Была взята станица Абинская, затем Уборевич и Овчинников, упершись в горы, повернули войска на запад. Сильный бой произошел у станицы Ниберджайской. Ударная группа оседлала Ниберджайский перевал и вышла на железную дорогу Краснодар- Новороссийск. Узкое и высокое ее полотно тянулось среди болот. Это был единственный путь, по которому мог отступать противник. Он бежал в панике, спеша добраться до Новороссийска, до иностранных судов и барж.

Наконец 27 марта 1920 года пришла радостная весть: Новороссийск взят! Я отправился туда на мотодрезине.

Южное солнце пекло, а проходившие с обозами войска так забили железнодорожное полотно грязью, что мне с двумя бойцами приходилось подолгу расчищать его. Поэтому двигались мы медленно и невероятно устали.

К вечеру 28 марта на перроне небольшого полустанка я увидел Иеронима Петровича с четырьмя красноармейцами, которых он угощал папиросами. Командарм возвращался на ручной дрезине в Екатеринодар; бойцы устали, и командарм дал им передышку.

Уборевич был весел. Дымя папиросой, он делился впечатлениями о боях, восторгался героизмом бойцов, командиров и политработников, находчивостью командующего ударной группой Г. И. Овчинникова.

Он предложил поменяться дрезинами, так как ему надо было быстрее добраться до Екатеринадара и организовать ликвидацию остатков белогвардейских банд.

- Вам на ручной дрезине ехать не так уж далеко - только до взорванного моста. Переберетесь на ту сторону и пересядете в поезд, составленный из вагонов штаба Деникина. Он вас и довезет до Новороссийска. С трофеями там непочатый край работы.

Он написал распоряжения коменданту поезда и начальнику гарнизона Новороссийска, перечислив в них данные мне поручения. Мы простились и двинулись каждый в своем направлении.

По возвращении из Новороссийска в Екатеринодар, когда все деникинские войска на Северном Кавказе были разгромлены, мы с горечью узнали, что Иеронима Петровича забирают от нас и назначают снова командующим 14-й армией.

Он уезжал солнечным апрельским утром. На вокзале собралось много провожающих. Командарм был весел, по-товарищески общителен со всеми, хотя и выглядел усталым. Ему крепко жали руку, желали здоровья, боевых успехов.

Но вот комендант поезда протиснулся в кольцо провожавших:

- Прошу садиться, товарищ командующий!

Уборевич крепко расцеловался с фронтовыми товарищами, поднялся на площадку вагона. Послышался гудок, из-под колес паровоза как бы нехотя вырвались клубы пара.

Поезд тронулся. Уборевич взмахнул рукой в нашу сторону:

- До свиданья, друзья! Мы еще встретимся!

Мне встретиться с ним больше не пришлось.

А. К. Туманский. ЗАДАНИЕ КОМАНДАРМА.

Иеронимом Петровичем Уборевичем мне пришлось встречаться всего два раза, но обе эти встречи запомнились на всю жизнь.

Я служил в авиадивизионе, сформированном из нескольких многомоторных воздушных кораблей «Илья Муромец».

В сравнении с «фарманами», «ньюпорами», «вуазенами» и другими самолетами того времени это были надежные, обладавшие высокими летно-тактическими данными тяжелые корабли.

В августе 1920 года наш отряд получил приказ о переброске «Муромцев» из-под Минска на Южный фронт, в распоряжение 13-й армии, штаб которой стоял тогда в городе Александровске.

На снабжение нас поставили в группу известного в то время летчика И. У. Павлова. База располагалась у разъезда Воскресенского, где теперь построен Днепрогэс.

Командарм распорядился, чтобы я со своим экипажем вылетел утром на бомбежку станции Джанкой, а на обрат ном пути разбомбил вражеский аэродром у станции Федоровки.

С утра 8 сентября 1920 года небо обложили низкие темно- серые облака, лил дождь. Было ясно, что обычно выделяемые для охраны «муромца» истребители подняться в воздух не смогут. Павлов заволновался:

- А может, отставим полет? Подождем погоды?

- Ничего не случится, Иван Ульянович, - ответил я.- Приказ командарма надо выполнить.

Самолет шел сначала над самой землей, потом облачность рассеялась, и мы поднялись на высоту до 500 метров. Вот и Джанкой. Несколько заходов- и от станции, водокачки, железнодорожных путей и пакгаузов остались обломки. Мы полетели назад.

Подлетели к Федоровке. С двух коротких заходов сбросили весь запас бомб. Результат получился неплохой: из шести стоявших в ряд «хевилендов» четыре были уничтожены. Улетая, мы видели, как дымились их обломки. А ведь во врангелевской авиации таких машин было всего двадцать штук.

Весь экипаж сиял, когда мы вылезали из машины. Павлов первым, волнуясь, крепко всех обнял и расцеловал.

Я подробно доложил о бомбежке заданных объектов.

- А ты не врешь? - все еще не верил И. У. Павлов. - Не подведешь меня перед командармом?

Стало обидно, и я ответил:

- В таких случаях говорят: не веришь - проверь!

- А что ж, и проверим... И обижаться тут нечего!

Прошел день, погода разгулялась. Два разведчика сфотографировали вражеский аэродром. Мой доклад подтвердился.

Меня вызвали в штаб армии к командарму Уборевичу. На фронтоне здания- неровные буквы, намалеванные красной краской: «Добей Врангеля!»

Когда я тихо вошел в кабинет, Уборевич меня не заметил. Сидя за небольшим столом, он о чем-то горячо спорил с лысоватым человеком в кожаной тужурке.

Кабинет командарма был прост. На окнах не было занавесок, вдоль стен - десяток стульев. Посреди комнаты небольшой стол, заваленный картами и бумагами, на краю стола - два полевых телефона, чернильница. Я всмотрелся в командарма. Он был в темной гимнастерке, на груди орден Красного Знамени. Лицо молодое, но очень усталое, впалые глаза, прикрытые пенсне, казались темными. Наконец решил доложить о себе:

- Товарищ командующий! Летчик Туманский по вашему приказанию прибыл!

- Туманский? -обернулся Уборевич, и усталость со шла с его лица. - Подойдите ближе.

Выйдя из-за стола и пожимая мне руку, добавил:

- Слышал, слышал о вас... Расскажите, как вам все удалось? Когда мой доклад подходил к концу, Уборевич нажал кнопку. Вошел адъютант. Командарм сделал какой-то знак рукой, адъютант исчез за дверью, но быстро вернулся и положил на стол сверточек в папиросной бумаге.

Иероним Петрович растроганно произнес:

- Благодарю и поздравляю вас, дорогой товарищ Туманский! Вы сделали большое дело.

Командарм прочитал приказ о награждении меня орденом Красного Знамени.

Когда адъютант прикрепил орден к моей гимнастёрке, Уборевич подошёл ко мне и крепко обнял. Всматриваясь мне в лицо, спросил: - В прошлом вы офицер?

- Нет, товарищ командующий.

При Керенском, правда, был произведен в прапорщики, а до того много лет был солдатом.

- При царе орденами награждались?

- Да.

Полный георгиевский кавалер: четыре солдатских креста.

- Это хорошо. Желаю, чтобы советских орденов на вашей груди было больше, чем царских.

Как пьяный ехал я к аэродрому, нет-нет да и ощупывая свой новенький орден...

Второй раз мы встретились примерно в 1929 году в Москве.

Музыка вообще - Чайковского особенно - издавна вошла в быт нашей семьи. Со старшим братом Григорием мы собрались в Большой театр. Шла «Пиковая дама».

В антракте мы прохаживались в фойе, и вдруг я издали заметил тонкую фигуру военного, одетого в аккуратно сшитый френч. Блеснули стеклышки пенсне, и у меня не осталось сомнений: это Уборевич!

Я впился в него глазами. Сразу же вспомнилось боевое прошлое. К моему счастью, обернулся и он, остановил взгляд на мне. Уборевич что-то сказал своему собеседнику -коренастому военному, подошел ко мне. У меня почему- то захватило дыхание.

- Хоть вы и в гражданском платье, - улыбаясь заговорил он, - но я готов побиться об заклад, что вы служили в тринадцатой армии.

- Служил, товарищ Уборевич, - ответил я.

- Значит, и меня помните?

- Нашу встречу забыть невозможно. В тот день я получил первый орден.

- Вы Туманский? - Уборевич улыбнулся. - Вы - летчик! Это было в Александровске, верно?