Джек заходит в главный коридор, бросает взгляд на меня и Кайлу, сидящих на скамейке, и проходит прямо мимо нас. Кайла, конечно, начинает рыдать. Понадобилось много уговоров и шоколада в воскресенье, чтобы убедить её прийти в понедельник в школу. Я разрываюсь между порывом наподдать ему ногой, за то, что заставил её плакать, и знанием, что расставание стало лучшей вещью для них обоих. Это было неизбежно. Такой парень как Джек Хантер, не встречается с девочками своего возраста. Это обычный консенсус всей школы. Конечно, Кайла продержалась всего две недели! Он Джек Хантер! Он ездит по городу с богатыми девушками на Порше. Его раньше всех приняли в Гарвард, о чем мистер Эванс не забывает напоминать каждому студенту, который бьет баклуши в комнате для самостоятельных занятий.

Просто Джек Хантер предназначен для чего-то большего и лучшего, чем Носплейнс, Огайо.

Легион его воздыхательниц быстро возвращается. Девочка-поэт расклеила кучу бумажек по его шкафчику. Со статуи в классе искусств сняли простынь и снова передвинули в центр аудитории, и скульптор счастливо вырезает его части тела. Плакальщица из драмкружка наряжается и прихорашивается перед зеркалами в туалете как семилетняя девочка, которая только что обнаружила мамину косметику. Планы по приготовлению торта для Джека становятся грандиозней, чем когда-либо, он будет выставлен на соревнование по выпечке в центре города, а не брошен в Кайлу. Девочки вернулись с поразительным возмездием.

Эйвери не появляется в школе три дня. Никто не говорит о её выходке с битой в качестве орудия, поэтому я могу только предположить, что она всех запугала и велела молчать об этом. Но говорят, что ей не очень хорошо. Официальный слух: она болеет, но я-то знаю лучше. Она зализывает свои раны, пытаясь выяснить, какая дизайнерская юбка скроет хвост между её ног, когда она, наконец, вернется. Это всего лишь вопрос времени. Иногда, мне становится её жаль. Но затем я вспоминаю, что она сделала, и тогда мне жаль лишь части её тела.

Глубоко вдыхаю, чтобы успокоить свой гнев, и сосредотачиваюсь на чем-то еще. Миссис Грегори что-то бубнит. Я машинально рисую её лицо на бумажке, а затем изящно пририсовываю ей банан вместо носа. Я до сих пор не могу вспомнить, что произошло в ту ночь на вечеринке. Конечно, я была очень пьяна, и это понятно, но я и раньше напивалась, и хотя всё было как в тумане, всегда помнила какие-то отрывки. Но в ту ночь? Ничего. Вместо моей памяти огромная черная дыра. Я никогда так не разочаровывалась – мой мозг является фантастически сексуальным элементом оборудования, который я держу в первоклассном состоянии. Итак, почему я не могу вспомнить даже кусочка той ночи?

Кайла занимает позицию Эйвери как временная пчелиная матка. Я наблюдаю, как она хандрит во время ланча, вокруг нее сочувственно воркуют девочки, настаивая, что она найдет себе кого-нибудь получше, а сами страстно посматривают на Джека, сидящего по ту сторону столовой. Джек ест один, читая книгу, пока жует сэндвич. Интересно, что сделали бы эти девочки, если бы узнали, что я носила его рубашку? Вероятно, засунули бы мне в рот яблоко и поджарили бы до хрустящей корочки. Я готова умереть, но не готова умереть с фруктом во рту. Это совершенно другая ситуация.

– Что совершенно другая ситуация? – спрашивает Рен, ставя напротив моего подноса свой и присаживаясь.

– Ах, ничего, – отмахиваюсь я. – Как у тебя дела, мой величественный През? Занят мирными переговорами с Ираном? Прочесываешь земной шар в поисках альтернативных источников энергии?

– Убеждаюсь, что Эйвери вернется в школу с наименьшей силой власти. Ты бы удивилась, узнав, сколько учителей было под её влиянием.

– Совсем не удивлюсь. Я видела, как она работает.

– Надеюсь, у нее хватит здравого смысла не работать так некоторое время, – вздыхает он. – Я действительно не хочу идти к Эвансу насчет GHB.

– Или насчет того, что случилось в ту ночь в средней школе.

Глаза Рена вспыхивают за его очками.

– Это был блеф.

– И ты вздохнул, и ты пыхтел, ммм, и ты солгал, и дом упал³⁵.

Рен некоторое время смотрит на меня, прежде чем понизить голос до минимального бормотания.

– Она была нашим другом.

Я смотрю поверх своего хот дога.

– Кто?

– София, – продолжает Рен. – Джек, София и я. Мы были лучшими друзьями в начальной школе. Мы жили рядом друг с другом. Играли на одной улице, во дворах друг у друга. Каждые летние и зимние каникулы мы были вместе целыми днями. Это было самое счастливое время в моей жизни.

Он вдыхает и отодвигает свой поднос.

– Эйвери жила на окраине. Она иногда приезжала к нам, так как была лучшей подругой Софии. Она не была похожа на ту девочку, которой является сейчас. Старая Эйвери была громкая и властная, но добрая. И делала всё, чтобы София смеялась. Она ненавидела Джека, но я всегда знал, что это лишь прикрытие и он ей нравился, также её не устраивало то, как он нравился Софии. Эйвери ревновала, что София получает всё его внимание, и ревновала, что София получает его. Она застряла посередине, и, я думаю, это пожирало её изнутри, когда мы стали старше.

Я стараюсь не двигаться или не дышать слишком громко. Последнее, чего я хочу, так это сбить его с рассказа. Рен смотрит вверх.

– Я хочу тебе кое-что показать. После школы. Сможешь отвезти нас туда?

Я киваю, и он улыбается.

– Хорошо. Тогда увидимся. Мне нужно организовать Благотворительный Забег, так что я лучше пойду.

– Увидимся, – я пытаюсь говорить как обычно. Я наблюдаю, как он уходит из столовой, любопытство поедает меня живьем.

***

После школы Рен инструктирует меня, куда ехать. Он показывает мне дорогу к аэропорту, который находится недалеко от Колумбуса. После еще нескольких поворотов, мы оказываемся в пригороде рядом с аэропортом. Дороги здесь разбиты, над головой постоянный шум от самолетов, которые с грохотом пролетают мимо, дворы с желтой увядшей травой, дома с облупленной краской и мусорные баки вдоль улиц. С провода электропередач уныло свисает пара теннисных туфель. Я паркуюсь и следую за Реном. Он ведет меня вверх по лестнице крошечного, двухэтажного дома с чистыми, но ветхими окнами. Крыльцо повреждено непогодой и завалено разбросанными детскими пластмассовыми игрушками. Нам открывает женщина, всматриваясь через москитную дверь.

– Рен! – её лицо светится. – Не стой, заходи!

– Спасибо, миссис Хернандез.

– Это твоя подруга?

– Да, она помогает мне в благотворительном продовольственном фонде.

– Ох, как здорово. – Миссис Хернандез вытирает руки о фартук и протягивает одну мне. – Я – Белина. Приятно познакомиться.

– Айсис. Взаимно.

– Ну же, входите! Не стойте на холоде!

Она проводит нас в крошечный дом. В нем пахнет мясом со специями и свежим бельем. Почти на каждой стене висит фарфоровое изображение Пресвятой девы Марии, кресла, стулья и столы потрепанные, но чистые. Мимо проносятся два ребенка, крича и гоняясь друг за другом с туалетными щетками, используя их как мечи. Миссис Хернандез сердито говорит им что-то на испанском, они съеживаются от страха и сразу же убегают в ванную комнату.

– Простите за это, – улыбается миссис Хернандез. – Я весь день готовила гренки и позволила им играть чем угодно.

– До тех пор, пока они не начали махать своими мечами над едой, – шутит Рен. Она смеется и приглашает нас пройти на кухню.

– Хотите сок? Еще у меня есть молоко.

– Нет, спасибо. Мы здесь ненадолго. Я хотел попросить у вас документы по WIC³⁶. Мне нужен пин-код, указанный на них, и я как раз был в этом районе, поэтому решил заглянуть.

– Конечно! Секундочку.

Она торопится наверх. Рен поворачивается ко мне и обводит вокруг рукой.

– Уютно, не так ли? Четыре спальни. Три ванные комнаты. Неплохо для одинокой женщины с двумя ртами, которые нужно прокормить.

– Здесь очень мило, но я не понимаю…

– Она работает горничной. Практически с минимальной зарплатой.