Итак, Бушавен, восстановленный в должности мэра, председательствовал на торжественном митинге, устроенном в честь освобождения Палиссака. Вспомнив свои переживания перед таким же знаменательным днем в прошлом, он прежде всего от имени собравшихся почтил память погибших граждан округи: «…Лусто, этого труженика дордоньской земли, отдавшего жизнь за родину… Бастида, честного рабочего, примерного гражданина, которого любили даже его политические противники…» Затем мэр упомянул об отсутствующих, о безвинных жертвах, схваченных и уведенных оккупантами: это — «несчастная вдова нашего дорогого Бастида… начальник почты, отец троих детей…» В заключение он вспомнил о попавших в руки врага военнопленных… После здравицы в честь тех, кто освободил страну, и в первую очередь в честь генерала де Голля, мэр предоставил слово желавшим выступить.

Первый оратор, учитель Бертон, появился на трибуне в офицерском мундире, на котором красовались погоны капитана. Говорил он громко, с рассчитанными на внешний эффект ораторскими приемами. Сперва сказал несколько слов о комитете освобождения — «этом органе, возникшем из глубин палиссакского движения Сопротивления…» Потом приступил к существу дела: «…Социалистическая партия выступает перед вами с высоко поднятой головой… Мы представляем собой тех, кто с самых первых дней войны верил в генерала де Голля… В мрачную пору оккупации мы мужественно вели борьбу с врагом, скромно, не выставляясь напоказ…» И закончил призывом к действию: «…чтобы под руководством генерала де Голля завершить освобождение Франции и не допустить возврата к власти старых реакционных сил…»

После него выступил толстяк Тайфер. Он говорил медленно, с расстановкой, поминутно утирая платком лоб, и за время своей речи опустошил графин воды. Он не прибегал к ораторским приемам, но его голос прозвучал с особой силой, когда он вспомнил о республиканских традициях: «…все мы, кто остался верен своим идеалам, видим сегодня их радостные симптомы в рождающейся Четвертой республике…» Весьма кстати он упомянул о своем сыне, «ушедшем в маки по призыву своего отца…» Затем, беря в свидетели мэра, «своего давнишнего политического противника», Тайфер с доверительным видом пустился в воспоминания о том, как вместе с мэром ему удалось повлиять на немцев в тот день, когда они пришли в Палиссак. «…Но если Палиссак не разделил участи Орадура, — скромно закончил он, — то в этом нет никакой нашей заслуги, ибо, как и все французы, мы только выполнили свой долг, только свой долг…»

Потом на трибуну поднялся господин Брив, выступивший «от имени местного Сопротивления…» Говорил он высокопарно и витиевато и закончил речь на высоких нотах, воскликнув: «Ничто больше не сможет разрушить наш союз, скрепленный кровью жертв!… Ничто больше не сможет нас разъединить!… Мы останемся верны великому идеалу свободы, за который все мы боролись, не щадя своих сил, идя на все жертвы!…»

Последними двумя ораторами были Роз Франс от Коммунистической партии и доктор Жан Серве от Национального фронта. Хотя этот порядок выступления ораторов показался всем на митинге естественным, он был установлен не без споров. На предшествовавшем митингу заседании комитета Бертон высказал свое удивление таким, как он выразился, «несоответствием». Митинг был организован комитетом освобождения и логически должен был завершиться выступлением его председателя. Однако Серве настаивал на предложенном им порядке: «Твой комитет освобождения, — сказал он, — это только Палиссак. Национальный фронт — это вся Франция». — «В таком случае, — заявил Бертон, — я буду выступать первым».

Роз, взволнованная и внезапно вдруг оробевшая, начала свою речь такими словами: «В час, когда мы празднуем освобождение Дордони, я хочу прежде всего приветствовать тех, без чьих жертв мы не были бы здесь, и в первую очередь героев Сталинграда, которые, нанеся нацистам первое крупное поражение, спасли мир от фашистского варварства».

Аудитория зааплодировала. Приободрившись, Роз рассказала вкратце историю французского движения Сопротивления и воздала должное «всем тем, — откуда бы они ни пришли и кем бы они ни были, — кто боролся в партизанских отрядах, на заводах, в деревнях, и даже в тюрьмах, за освобождение родины…» Как женщина, она подчеркнула роль женщин в борьбе с врагом: «…Никто теперь не сможет оспаривать наши права на активное участие в жизни страны…» Как коммунистка, она выразила в простых словах чувства, воодушевляющие коммунистов: «…любовь к родине, которую так горячо воспел поэт-коммунист, выступая от имени своей партии… преданность идеалу справедливости, мира и прогресса…» Нарисовав образ Франции, проданной, преданной, разграбленной, опустошенной войной, Роз Франс воскликнула: «Борьба еще не кончена!…» Она призвала продолжать борьбу, «чтобы полностью изгнать захватчиков… уничтожить фашизм… покарать предателей… воссоздать свободную, сильную, независимую Францию!…» Доктор Серве заявил, что движение Сопротивления объединило всех французов. В качестве примера он указал на боевой союз между Лусто, бывшим членом «Боевых крестов», и рабочим-коммунистом Бастидом — в борьбе с врагом они стали товарищами по оружию. Выступая от имени Национального фронта, Серве подробно изложил программу Национального совета сопротивления, разработанную еще в период его подпольного существования: ликвидация фашизма и всех его последствий, наказание предателей, расширение демократических свобод, введение подлинного социального обеспечения, национализация банков и крупных промышленных компаний, новая конституция…

«…Вот, — сказал он, — та программа, которая будет поддержана теперь всем народом…» Как представитель Ф.Т.П., он напомнил о роли партизанских отрядов в борьбе с врагом и так закончил свое выступление: «…Пусть и впредь живет и крепнет наш боевой союз! На обновленной земле мы рука об руку пойдем вперед к новой жизни, к восстановлению нашей страны, к свободе и миру!»

Под звуки «Марсельезы» митинг закончился. У всех на глазах были слезы радости. Жители Палиссака пережили один из самых замечательных моментов истории своего города…

И вполне естественно, что сегодня вечером, в очередную среду, у Александра, который снова открыл свою парикмахерскую, разговор вертится вокруг темы дня. Тут собрались мясник Мерло, бакалейщик Булен, Жозеф Пейроль, инспектор Костдуа, жандарм Лажони и Бертон в своем капитанском мундире. Именно Бертона сейчас и бреет Александр…

— Господин Костдуа прав, — говорит между двумя взмахами бритвы Бертон, — на митинге было слишком много ораторов.

— Я не согласен с этим, — возражает Булен. — Мне еще не приходилось видеть ничего подобного. Люди готовы были провести всю ночь на митинге.

— И все же, — настаивает на своем Костдуа, — для одного раза чересчур много. Я не говорю о господине Серве, речь его была превосходна, но вот, например, эта молодая женщина, которая никому в Палиссаке не знакома…

— Выступление коммуниста было необходимо, — замечает Мерло.

— Конечно, конечно! Но можно было подыскать кого-либо из местных жителей, кто выступил бы покороче. Она говорила хорошо, я не стану этого отрицать, но, мне кажется, без всякой пользы. До нее все уже было сказано.

— А мне, например, ее упоминание о русских показалось очень правильным. Нравится нам это или нет, а надо признать, что без их помощи мы не сидели бы здесь.

— Так же, как и без помощи американцев, — вставляет Бертон.

Александр придерживает рукой его голову и делает грациозное движение бритвой.

— Я симпатизирую больше американцам и англичанам, чем русским, — заявляет Лажони. — Однако надо быть справедливым. Именно армии Сталина вывели из затруднительного положения всю Европу, тех же англичан и прочих… Что же касается коммунистов, то, конечно, можно не разделять их взглядов, но все же, когда нужно было сражаться с бошами, они всегда были тут как тут.

— Жандармерия тоже не устояла перед заразой, — говорит с иронией Костдуа. — Сегодня буквально все причисляют себя к коммунистам или членам Национального фронта.