— Я по определению не могу с ним такие разговоры вести, субординация не позволяет, — продолжил Белов свою мысль.

— Так, может быть, мне самому с ним эту тему перетереть?

— Ты, конечно, можешь с ним сам пообщаться, я даже могу поспособствовать вашей встрече, но не думаю, что товарищ генерал хотя бы сделает вид, что он тебя понял.

— Почему, — не понял Пайкин своего собеседника.

— А потому, что обыскивать он тебя перед встречей не станет, а уверенность в том, что ты все это пишешь и будешь писать на диктофон есть и у меня, и у товарища генерала.

Эдуард Савельевич заерзал на стуле и, как ему показалось, незаметно, левым предплечьем потрогал диктофон во внутреннем кармане пиджака.

Белов опытным взглядом заметил движение руки Пайкина и усмехнулся.

— А зачем мне записывать наши разговоры, — попробовал выкрутиться Эдуард Савельевич.

— Это же элементарно, дорогой Ватсон Савельевич, — добродушно изрек Белов, — твой Хорьков ведь за передаваемое им бабло с тебя отчет попросит. Расписок ты не берешь, да и кто их тебе даст? Вот и остается единственное — писать разговоры, а потом передавать записи клиенту в качестве доказательств.

— Ну, предположим, что твоя бредовая мысль имеет право на существование, предположим, — с нажимом на последнее слово засуетился Пайкин, — а что же Хорьков будет делать с этой информацией?

— Так шантажировать же! — удивился Белов непонятливости своего собеседника. — Я тут кое-какую информацию посмотрел по твоему Хорькову. Похоже, что у него могут быть крупные неприятности.

— В смысле?

— А ему светит уголовное дело по сто пятьдесят девятой статье, по мошенничеству в особо крупном размере, совершенной группой лиц по предварительному сговору. Срока по четвертой части статьи большие и я думаю, что Хорьков все это затеял не ради своего будущего погребения, а ради своей сегодняшней свободы. И собирает он компромат на людей, от которых его будущая свобода может зависеть. А наш товарищ генерал по этим правилам играть не станет. Ты бы лучше ментовского генерала поискал для этой цели.

Обескураженный Пайкин затряс головой:

— Клиент согласовал со мной план действий, а ментовку велел из перечня исключить.

— Чего так?

— Пошутил, что родители милиционером его пугали в детстве, с тех пор он не любит людей в этой форме.

— И ты поверил этой детской сказочке, — вновь усмехнулся Белов.

— Поверил, почему-то, — сознался Пайкин.

— Ну, что я тебе скажу, дорогой мой любитель сказок. Вляпался ты в дерьмо и как тебе выбраться из него я, честно говоря, не знаю. Впрочем, ты особенно не переживай. Дача взятки тебе не светит, поскольку взятку дают за совершение действий либо отказ от их совершения, в твоем же случае нет ни действий, ни, тем более, отказа. Ну, потаскают тебя по кабинетам, поговорят душевно. Возьми себе хорошего адвоката и не бери в голову. Пусть твой Хорьков суетится — это его тема.

Заместитель начальника управления внутренних дел вышел из-за своего стола и протянул руку Хорькову:

— Здравствуйте, Владимир Степанович, — приветливо сказал генерал, предлагая своему гостю стул напротив окна. — Прежде всего, позвольте вручить вам этот документ, — и генерал положил перед Хорьковым два листка, на первом из которых было крупно напечатано «постановление». — Это постановление о прекращении производства по делу, которое вас весьма беспокоило последние полгода, — пояснил генерал и, не дожидаясь пока Хорьков прочитает постановление, продолжил, — Наши следователи не усматривают в содеянном состава преступления, поэтому позвольте мне вас поздравить и пожелать больше не попадать в поле зрения правоохранительных органов.

— Спасибо, это была хорошая новость, радостно сказал Хорьков, по-хозяйски переложив документ на свой край стола, — А что вы скажете о результатах нашей операции «похороны»?

— Ну да, операция «похороны», — усмехнулся генерал, — Руководство довольно результатами. Кое-что было ожидаемым, а кое-что для нас стало новостью.

— Я никогда не думал, что получу удовольствие от этого лицедейства, — сказал Хорьков, — Когда я говорил, что на моих похоронах непременно должен быть вице-губератор, то сам поверил, что для меня это крайне необходимо.

— А как забегал Пайкин после получения денег, — хохотнул генерал, — у кого только не был! В общем, как мы и рассчитывали, нам удалось выяснить его основные связи, но, самое главное, с его помощью удалось замазать тех людей, которых мы давно подозревали в мздоимстве. Правда, подозревали давно, а информацию получили только сейчас.

Да, — поддержал генерала Владимир Степанович, — Вам же теперь официально разрешены провокации, как способ получения информации.

— Знаете, — возразил генерал, — у нас говорят, что провокация — это неудачный оперативный эксперимент, а оперативные эксперименты нам никто не запрещал, надо только уметь их проводить и не прокалываться. Поэтому с вашей помощью мы замазали некоторых людей, которых надо было прихватить именно сейчас и сделать это требовалось без лишнего шума и огласки.

— Вы об этом уже говорили, — напомнил Хорьков хозяину кабинета.

Тот кивнул, но не торопился продолжать рассказ, как бы размышляя, стоит ли посвящать своего гостя в детали операции. За окном громыхнуло и генерал обернулся, чтобы посмотреть на небо, быстро затягиваемое грозовыми тучами, и на их фоне бело-голубые купола знаменитого собора, выглядели особенно выразительно.

Генерал прервал молчание, выразительно посмотрел на Хорькова и сказал:

— Теперь самое главное. Не ждите, уважаемый бывший подозреваемый, от нас громких арестов, а от журналистов разоблачительных статей. Новой московской команде требуются на местах новые люди, вот мы без лишнего шума и огласки стараемся расчистить площадку. Не будет в этой истории никакой публичности, лишние люди будут уходить тихо, может быть, даже с повышением. Поэтому я вас еще раз прошу сохранить в тайне все произошедшее и играть до конца, — тут генерал улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столу, — тьфу-тьфу-тьфу, конечно, роль человека, обеспокоенного организацией своих будущих похорон.

Хорьков толкнул массивную дверь здания главного управления внутренних дел и вышел на гранитные ступени величественного здания. Перед ним медленной автомобильною рекою, отмеченной редкими вкраплениями трамваев, тёк проспект, поднимаясь к широкому мосту над величественной рекою. После прошедшей грозы вновь сияло солнце, деревья в скверике весело шелестели молодой листвою.

Хорьков улыбнулся и подставил лицо солнечным лучам. У Владимира Степановича на душе было тепло и радостно.

Примерно в пятидесяти метрах от Хорькова другой человек, стоя у своей машины, разговаривал с кем-то по мобильному телефону.

Хорьков не знал этого человека, не слышал, о чем тот говорит, иначе от его радостного настроения не осталось бы никакого следа. Разговор по телефону неизвестного Хорькову мужчины шел именно о нём, о Хорькове, а последняя фраза, произнесенная этим человеком, несла в себе отнюдь не скрытую угрозу для Владимира Степановича.

Без всякой тени иронии, абсолютно серьезно, мужчина сказал своему невидимому собеседнику:

— Мочить надо этого урода, тем более он уже и похороны свои оплатил.

Слова, не услышанные Хорьковым, были подхвачены порывом ветра, который смешал их с другими звуками большого города и бросил эту смесь на середину реки, прямо напротив величественного и торжественного здания знаменитой тюрьмы, и здесь собранные ветром слова и звуки окончательно растворились в весеннем воздухе.

Иерусалим, 2008 год.

Ничего особенного

Ничего особенного

Расин коротко постучал в дверь генерального директора и, не дожидаясь ответа, вошёл.