— Целуйте его, целуйте!..
Вывернулась, что называется, из неловкости по всем правилам. Ума и смекалки ей не занимать.
Кажется, с того момента Василий стал робеть перед ней: угловатый, сила в руках медвежья, а по образованию, по гибкости ума — стреноженный конь. Ни одной фразы не может сказать ей без запинки. Но она, похоже, старается не замечать этого. Напротив, каждый раз при встрече стремится подчеркнуть в нем что-то положительное. Вроде бы таким образом объясняется в любви. Теперь и тебе, Василий, пришла пора сказать ей прямо и чистосердечно: «Ты очень хорошая, я готов закрыть тебя грудью в любой беде».
Наивно, но ничего другого на ум не приходило, хоть думал об этом немало.
Он с нетерпением ожидал Ирину у главного подъезда генеральной дирекции. Она появилась перед Василием все в том же костюме на «молниях». Подхватить бы ее сейчас на руки, унести с людских глаз и раскрыть ей себя так, как не решался раскрываться до сих пор. Ведь не мальчишка, от роду двадцать четыре года. Однако в тот ли час пришла такая решительность: в ее взгляде тревога.
— Погоди, — сказала она, — выслушай меня внимательно…
Ирина только вчера вернулась из длительной командировки. Участвовала в мотопробеге по городам, где некачественно выполняются заказы автозавода. Комсомольский рейд по заводам-смежникам. Пять с лишним тысяч километров на мотоциклах. На каждой встрече с инженерами и рабочими смежных заводов она рассказывала, чем озабочены такие парни, как Ярцев и его друзья — автозаводцы. И сейчас надо бы поведать Василию о своих впечатлениях, о разговоре с генеральным директором об итогах рейда.
— Помнишь, на испытательном треке загорелся серийный автомобиль новой модели, вспыхнул, как ты говорил, от замыкания электропроводов? Комплекты этих проводов готовит Каменец-Подольский кабельный завод, колодки для крепления пучка электропроводки поставляет туда орехово-зуевский завод «Карболит», поставляет с большим процентом брака и катастрофически мало. Я побывала там и тут. Там и тут срыв плана латают авралами, а известно: где спешат, там и грешат. Вот и получается, как сказал генеральный директор, «качество находится в прямой зависимости от организации производства». Участники рейда уличили бракоделов у станков, на сборочных линиях, состоялся разговор по большому счету — о совести, о чем ты сам и твои друзья не перестают думать ни днем, ни ночью…
— Ты, кажется, приготовилась читать свою статью в газете о пробеге? — насмешливо оборвал Ирину Василий.
Девушку не обидел его тон.
— Вчера весь вечер, — сказала она, — ругали меня отец и Федор Федорович. Ругали за тебя. «Своим выступлением в газете превратила парня в мишень для ржавых пик». Это отец любит говорить так заковыристо. Я верю ему: он не зря напомнил о ржавых пиках…
— Нашла кого пугать, — произнес Василий тоном безразличия.
— Ярцев, не узнаю тебя. — Голос Ирины дрогнул. — Ты понимаешь, к чему я тебя готовлю?
— Почти, — Василий привлек ее к своему плечу. Они не спеша зашагали к автобусной остановке, затем к дому, в котором жила Ирина.
— Допускать брак умеют везде, — вернулась она к прерванному разговору, — значит, протест против такого явления нельзя считать частным выпадом отдельных людей.
Это был уже прямой намек: «Не бойся возможных осложнений на завтрашнем разбирательстве твоего персонального дела, за тобой правда».
— Ты умница, но не к такому разговору я готовился сегодня, — признался Василий.
— Я догадалась сразу, но давай отложим его на потом.
Проводив Ирину до подъезда, Василий спросил, когда она закончит дипломную работу.
— Об этом и я хотела поговорить с тобой. Во всяком случае, ко дню свадьбы успею, — сказала она.
— Какой свадьбы? — с тревогой спросил Василий.
— Я бы на твоем месте не спрашивала. Бесстыдник! — и убежала домой…
Оставшись один, Василий готов был ругать себя на чем свет стоит: хотел казаться невозмутимым, а получилось — падай ниц и рви на себе волосы.
Прошла долгая для Василия ночь, прошел вялый рабочий день.
Семь часов обкатывал свою норму — двенадцать автомобилей и ни в одном не уловил посторонних стуков, писков, скрипов. Может, в самом деле завод выдал сегодня качественную серию, или Василий слишком часто отвлекался, вспоминая вчерашний разговор с Ириной. То и дело повторялись ее слова: «ржавые пики», «бесстыдник». В кармане похрустывал вызов на заседание парткома стройуправления — «персональное дело В. В. Ярцева».
После полудня Василий прилег, попытался вздремнуть. Не получилось. Вновь и вновь вспоминался разговор с Ириной. Как опрометчиво спросил ее: «Какая свадьба?» Обидел, горько обидел девушку. Или она схитрила, разыграла обиженную недотрогу, а сейчас смеется над тобой, Василий Ярцев?..
Он решил прогуляться по парку: перед серьезным разговором о партийности надо перевести дыхание на спокойный ритм, уравновеситься. Невдалеке от тропки, по которой шел в сторону парткома, меж сосен промелькнула девушка в сиреневом платье. Неужели? Да, она!
И в первый раз он увидел Ирину в платье. Даже тогда, на новоселье у Виктора и Полины, она была в брюках. Наконец-то расставшись с курткой и брюками, она осмелилась показать себя Василию такой, какой ей положено быть без игры в парня. Сиреневое в клеточку платье, перехваченное в талии ремешком, подчеркивало плавность линий ее стана. Походка легкая, шаги пружинистые, как перед разбегом к прыжку. И разбежится — не удержишь.
Ирина шла к общежитию. Василий остановился на развилке двух тропок, одна из которых вела к летней эстраде, на танцевальную площадку. Остановилась и она. Прохладный осенний ветерок с моря шаловливо поиграл подолом ее платья, обнажая стройные ноги. Василий готов был броситься к ней и загородить ее собой от ветра. Она жестом руки, как жезлом регулировщика, предупредила: «Стоп, не трогайся» — и, приседая, принялась стыдливо прикрывать ладонями сжатые колени.
Как украшала ее эта стыдливость! Кажется, не было и нет на свете более привлекательной девушки. А тут еще солнце, укладываясь в пышную перину облаков на западном небосклоне, обласкало Ирину лучистым взглядом, как показалось Василию, с манящим прищуром так, что хоть грози ему кулаком, дабы избавить девушку от смущения и от прилипчивых взглядов со стороны.
Закат багровый — быть ветру или буре. Похоже, о чем-то она хотела предупредить Василия, но он уже зашагал по своей тропке. Повернулась и она. Ее тропка вилась между соснами, то приближаясь, то удаляясь от Василия. Не сговариваясь, они решили: сейчас не время говорить о том, о чем еще не успели договориться. Пройдет ночь, день, наступит вечер. Будет еще время для откровенных признаний.
Но не знал Василий, не могла подумать и Ирина, что ни завтра, ни послезавтра они не встретятся. Все обернулось против них довольно круто и неожиданно.
Едва Василий Ярцев успел перешагнуть порог кабинета, где шло заседание парткома, как у него сразу пересохло в горле: разбор персональных дел вел не секретарь парткома, а его заместитель Шатунов. Тут же встретился взглядом с Ремом Акимовичем, затем с Жемчуговым. Последний почему-то улыбнулся, скривив губы.
Рядом с Жемчуговым сидел инструктор по партийному учету. Тот самый, к которому Ярцев явился в первый же день после возвращения из Турина с просьбой выписать партбилет и снять с учета в связи с переходом на автозавод.
— Подожди, — ответил тогда инструктор, — твой вопрос снова будет рассматриваться на заседании парткома.
— Почему?
— Читай газеты. Летунов с партийными билетами пора выводить на чистую воду. Благо тебе еще не выписали партбилет…
— Но я считаю себя членом партии.
— Считай до ближайшего заседания.
Ближайшего заседания пришлось ждать долго. Было собрано полтора десятка объяснений, отзывов и заключений о моральном облике молодого коммуниста, о его суждениях и поступках, так сказать, в объективном плане. Эти «объективки» докладывал инструктор. Когда он кончил, Шатунов дал свою оценку каждому факту. Так записка проводника вагона была воспринята как сигнал о начале падения Ярцева; выступление в печати об аварии в Переволоках — прямая попытка оправдать аварийщика; упомянутые в записке Угодина принципиальные споры Ярцева с сотрудниками Пензенской нефтебазы получили иную окраску: