— Действительно?
— Да, сударь. Со смертью моей тети, мадам Гюи Лаваль, скончавшейся при трагических обстоятельствах в Люверси пять лет тому назад, в ночь с 19 на 20 августа.
Это показание имело своим ощутительным результатом то, что префект полиции если не поддался впечатлению, то, по крайней мере, хоть изумился. Какая-то искра мелькнула в его и без того горячих зрачках. Морщины на его лице чуть-чуть переместились. И все. По таким слабым признакам нельзя было угадать, о чем он думал. Лионель, однако, решил, что надо поставить точку.
— Но, — продолжал он, — это всего только предположение, и я не сказал бы этого никому другому, кроме вас, господин префект. Я напал на верный след… Позвольте мне молчать об этом до нового доказательства.
Префект, снова сделавшись бесстрастным, показал знаком, что согласен.
— Вторая причина… вторая причина, не скажу, что она серьезнее, но она более спешная… — Лионель де Праз начал неуверенно топтаться на месте. — Господин префект, у меня очаровательная кузина, дочь бедной мадам Гюи Лаваль скончавшейся в Люверси. Ну вот, моя кузина Жильберта, так сказать, невеста Жана Морейля… Что вы думаете об этом, господин префект?
Никогда еще такой неумолимый взгляд не копался в душе Лионеля.
Старик сказал наконец:
— Благоволите, сударь, объяснить все прямо, без обиняков. Я вас не понимаю.
Все более и более смущаясь, Лионель взялся за дело с другой стороны.
— Бывают такие парадоксальные положения, такие ненормальные факты, которых полиция не может не знать. Если б она их не знала, мне кажется, обязанностью каждого честного человека было бы предупредить…
— Ага! Насколько я понял, вы хотите мне раскрыть подобное «парадоксальное положение» или «ненормальный факт». Очень интересно.
Лионель, поставленный в такое положение, которого он больше всего хотел бы избежать, сказал довольно сухо:
— Я не доносчик. Насколько мне известно, я джентльмен. Мне было бы противно выслеживать кого-нибудь. Я отказался бы от этого, конечно. Однако мне хотелось бы узнать, в курсе ли полиция тех фактов, которые, как мне известно, происходят; наблюдают ли за этой таинственной авантюрой?.. Ибо, господин префект, в конце концов, я это делаю только для блага ближнего…
Префект полиции видел, что он сбивается. Он улыбнулся, но старое лицо не сделалось от этого веселее.
— Я приду к вам на помощь, господин де Праз. И поверьте мне, я прекрасно понимаю все те естественные побуждения, которые привели вас ко мне, так же, как те причины, которые в настоящую минуту мешают вам свободно изложить ваше дело. Будьте спокойны, сударь, оба имени, которые вы только что произнесли, знакомы префектуре. Мы знаем, в каком, — правда, очень необычайном, — отношении друг к другу они находятся. Все, что вы нам можете сказать, не даст нам ничего нового, будьте уверены. И, как говорится, мы «не спускаем с него глаз». Это странный случай. Я благодарю вас за то, что вы говорите о нем со мной, и вполне понимаю вашу тревогу. Но позвольте вам сказать, однако, что, по моему разумению, она не имеет оснований. Мне кажется, я не ошибаюсь в том, что господин Жан Морейль — порядочный человек.
— Значит, Уж-Фредди не преступник?
Префект, помолчав немного, сказал:
— Я должен вам сказать всю правду. Тот, кого вы называете Уж-Фредди, не всегда был честным человеком. Не скажу, что сейчас он ведет примерный образ жизни. Он ленив… Но этот… этот ночной гуляка был раньше мошенником, которых встречаешь на пустынных улицах и которые просят вас дать прикурить… Не буду распространяться. Достаточно вам знать, что одно высокое вмешательство положило этому конец, и близкий друг Жана Морейля ревниво охраняет честность Ужа-Фредди. Благодаря этому бодрствующему и тайному союзнику, который в Париже занимает весьма видное положение, так называемый Фредди не попадет в тюрьму и не сядет на скамью подсудимых… если только злые инстинкты не возьмут верх, чему я не желаю верить. Я полагаю, сударь, что теперь вы достаточно осведомлены об интересующем вас деле?
Лионель ответил вполголоса, ударяя на каждом слоге:
— Уверены ли вы во всем том, что говорите, господин префект? Дадите ли вашу голову на отсечение за то, что в прошлом Жана Морейля или, вернее, в прошлом Ужа-Фредди нет чего-нибудь такого, за что посылают в Гвиану или на эшафот?
— Это серьезно, господин де Праз. Не позвать ли мне секретаря, чтобы он стенографировал ваши показания?
Лионель поспешно сказал:
— Нет! Я вам только что докладывал: это одни подозрения…
— По поводу этого старого дела? Этой трагедии в Люверси?
— Простите меня. Когда у меня будут доказательства, я вам их принесу. До тех пор предположим, что я ничего не говорил.
— Всегда к вашим услугам.
— Часто ли вам приходится рассматривать случаи «раздвоения личности», господин префект?
— Гораздо чаще, чем это думают. Есть несколько таких случаев, даже официальных. Много тайных. Где взять простого человека? Разве наш мозг не находится во власти противоречий? И преступник, убивший или совершивший кражу, разве не искупает преступление того лица, которым он был одну только минуту, пока наносил удар, и которое потом исчезло в нем навсегда?.. Вы сами, граф де Праз, поклянетесь ли в том, что вы всегда и везде одно и то же лицо? Если случайно я извлек бы из той папки заметки, касающиеся вашей второй личности, что могли бы вы мне сказать, зная, что в рассматриваемом нами явлении оба сознания почти всегда совершенно отделены одно от другого и не сообщаются между собой?
Лионель постарался найти эту шутку превосходной. Но то, что, хотя бы шутя, ему самому примерили двойную маску «переменного сознания», переполнило его досадой. Он поторопился уйти.
— Прощайте, сударь, — сказал ему префект. — Не бойтесь заглянуть ко мне еще раз, если понадобится… Я думаю о трагедии в Люверси…
Лионель тоже думал об этом и повторял про себя многозначительную фразу префекта: «Он не попадет в тюрьму и не сядет на скамью подсудимых, если только скверные инстинкты не возьмут в нем верх»…
В этих словах был настоящий план кампании, о котором Лионель де Праз думал с дьявольской радостью, отвечая поклоном на короткий и вежливый поклон маленького властного старичка.
XII. Сообщения Мари Лефевр
На следующее утро на станции Эперней из поезда, прибывшего из Парижа, вышел пассажир. Он ехал во втором классе. У него был приличный вид. Но опытный глаз мог разглядеть в нем характерные черты сыщика. Он направился в центр города и, взглянув на табличку с названием улицы и на номер дома, развязно вошел в лавочку торговца овощами.
— Мадам Лефевр? — спросил он, приподнимая свою соломенную шляпу.
— Я, сударь.
Лавочница, подвижная брюнетка, занятая покупательницами, повернулась к нему лицом.
— Мне надо вам сказать несколько слов, мадам. Я вас не задержу.
Лицо лавочницы нахмурилось, она предвидела неприятность. Посещение неизвестного лица всегда неприятно, особенно если оно с места в карьер изрекает вам: «Мне нужно вам сказать два слова».
— Эжень! — позвала она. — Поди сюда на минутку.
Из задней комнаты вышел человек в синем переднике, лет сорока, ворчливый и непреклонный на вид.
— Со мной, видишь, хотят поговорить. Отпусти тут вместо меня.
Посетитель учтиво поклонился.
— Насчет чего? — спросил лавочник.
— Мадам, — начал посетитель, — не правда ли, вы мадам Мари Лефевр, рожденная Симон? Вы находились на службе у мадам Гюи Лаваль пять лет тому назад в качестве горничной?
— Да, сударь, — прошептала она.
— Позвольте мне задать вам несколько вопросов.
— Зайдите сюда, — сказал муж.
Оба, муж и жена, молча хмурясь, пропустили гостя в маленькую комнату, смежную с магазином и похожую на столовую.
— Что еще случилось? — спросила бывшая горничная неуверенным голосом.
— Абсолютно ничего, мадам, будьте спокойны. Мы хотим только выяснить несколько подробностей, касающихся смерти мадам Лаваль, и подумали, что вы и ваш муж можете их нам сообщить. Ибо, — сказал он, обращаясь к мужчине, — ведь вы были садовником и привратником в Люверси во время несчастья, не так ли?