Лишь с пятой попытки мне удалось принять отработанный, вежливо-бесстрастный тон гостиничного портье. И тем не менее что-то тяжелое продолжало, давить на диафрагму.

— Да, — признал я, — мне известно, что сокрытие улик преследуется по закону. Но ты не можешь меня арестовать. Я ведь сообщил об этом в полицию. Я сразу же рассказал об этом Акселю Брехейму.

Это уже было совсем глупо. Я пожалел, что сказал эту фразу, еще до того, как закончил ее.

Морюд покраснел, чем и подтвердил, что сожаление не было напрасным.

Видимо, чтобы направить его мысли в другую сторону, я спросил:

— Тебе известен человек по имени Стейнар Бьёрнстад?

В Нарвесеновском киоске на новой автобусной станции я купил все имевшиеся в продаже норвежские газеты, пересек Репслагервейта и вошел в «Три зала».

Я уже был на пути к столику с кофе и шоколадным пирожным, когда в дверях показалась запыхавшаяся Тереза Рённинг.

— Я видела, как ты сюда вошел, — сказала она.

Улыбка у нее получилась дружелюбная, но печальная.

— Поеду следующим автобусом, — объяснила она.

Мы сели за столик у камина. О Марио мы сказали всего лишь несколько слов. Но и тех было достаточно, чтобы понять, что ей почти все известно. Достаточно, чтобы понять, что она меня не упрекала.

Но недостаточно, чтобы рассосалась тяжесть в животе.

Тереза вытащила «Адрессеависен» из кипы газет.

— Ты читал?

— Еще не успел.

Она нашла нужную страницу, где на фотографии была она сама и еще четверо: ее муж, какой-то филиппинец и супружеская пара — норвежец и филиппинка. Заголовок гласил: «Низкопробные методы рекламы женщин из азиатских стран».

— Они обратились к нам, потому что Ларе перед Рождеством разговаривал с одним знакомым журналистом, — объяснила Тереза. — Разговор был сугубо личный, но журналисту показалось интересным выступить с критикой «Филконтакта» именно сейчас, в связи с убийством.

Речь в статье шла о тех рекламных проспектах, копии которых она мне передавала. Упоминались формулировки типа «крупнейший поставщик прекрасных дам», «дивный цветок южных широт» и «благовоспитанные, высокоморальные девушки». Суть интервью сводилась к тому, что такого рода реклама взывает к предрассудкам и ложным представлениям и тем самым позволяет ее авторам выдавать этих женщин за легко доступный на рынке товар.

«Такая реклама явно дискриминационного характера меня как филиппинского гражданина приводит просто в отчаяние, — заявлял филиппинец. — У норвежских читателей может создаться впечатление, что меня едва можно оценить в стоимость авиабилета до Манилы».

— Мы согласились на интервью, — сказала Тереза, — но только с условием, что наше выступление никак не будет увязано с репортажами об убийствах.

«Тот факт, что филиппинцы католики, в рекламных материалах «Филконтакта» подается как своего рода знак качества, — говорилось дальше в интервью. — Напротив, этот момент как раз и может быть источником конфликтных ситуаций. С одной стороны, это проблемы, возникающие зачастую на почве разного вероисповедания супругов. Но самое ужасное в том, что разведенную женщину отвергают и церковь, и семья, когда она возвращается на родину, где католическая община всегда отрицательно относилась и относится к разводу. Это приводит к тому, что многие филиппинки вынуждены играть роль терпеливой жены, даже если совместная жизнь и не ставит перед ними таких проблем. Но муж тем самым приобретает дополнительные преимущества в качестве главы семейства. И это делу не помогает. Нам известно немало примеров, когда мужья обращаются со своими женами как с вещью. Многие женщины к тому же не имеют представления, какими правами они обладают, находясь в Норвегии».

В конце статьи пятеро авторов специально оговаривали, что они никоим образом не хотят оскорбить тех, кто познакомился друг с другом с помощью подобных клубов. Большинство браков оказались удачными. Они пытались лишь обратить внимание на дискриминационные методы рекламы.

Я отложил газету.

— Тебе вряд ли удастся сделать так, чтобы ваше выступление не связывали с убийствами, — сказал я. — В отличие от «Адрессы» многие газеты не станут держаться в рамках приличия.

— И все же сейчас самое время об этом сказать, — возразила Тереза. — Об этом надо говорить, пока трагедий еще не так много.

— Ты знаешь что-нибудь о Стейнаре Бьёрнстаде? — спросил я.

Она покачала головой.

— Он экономист, — пояснил я. — Полтора года назад женился на филиппинке. Не знаю ее имени. Она, по-видимому, уехала домой, на Филиппины. Но они так и не развелись.

Тереза склонила голову набок, словно дрозд, прислушивающийся к тому, как червяк ползет по земле. Немного погодя она сказала:

— Роза. Это, наверно, она. Я с ней один раз встречалась с год назад. Они с Брендой были немного знакомы. Бренда — это вторая женщина на фотографии в газете. Да, наверно, это Роза. Она исчезла из города где-то осенью. Совершенно неожиданно. А муж ее работает в банке.

— Было бы интересно узнать, что заставило ее уехать. Если она действительно уехала.

Бренда Сёренсен работала лаборанткой в «Региональной больнице». Когда я пришел, она на десять минут оторвалась от анализов мочи. В конце коридора стояли два стула. Два стула и стол с пепельницей. Бренда курила нещадно.

Она владела норвежским не так свободно, как Тереза, хотя переехала в Норвегию еще до того, как были введены ограничения на въезд для иммигрантов. Тем не менее мы понимали друг друга, не переходя на английский.

— Роза была счастлива, — говорила Бренда. — Но не в семье. В семье у нее все было нормально, но не более того. Бьёрнстад не добрый человек. Плохой муж. Но Роза была счастлива потому, что вырвалась из трущоб. Нет, Норвегия ей не нравилась. Она говорила, что норвежцы такие же холодные, как и климат в их стране. Норвежцы не любят людей не с таким цветом кожи, как у них. Так говорила Роза. Но она была счастлива.

— Почему же она уехала, раз ей было неплохо в Норвегии?

— Возможно, она уехала не по своей воле, — ответила Бренда. — Возможно, муж ее заставил.

— Но ведь они до сих пор женаты. Ее не могут отсюда выслать против ее воли, пока она замужем за норвежцем.

— Может быть, она этого не знала.

— Но ведь у нее был ребенок.

— Да, но, возможно, именно по этой причине Бьёрнстад и не хотел ее больше держать у себя в доме.

— Ты в этом уверена?

— Я так думаю. Она как-то говорила, что Бьёрнстад совсем не рад малышу.

— Ты знаешь, когда она уехала из Норвегии?

— Где-то осенью. Мы с ней не часто встречались. Так, иногда. Совершенно случайно. А потом вдруг я перестала ее встречать.

— Ты уверена, что она уехала обратно на Филиппины?

— А где же ей еще быть?

— Женил своего приятеля? — спросил Аксель Брехейм.

Я кивнул:

— Все прошло как по маслу. Я и не думал, что создать семью так легко.

Он взял бутылку пива, которую я поставил на стойку.

— Я сегодня говорил с тремя из ездивших тогда в Манилу, — сказал он. — Одна приятная пожилая пара, у них дочь миссионерствует где-то в тамошних трущобах. И с моряком, как выяснилось, твоим старым знакомцем.

— Узнал что-нибудь интересное? — спросил я без воодушевления.

— Морюд у них побывал.

— Этого следовало ожидать.

Брехейм остановился перед окном на улицу Шультца:

— Я слышал, здесь не будут возводить этот храм культуры.

— Верно, — ответил я. — Городской совет принял такое решение вчера поздно вечером.

— Значит, на месте «Отеля Торденшолд» не будет автостоянки?

— Роза Бьёрнстад, — сказал я.

— Это шеф отдела культуры?

— Тебе надо выяснить, уехала ли Роза Бьёрнстад осенью из Норвегии. И еще нам надо попытаться разыскать ее. Если она в живых.

— А почему бы шефу отдела культуры не быть в живых? — поинтересовался Аксель Брехейм.

24

Не помню, чем я занимался все эти праздники. Большую часть времени, наверное, изучал узор на обоях в гостиной. А в один из дней достал лыжи и отправился на прогулку в Бюмарк, но в рассеянности наскочил на елку. И в результате сломал лыжи и вывихнул правую ногу. Звонили Педер и Леонарда, приглашали отпраздновать их брак по расчету. Но я не был особенно расположен к общению.