— Задержаны ли охранники?

— О да. Мы захватили живьем двоих. Эсэсовцы привели их сюда и заставили работать только на прошлой неделе, поэтому они не имеют никакого отношения к тому, что здесь случилось. Правильно?

— Да, — сказал Джейкобс.

Они прошли по лагерю, оглядели деревянные бараки с нарами в несколько ярусов, от пола до потолка. На каждых нарах могло разместиться до восьми заключенных. Они занимали практически все пространство помещения, в котором отсутствовали окна. Запах был непереносим.

Джейкобс быстро ходил по бараку, все осматривая и запоминая. Потом они пошли туда, где рылись могилы. Местные жители были хорошо одеты и вполне упитаны. Старательно копали лопатами, розданными им американцами. Они приветствовали американского офицера, вытирали мокрые от пота лбы носовыми платками. Вместе с мужчинами трудились и женщины. Их лица были непроницаемы.

Джейкобс решил, что уже все увидел и все понял. Он быстро пошел к джипу. Когда Чарли сел за руль, капитан дотронулся до его плеча:

— Жми на газ, парень, иначе первый встречный немец, который захочет нам сдаться, может получить от меня пулю.

Они поехали назад в штаб. По пути к джипу подошел очень молодой голубоглазый солдат, с поднятыми вверх руками. Улыбался, кивал, предлагая взять его в плен.

— Останови, — сказал Джейкобс. Он выпрыгнул из джипа, подошел к солдату-мальчику, поговорил с ним около минуты, затем показал рукой в направлении лагеря. Мальчик покраснел, на его розовых щеках показались слезы. Он схватил Джейкобса за руку и стал умолять его о чем-то.

Чарли напряженно ждал, что будет дальше. Джейкобс взял мальчика за плечи, повернул его и дал сильного пинка в зад, после чего вернулся в джип и велел Чарли ехать. Как можно быстрее.

— Что вы говорили, капитан?

Глядя прямо перед собой, Джейкобс ответил спокойным голосом:

— Я сказал ему, чтобы он поискал русских. Американцы уже и так захватили достаточно пленных. Сказал, что русские сначала отрежут ему ноги, потом руки, после чего изнасилуют и бросят в какую-нибудь канаву, — он посмотрел на Чарли. — Вот что я ему сказал. Еще вопросы есть?

— Вопросов нет, сэр.

— Тогда едем отсюда к чертовой матери.

Ордруф был только началом — первым лагерем такого типа, который им довелось увидеть. Джейкобсу поручили инспектировать такие концлагеря, как Дахау, Берген-Белзен, Бухенвальд, Теризенштадт. Наконец его направили в Аушвиц, где требовались его журналистские способности и владение языками — немецким, идиш, ивритом и польским.

Сержант Чарли О’Брайн был направлен вместе с Джейкобсом в качестве его шофера и помощника. После каждого задания, после каждой поездки Джейкобс говорил Чарли одно и то же: тебе не нужно ездить со мной. Дела становятся все хуже и хуже.

В двадцать семь лет Джейкобс выглядел чуть ли не стариком. У него было большое, массивное лицо. Глаза с прищуром, казалось, заглядывали Чарли прямо в душу. Он говорил ему своим тихим и добрым голосом: «Довольно, Чарли. Думаю, тебе лучше остаться при штабе. Возможно, ты станешь возить генерала или даже двух генералов. Что ты скажешь на это, парень?»

Чарли весь напрягся, сглотнул слюну и покачал головой.

— Мне нужно все видеть, — сказал он, сам не зная толком, зачем ему это нужно. Он и так уже повидал достаточно.

На территории Аушвица были установлены большие палатки со знаками Красного Креста на них. Там же стояли грузовики с медицинским оборудованием и лекарствами. Были воздвигнуты казармы для командного состава. В них также жили представители разных стран, прибывшие, чтобы задокументировать рассказы оставшихся в живых узников концлагеря. Медицинские работники старались просто сохранить бывшим пленным жизнь.

— Не давайте им никакой еды, — сказал Чарли американский солдат. — Когда мы впервые попали сюда, мы всех тут накормили конфетами, давали молоко и все, что у нас было. Они начали умирать сотнями. Черт, они переедали и умирали. Трудно даже в это поверить.

У Чарли было свободное время. Он отоспался, поел, принял душ, побрился и подстригся. На территории лагеря имелась небольшая католическая часовня и молодой священник, который исповедовал верующих и проводил богослужения по воскресеньям. Выйдя из часовни, Чарли чуть не ослеп от яркого апрельского солнца.

Вдруг он услышал жесткий, сердитый и очень знакомый голос.

Говорил рыжий взъерошенный капитан большого роста, стоящий спиной к Чарли, широко расставив ноги. Он орал на немецких солдат, выстроившихся перед ним в шеренгу. Они терпеливо переносили его гнев, поджидая своего собственного лейтенанта, который должен был поговорить с этим американцем как офицер с офицером.

Немецкий лейтенант стал по стойке «смирно» и обратился к капитану:

— Мы должны посетить богослужение. Все уже оговорено, господин капитан. Спросите у вашего начальства…

— Кругом, сволочь, и веди своих людей на территорию лагеря. Немедленно.

Это был Бен Херскель с Рай-авеню. Бен стоял и смотрел, как они уходят, а потом повернулся и сразу же наткнулся на Чарли, который обнял его по-медвежьи.

— Ну, ну, успокойся, друг. Я…

Бен высвободился из объятий и всмотрелся в того, кто его обнимал.

— Не может быть… Чарли? Господи Иисусе, Чарли О’Брайн?

Они стояли друг перед другом, держась за руки. Боже, думал Чарли, он выглядит на все сорок. А нам ведь еще только по двадцать три года. Они изучали друг друга, как будто смотрелись в зеркало, и каждый был потрясен тем, что увидел.

Бен ткнул его кулаком в плечо — так парни выражали свои симпатии, но веселость его была явно натянутая. Они пошли вместе, сообщая друг другу краткие сведения о себе — как оказались здесь, что делали. В этом ужасном месте.

— Им нужны офицеры со знанием немецкого языка. Я владею также идиш, ивритом и польским, так что могу беседовать не только с немцами, но и с оставшимися в живых узниками. Я говорю с немецкими офицерами. Таковы правила войны. Немцы сейчас очень строго придерживаются этих правил.

Лицо Бена было сурово, губы крепко сжаты. Он смотрел в сторону лагеря. Вдыхал в себя сигаретный дым, как будто это кислород.

— У меня есть отличная выпивка, Чарли. Самая лучшая. Приходи ко мне сегодня вечером, тогда и поговорим. Хорошо?

Чарли смотрел на друга и не узнавал его:

— О чем мы будем говорить, Бенни?

Бенни ухмыльнулся.

— О днях невинности, Чарли, о старом добром времени, мальчик. О Бронксе и авеню Рай и о старых друзьях, — их взгляды встретились. — Знаешь, о чем мы поговорим? Обо мне и о тебе.

Он опустил руки и улыбнулся, когда Чарли отдал ему честь. Ответил на приветствие, затем потрепал Чарли по подбородку.

— Послушай, — сказал он. — Ты находишься при хорошем офицере. Я имею в виду Джейкобса. Он действительно хороший человек. Крепкий мужик и благородный человек. До вечера, парень.

Чарли следовал за Джейкобсом, переходящим от койки к койке той палаты, где находились пациенты, имеющие самые лучшие шансы выжить. Это были живые скелеты с большими, сверкающими глазами. Плоть едва-едва покрывала кости, черепа отчетливо проступали из-под тонкой кожи. Джейкобс останавливался у каждой койки, брал бывших узников за руки, склонялся над ними, говорил какие-то слова. Его рука гладила впалые щеки, бритые наголо головы. Он тихо говорил с ними на идиш и придвигал ухо как можно ближе, чтобы услышать их слабый шепот. Осторожно и как можно более ненавязчиво поднимал левую руку каждого, чтобы Чарли мог видеть и записать их номера и имена.

— Отдыхай, Соломон, — говорил он, — доктор сказал мне, что ты съел немного супа. Это хорошо. Шалом, Соломон.

Иногда изможденные люди произносили какие-то слова, но в основном большие стеклянные глаза просто смотрели на него с опаской.

Они вышли на улицу, где светило яркое апрельское солнце. Небо было голубое, но по нему скользили легкие белые облачка. Джейкобс смотрел вверх, слегка приоткрыв рот. Он снял очки и протер их носовым платком, затем посмотрел на Чарли.