Когда они покинули ресторан, Джерри ощущал приятнейшую теплоту во всем теле. Он съел всего понемногу, и потому не было тяжести в желудке. Он с удовольствием принял предложение Андре чуток прогуляться вдоль Сены и по Сен-Жермен. «Небольшая прогулка» вылилась в трехчасовую ходьбу с тремя основательными передышками в уличных кафе; дважды они пили кофе и раз – ароматное ежевичное вино, называемое «кир».
Обитатели Южной Калифорнии плохо знают пешеходов. Опыт Джерри ограничивался десятком кварталов Венеции, Вествуда, неряшливой Тихуаны и Сан-Франциско. Парижский Левый берег представлялся ему городом на чужой экзотической планете – но вместе с тем казался очень знакомым местом, как бы из полузабытых снов. На деле – из массы телевизионных программ и кинофильмов, в которых обычно показывали именно эту часть города. Она была так же знакома Джерри, как бульвар Голливуд, аллея Малхолланд или проезд Венчер людям со всего света, никогда не подъезжавшим к Лос-Анджелесу ближе, чем на шесть тысяч миль.
Однако видеть Париж в кино – одно, а вот быть внутри него – совсем другое.
А если еще посмотреть на девушек!..
Не то чтобы парижские женщины поражали воображение сильнее, чем сказочные старлетки или проститутки Лос-Анджелеса – где женская красота везде, в любом кругу считалась главным условием успеха. Но в Париже эти соблазнительные создания принадлежали улице – они не ездили в машинах, а прогуливались по тротуарам, выставляли себя напоказ, сидя за столиками уличных кафе, – десятки, сотни на каждом шагу; это ошеломляло, казалось, что с ними очень легко познакомиться на любой улице Сен-Жермен.
Но они все говорили по-французски...
Разумеется, это не было неожиданностью для Джерри, но он привык ассоциировать неанглийскую речь с людьми извне – иммигрантами и иностранцами. Здесь он сам был пришелец. Французские парни, переходя от столика к столику, болтали с девушками или гуляли с ними по улицам, и делали это легко и раскованно. Так делал бы и он сам, если бы не был во Франции.
Джерри не успел углубиться в размышления о своей лингвистической беспомощности – Андре увел его на берег Сены. Они спустились по старой каменной лестнице к пирсу и сели на прогулочный катер, этакую малютку по сравнению с неуклюжими бегемотами, во множестве пыхтевшими по Сене.
– Безнадега, если считать это туристическим бизнесом, – сказал Андре, когда катер отчалил. – Но должен же кто-то поддержать безнадежное дело, правда?
Катер обогнул остров Сен-Луи, за Нотр-Дам вошел в главный канал под Пон-Луи, двинулся по Сене на запад, прошел под прекрасными мостами – мимо Тюильри, Лувра, музея Д'Орсе, Трокадеро, развернулся вблизи Эйфелевой башни и пошел вверх по реке к докам Пон-Неф.
Затем Андре устроил Джерри еще одну гонку к Эйфелевой башне. Они поднялись наверх, полюбовались закатом и огнями города – потягивая «кир», от которого у Джерри уже начали подгибаться колени.
– Я совсем скис, Андре, – сообщил Джерри, когда они вернулись к машине. – Мне бы забраться в отель и вздремнуть, я ведь спал всего четыре часа...
– Нет, нет и нет, – возразил Андре. – Еще нет восьми, а тебе нужно продержаться до полуночи, или ты не войдешь в ритм, поверь мне! Так... Рановато, но, полагаю, следует подумать об ужине.
– Я совсем не голоден...
– Что-нибудь простенькое, peut ?tre... [24] А, точно, bouillabaisse [25] в «Ле Дом». На сегодня – лучшее место в Париже, но в такой час мы прорвемся без предварительного заказа.
И вот очередная гонка по улицам Левого берега, потом пять минут – направо-налево по переулкам в поисках места для стоянки и еще четыре квартала пешком на подгибающихся ногах к бульвару Монпарнас – большая улица, вечерняя суматоха совсем другая, чем на Сен-Жермен, и, наконец, «Ле Дом», озаренный уютным теплым светом – сплошь старое дерево и медь, – но современный и элегантный. Здесь было шумно, но шум не раздражал ухо; ресторан вбирал в себя энергию улиц и усмирял ее. Джерри усадили, обиходили, и он, вдохнув пряный аромат буйабес, воспрял духом. Однако, одолев похлебку с полубутылкой белого вина, закусив малиновым муссом с шоколадной подливкой и рюмкой коньяку, Джерри снова скис.
– Ну теперь-то я могу поехать в отель? – уныло спросил он, очутившись в машине.
Андре покачал головой.
– Еще пару часиков, mon ami [26], и ты заснешь как убитый, а утром проснешься по парижскому времени, свеженький и готовый к настоящим развлечениям.
– Я этого не вынесу... – простонал Джерри.
– Двигаем в «Банд Дессине», а там уж твои глаза не просто раскроются, вытаращатся, – сказал Андре, и они снова понеслись куда-то, Джерри стал задремывать даже на ветру, в открытом автомобиле; эта поездка превратилась во что-то, не связанное со временем, словно его взяли и телепортировали неизвестно куда. Снова поставили машину, снова пошли пешком – по району развлечений, мимо неоновых реклам, обнаженных тел в витринах, шумных баров. Едва держась на ногах, Джерри прошел мимо швейцара и очутился – о, Господи – в вульгарном тихуанском шоу-баре!
Посредине зала на круглой сцене, освещенной лучом красного прожектора, потрясающая рыжеволосая красавица и черный лоснящийся атлет совокуплялись на красном плюшевом диване.
– Господи, Андре, куда ты меня привел? – спросил Джерри.
Андре рассмеялся.
– Суть вещей не познается с первого взгляда.
– Вот так, – сказал Джерри и начал присматриваться.
Довольно скоро он определил, что публика здесь чересчур приличная для секс-бара – почти все одеты модно, некоторые вполне солидно. Странно... И на сцене происходило странное: рыжая красотка за долю секунды обернулась Минни, подружкой Микки-Мауса, а чернокожего супермена сменил другой персонаж мультфильмов, пес Плуто. И пошло – диснеевские зверюшки толпой повалили на сцену и принялись вытворять черт знает что, и лишь тогда Джерри догадался, что это – голография.
– Триумф французской техники, – невозмутимо сказал Андре.
...Место рисованных персонажей заняли реальные – Мэрилин Монро, президент США, Адольф Гитлер, римский папа и другие. Они напропалую совокуплялись друг с дружкой, и публика хохотала до упаду, особенно когда их сменили французские политики и коммерсанты. Джерри тоже веселился, но вдруг все опять изменилось – устроители шоу стали показывать, сколь прекрасной может быть плотская любовь. Оживали эротические барельефы индийских храмов и греческие статуи – боги и герои любили друг друга. За ними – фавны и нимфы с картин эпохи Возрождения, потом появились картины фламандской школы – тоже живые; изысканные японские гравюры; полинезийки Поля Гогена. Музыка была подобрана превосходно – от индийских мелодий до Баха и Равеля.
– Viva la France! [27] – только и мог сказать Джерри Рид.
– Добро пожаловать в Европу, – отозвался Андре Дойчер.
Андре привез его в отель за полночь. Джерри кое-как добрался до номера, залез в постель и заснул мертвым сном на целых девять часов. Наутро он проснулся, чувствуя себя отдохнувшим и совсем не разбитым, заказал завтрак по телефону; это было не так просто – официантка сносно говорила по-английски, но не смогла понять, что такое сосиски и яйца всмятку, и Джерри пришлось обойтись окороком и омлетом с сыром. Он доедал круассан[28] с малиновым джемом и допивал вторую чашку кофе, когда, словно дождавшись этого момента, позвонил Андре Дойчер. Снизу, из вестибюля. Ему нужно вернуться к работе в ЕКА, и потому он привел гида на следующую пару дней.
Через три минуты постучали в дверь, и Джерри увидел Андре, а рядом с ним женщину. Охнул про себя: он был в халате на голое тело.
– Доброе утро, Джерри, – сказал Андре. – Это Николь Лафаж, она составит тебе компанию.