— Чарли, все это произошло очень давно. Твой отец и я думали, что это наше личное дело. Почему бы тебе не забыть обо всем этом?

Какие еще тайны она хранила? Была ли какая-то страшная тайна, которая окутывала все их детство? Однажды он подслушал, как два его старших брата говорили о родителях матери. Они сочиняли просто дикие истории: ее отец, оказывается, был крупный гангстер, и она убежала из дома. Они еще болтали, что ее мать была богатой наследницей, которая должна была оставить дочь на ступенях сиротского приюта.

Их семью все время окутывал какой-то таинственный покров. Чарли помнил, что во время разговоров родственников, которые собирались в их доме на праздник, вдруг воцарялась внезапная неловкая тишина, когда кто-то — тетя, дядя, двоюродный брат или сестра — начинал рассказывать анекдот про евреев, подражая еврейскому акценту. Или когда обсуждали последнее выступление по радио отца Кофлина. Или когда на Пасху монахини объясняли им в деталях, какую роль играли евреи в распятии Христа, и они прибегали домой и рассказывали матери об этом, она выслушивала их молча с непроницаемым лицом.

Однажды она спросила:

— Откуда это сестра Вероника так много знает? Она что, была там, когда распинали Христа?

Джин никогда ничего не говорил ему. Должно быть, целью Джина было обратить мать в католичество.

— Мама, ну пожалуйста. Я не хочу расстраивать тебя. Просто хотел, чтобы ты знала, что я начал изучать иудаизм и… И я хочу знать историю твоей семьи — нашей семьи. Это ведь моя жизнь.

Мать прикоснулась к его щеке, на которой была щетина:

— Тебе нужно побриться, Чарли.

Он взял руку матери, повернул ее к себе ладонью и поцеловал:

— Все будет хорошо, обещаю тебе.

Мать кивнула и попыталась улыбнуться.

— Слушай, ма, готов поспорить, я знаю, что сказал Джин, когда ты рассказывала ему об этом.

Чарли поднял голову. Его глаза сверкали, а в голосе зазвучала музыка — он подражал братцу, и весьма талантливо. Он проговорил:

— Ну что ж, мама, наш Господь и Божья матерь ведь тоже были евреями!

Наконец-то мать рассмеялась. Она обняла его:

— Именно это он и сказал.

Глава 9

Юджина постоянно пугала его собственная физическая красота. В детстве он слышал, как его называли ангелочком, золотком, необыкновенно красивеньким, прелестью. Он избегал смотреть на себя в зеркало. Когда причесывал свои белокурые бархатистые волосы, смотрел только на отражение расчески. Иногда он заглядывал в свои глаза, зрачки которых похожи на застывшую воду с черной окантовкой, и чувствовал себя загипнотизированным. Он терял время и, становясь старше, должен был признаться, что иногда не понимает себя. Он никому не смог бы объяснить того, что с ним происходило. Не находил слов, чтобы описать случившееся и то чувство вины, которое испытывал по этому поводу.

В детстве у него было несколько припадков эпилепсии, но они прекратились после того как ему исполнилось семь лет. Врачи говорили, что угроза заболевания миновала. Эта форма эпилепсии ему больше не грозила.

Наряду с припадками у него проявлялись некоторые странные состояния, когда он как бы застывал с широко открытыми глазами и выпадал из реальности, а позднее не мог объяснить, что с ним происходило.

Если бы он был каким-нибудь оболтусом, то преподающие в школе монахини решили бы, что он специально прикидывается и отлынивает от занятий. Начали бы его стыдить и наказывать. Но Юджин всегда пользовался всякими привилегиями. Он не похож на других. На нем печать Божья.

Однажды он стал говорить об этом своей матери. Она спокойным голосом заверила:

— Ничего страшного. Просто так твой мозг отключается, когда ему требуется отдых. С возрастом пройдет.

Она говорила авторитетным тоном. В конце концов, она ведь медсестра.

Мать, кажется, была довольна тем, что он поступал в семинарию, но они никогда не говорили об этом друг с другом. Какие бы чувства она ни испытывала по тому поводу, что ее сын намерен стать иезуитским священником, она держала их при себе. Юджину мать казалась очень загадочным человеком. Приехав домой перед тем как его должны были рукоположить в сан священника, Юджин спросил мать, не позволит ли она ему после посвящения крестить ее. Ее реакция была весьма неожиданной для него. Ее голос стал суровым, выражение лица жестким:

— Этого никогда не случится, Юджин. Никогда больше не говори со мной об этом. Никогда.

Она окинула его взглядом чужого человека, но в то же время знающего его тайну. Порой, когда мать глядела ему в глаза, проникая в самую глубь души, он думал о том, что это за тайна и почему она никогда не говорит с ним об этом.

После окончания семинарии Юджина послали учиться в северо-американский колледж в Риме. В течение трех лет он обучался там вместе с самыми блестящими молодыми людьми из семнадцати американских штатов и всех провинций Канады. Он не только научился бегло говорить по-итальянски, но также выучил испанский и немецкий. Изучал историю церкви и мог бы преподавать в высшем учебном заведении. Так хорошо знал химию и математику, что мог бы поступать в медицинскую высшую школу. Как отличного студента, его должны были послать наряду с девяносто пятью процентами других выпускников назад в Соединенные Штаты.

Вместо этого ему дали работу в административном управлении Ватикана. Тут концентрировались все важнейшие церковные дела. У Ватикана своя полиция, своя пожарная охрана, свои плотники, ремесленники, фармацевты. Тут была своя почта и типография. В распоряжении Ватикана имелись рабочие, которые следили за тем, чтобы все здания и помещения содержались в идеальной чистоте и порядке, так как сюда съезжались посетители со всего мира. Наиболее видными были великолепные швейцарские гвардейцы, неприметными — повара и многочисленные кухонные работники, шоферы и механики, а также священники, выполняющие разные специальные поручения и говорящие на многих языках, начиная от самых распространенных европейских и кончая экзотическими наречиями африканских и дальневосточных народностей. Ватикан, будучи международным церковным центром, являлся также независимым государством, на службе которого находилось множество людей.

В обязанности Юджина в первый год его пребывания в административном управлении входило наблюдение за кардинальским бюджетом. Он должен был вести учет тому, сколько денег тратилось на еду, белье, одежду, медицинское обслуживание, отдых. Учитывать все подарки, которые делались Ватикану богатыми представителями итальянской знати, американскими магнатами-католиками, представителями небольших, но процветающих наций, преследовавших какие-то свои цели.

В свободное время Юджин бродил по залам Ватикана, изучая бесценные произведения искусства. Он принимал участие в аудиенциях папы, на которые собирались несколько сотен людей, имеющих специальные приглашения.

Находиться в присутствии папы, маленького человека со впалыми щеками и мешками под глазами, одетого в великолепные одежды, было привилегией, выпадавшей только на долю наиболее богатых и облаченных властью людей этого мира.

Юджин изучал Рим. Его волновали те политические перемены, которые происходили в городе. Фашисты позаботились о соблюдении порядка и законности. На улицах царила чистота, страна превратилась в один четкий, хорошо отлаженный механизм. Дуче не казался народу некоей комической фигурой. Само его позерство и демагогия вселяли в людей надежду на светлое будущее. То и дело устраивались парады, которые приветствовали толпы воодушевленных рабочих. Правительство поощряло высокую рождаемость, что соответствовало доктрине церкви. И церковь поддерживала хорошие отношения с фашизмом. Юджин не считал себя вправе подвергать сомнению действия церкви. Он был американцем, живущим в Италии.

Отец Юджин О’Брайн считался хорошим функционером — трудолюбивым, усердным, дисциплинированным, почтительным. Он все более осваивался в Ватикане и стал разбираться как в его внутренних делах, так и в международной политике. Его назначали гидом групп американцев или англичан, посещающих Ватикан, и он рассказывал им о Сикстинской капелле, подчеркивая не только творческий потенциал людей, создавших ее, но и их моральный дух и выдержку.