружения, к которому принадлежит наше тело. Другие же происходят из так называемого духовного источника, не имеющего видимого отношения к миру физических вещей, но от этого эти другие содержания не становятся нисколько менее реальными. Вне зависимости от того, представляю ли я себе тот автомобиль, который хочу купить, или нынешнее состояние души моего покойного отца, вне зависимости от того, является ли то, что меня беспокоит, фактом внешней реальности или просто мыслью – для психического все это одинаково значимо. Одно относится к миру физических вещей, а другое – к миру духовных – вот и все различие. Если приберечь понятие «реальность» для обозначения психики, что поистине будет наилучшим вариантом, это положит конец конфликту между природой и духом как двумя объяснительными основами. Они превратятся всего лишь в источники происхождения психических содержаний, толпящихся в моем сознании. Когда меня обжигает пламя, я не сомневаюсь в его реальности. Когда же я испытываю страх, что мне может явиться призрак, я ищу защиты в мыслях о том, что это просто иллюзия. Но так же, как огонь является психическим образом некоего вещественного процесса, природа которого по-прежнему остается неизвестной, так и мой страх призрака является психическим образом духовного происхождения, столь же реальным, что и огонь, так как он вызывает во мне реальный страх, так же, как огонь причиняет мне реальную боль. К какому духовному процессу в конечном счете сводится страх призрака, мне столь же неизвестно, как и природа материи. И так же, как мне никогда не приходило в голову объяснять природу огня иначе, чем через химические или физические понятия, мне не остается ничего иного, кроме как понимать мой страх призрака исходя из духовных процессов.