— Значит, он знает обо мне. А ты говорила, что нет.

— Да, извини, Кент. Я ведь никогда не обманываю тебя, но теперь ты понимаешь, почему я так сказала. И я не знала, что ты встречаешься с Челси.

— Между нами ничего не было, понятно? — почти воинственно заявил Кент.

— Да, конечно, — глядя на яблоко, согласилась Моника.

Сын видел, что его слова успокоили мать, хотя и прежде он никогда не давал никакого повода считать себя завзятым гулякой. Он таким не был.

— И давно он обо мне знает? — спросил Кент.

— С того дня, как я записала тебя в школу. Я и понятия не имела, что он там директор, пока не увидела его входящим в кабинет.

— Значит, он и не подозревал о моем существовании?

— Нет.

Кент склонился, пряча лицо в ладонях, так что телефонная трубка взъерошила ему волосы над ухом. Наступила гнетущая тишина. Моника положила яблоко на столик так осторожно, словно и то, и другое было сделано из хрусталя. Она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и смотрела на ту часть ковра, на которую падал солнечный луч. В ее глазах тоже стояли слезы.

Через некоторое время Кент поднял голову.

— Так что же заставило тебя рассказать ему?

— Он тебя узнал и сам спросил.

— Узнал?

— Ты очень на него похож.

— Похож? — Это еще больше потрясло Кента. Моника кивнула, не сводя глаз с ковра.

Все разом нахлынувшие эмоции прорвались в потоке злости, причину которой парень и сам не понимал.

— Я прожил всю жизнь в неведении, а теперь ты вдруг объявляешь мне, кто мой отец, и оказывается, что это человек, который мне нравится, да еще и то, что я на него похож! — Остановившись на секунду, Кент прокричал: — Ну давай же, продолжай, ма! Расскажи, как это все произошло! Не заставляй меня задавать тысячи вопросов!

— Тебе это не понравится.

— Да наплевать! Я хочу все знать!

Она помолчала, стараясь успокоиться и взять себя в руки.

— Он был просто парень, которого я встречала в колледже, когда училась там. Какой-то предмет мы изучали вместе, в одной группе — не помню уже, какой. Я всегда считала его красивым, но между нами ничего не было. Я даже не очень хорошо его знала. В выпускном классе я подрабатывала, разнося по адресам пиццу из кафе «Мама Фиори», и однажды июньским вечером мы получили заказ на полдюжины порций для холостяцкой пирушки. Я принесла пиццу, а он открыл мне двери. Он… — Моника сплела пальцы и пожала плечами. — Я не знаю… Он схватил меня за руку и затащил в комнату. Там было очень шумно, они, конечно, выпивали. Там повсюду валялись пивные бутылки и шатались какие-то едва одетые девицы. Он вспомнил меня и собрал со всех парней огромные чаевые, а потом предложил мне вернуться к ним после работы и выпить пива. Я никогда… никогда ничего подобного не делала. Я была из тех, кого называют «синим чулком». Ученица, такая правильная и старательная. Очень целеустремленная. Не могу понять, почему я так поступила, но после работы я вернулась к ним, и выпила пару бутылок пива, и одно за другое, и кончилось тем, что я оказалась с ним в постели. Через два месяца я обнаружила, что беременна.

Кент минуту переваривал услышанное, со злостью глядя на мать.

— Холостяцкая пирушка, — ломким голосом сказал он, — я был зачат во время мальчишника.

— Да, — прошептала она, — но самое худшее не это. Он молча ждал.

— Это был мальчишник для него. — Моника слегка покраснела.

— Для него?

— На следующей неделе он женился. Потребовалась какая-то доля секунды, чтобы сложилась вся картина.

— Только не говори мне… — Их взгляды встретились, его — совершенно растерянный, ее — смущенный. — Он женился на миссис Гарднер, моей учительнице английского!

Моника кивнула и опустила глаза, потирая ноготь большого пальца. Кент швырнул телефонную трубку на диван, та перевернулась, а сам он опустился на подушки, закрыв рукой глаза.

— Случайная связь, — проговорил он. Мать смотрела, как дергается его кадык.

— Да. — Она и не пыталась оправдываться.

— Его жена знает?

— Никто из них не знает. Он говорит им об этом как раз сейчас.

Кент все еще не открывал лица, а Моника глядела на его длинные ноги в синих джинсах, на плотно сжатые губы, словно он сдерживал плач, на подбородок и скулы с пробивающейся щетиной — ему теперь приходилось бриться каждый день, и на горло, вздрагивающее каждый раз, когда он глотал слезы.

Протянув руку, она погладила грубую ткань на его колене.

— Кент, прости, — прошептала она. Он разжал губы.

— Да, мам, ничего.

Моника продолжала гладить его по колену, она просто не знала, чем еще помочь.

Он вскочил на ноги, словно избегая ее прикосновения, и, шмыгая носом, вытер лицо.

— Слушай, ма. — Он направился к двери. — Я должен уйти ненадолго. Мне надо… не знаю… у меня в голове какая-то каша. Я пойду, ладно? Не беспокойся. Мне очень надо.

— Кент! — Она кинулась за ним, но ой тремя прыжками преодолел ступеньки, и входная дверь уже закрывалась, пропустив его. — Кент! — Моника сбежала по ступенькам и распахнула дверь. — Кент, подожди! Пожалуйста, дорогой, не бери машину! Мы можем еще поговорить… мы можем…

— Мама, возвращайся домой!

— Но, Кент…

— У тебя было восемнадцать лет, чтобы смириться с этим! Дай мне хотя бы несколько часов!

Хлопнула дверца автомобиля, взревел двигатель, и сын слишком быстро развернулся, не вписавшись в поворот, и умчался, оставив на асфальте следы от тин.