Федор недоуменно поднял глаза — тонкие губы Корвино чуть улыбались. Он отставил бокал и сказал, по-русски: "Я ведь долго в Санкт-Петербурге прожил, Федор Петрович, о вас знаю. Подождите, — он остановил Федора движением руки, — дайте мне договорить".

Федор угрюмо слушал. Потом, усмехнувшись, она откинулся на спинку скамьи: "Значит, я оказываю ордену маленькие услуги, а вы за это — ходатайствуете за меня перед ее Императорским Величеством, так?"

— Так, — Пьетро прожевал косулю: "Отменный повар в этом трактире. Вы, Федор Петрович, — он усмехнулся, — не волнуйтесь, императрица Екатерина благоволит к нашему ордену, и прислушивается к советам наших священников.

— Не откажется, — подумал Пьетро, глядя на красивое, хмурое лицо. "Россию он любит, правда, непонятно за что. Есть там такие сумасшедшие. И хочет туда вернуться, разумеется". Священник налил себе вина: "Я бы мог, кстати, разузнать, что случилось с вашим братом. В Италии у нас отличные связи".

— Вас же отовсюду выгнали, — ядовито заметил Федор и вздохнул: "И о Степе знает. Он при дворе болтался, конечно. Что там у нас мистер Джон говорил — Ладгейт Хилл, в Лондоне? Туда я и наведаюсь, первым делом, как в Париже окажусь. Долг отдам, поговорим с ним. Ему этот аббат будет интересен, наверняка".

Пьетро покрутил длинными пальцами: "Федор Петрович, вы же умный человек. Мы вернемся в Европу, рано или поздно. Пока что, — священник обвел рукой площадь, — у нас есть Россия, Польша, Новый Свет, Китай, Индия. В общем, работы много".

Федор почесал в бороде и Пьетро сказал себе: "Ты молодец. Не надо его отдавать Катарине — пропал и пропал. Ордену он будет полезней на свободе, чем в крепости или ссылке. Нам он нужен".

— Мне что, — наконец, смешливо, спросил Федор, — подписать что-то надо?

— Да что вы! — изумился Пьетро. "Мы с вами беседовали, как друзья, не более. Я ведь не случайно попал в Брно, Федор Петрович. Тут есть такой человек, Якоб Франк, крещеный еврей…"

— Я слышал, — Федор открыл вторую бутылку вина. "Он в тюрьме сидел. Потом его наш, — он помолчал и поправился, — русский генерал Бибиков оттуда выпустил. А что вам какой-то крещеный еврей, святой отец, их тысячи, как бы ни десятки тысяч".

— Такой, — аббат потрогал золотой, скромный крестик на хорошо скроенной сутане, — один. Мне надо, чтобы вы с ним познакомились, Федор Петрович. Это несложно, я вас представлю. Мой орден, — Пьетро погладил чисто выбритый подбородок, — очень интересуется тем, что там на самом деле происходит — в замке у Франка и его, — Пьетро поискал слово, — общины. Мне, как вы сами понимаете, — он развел руками, — туда не попасть…

— Они же христиане, — удивился Федор. "Что там у них необычного?"

— Все, — сказал Пьетро. Опустив ресницы, он дрогнул пальцами. "Все, Федор Петрович".

В церкви было людно. Монахиня строго сказала: "Держись за мою руку, Анна. Вот сюда вставай, рядом со мной".

— Холодно, — девочка поежилась. "Холодно, сестра". "Кто-то смотрит, — поняла Ханеле. "Не хочу, не хочу, не надо!"

— Подойди к ней, — шепнул мужчина, что стоял через проход, — в отлично скроенном, темном сюртуке, светловолосый, с чуть заметной сединой на висках. "Подойди, Ева".

Девушка, — высокая, тонкая, в скромном, коричневом платье, подняла на отца большие, цвета дыма глаза. Покачав уложенными на затылке, каштановыми косами, едва разомкнув красивые губы, она шепнула: "Хорошо. Но зачем?"

— Подойди и постарайся узнать, кто она такая, — Александр Горовиц проводил взглядом дочь. Сцепив длинные, сухие пальцы, он потрещал костяшками. "Невозможно, — подумал Горовиц. "Их всех сожгли. Девчонку забрал Радзивилл, как я с ним и договаривался — в обмен на рукописи этого дровосека. Она недавно сдохла, от чахотки, в Санкт-Петербурге. Графиня Селинская, — мужчина издевательски улыбнулся. "Невозможно. Но я, же чувствую, слышу — я не могу ошибаться".

— Какое прелестное дитя, — Ева присела рядом с монахиней. "Как ее зовут, сестра?"

Девочка закрыла мутно-серые глаза и отвернулась. "Анна, — вздохнула старая женщина. "Она слепа, и слаба разумом. Да сжалятся над ней Иисус и Матерь Божья".

— Аминь, — Ева перекрестилась. Погладив черные косы, девушка спросила: "Она живет тут, в вашем монастыре?"

— Временно, — монахиня поднялась с колен и Ева тоже встала. "Она воспитанница святого отца Пьетро Корвино. Аббат везет ее в Париж, там есть пансион для таких несчастных". Ева порылась в бархатном мешочке, что висел на ее тонком, белом запястье: "Примите пожертвование, сестра, вы ведь тоже заботитесь о сиротах".

— Благотворящий бедному дает взаймы Господу — монахиня благословила Еву. Ханеле услышала ласковый, тихий мужской голос: "У тебя очень красивый медальон, дитя мое. Можно посмотреть?"

— Нет! — закричала Ханеле, задрожав, подняв невидящие глаза к своду собора. "Нет, нет, уйди, уйди от меня! Нет!"

Она испугалась, — ей казалось, что этот голос сейчас заберется внутрь нее, туда, где были папа и мамочка, туда, где ей было тепло и спокойно, и после этого не останется уже ничего — только пепел, и смерть. Только одиночество.

— Простите, — пробормотала монахиня. Подхватив судорожно бьющуюся девочку, она вышла на ступени церкви.

Ева вернулась к отцу. Александр, выслушав ее, улыбнулся: "Отлично, милая. Ты у меня умница. Завтра я представлю тебя аббату Корвино"

Девушка недоуменно посмотрела на отца. Тот ласково погладил ее по белоснежной щеке: "Он наш хороший друг, мой и Якоба. Мне нужен этот медальон, милая".

Ева только дрогнула длинными, темными ресницами: "Этот тот, о котором ты рассказывал?"

Александр повел ее к выходу. Опустив пальцы в чашу со святой водой, он подумал: "Если там хотя бы половина — это уже огромная удача. А если целый…, Но откуда его могла взять эта Анна? Или аббат Пьетро его где-то нашел? Вот Ева все и узнает, и привезет мне то, что лежит в медальоне. Очень хорошо".

Он раздул тонкие, красиво вырезанные ноздри. Блеснув серыми глазами, Горовиц ответил: "Да, милая. Ты же помнишь, — он взял дочь под локоть и вывел на залитую солнцем площадь, — ты — воплощение Господа, избранный сосуд, чистый агнец. Господь послал нам это знание, а вскоре и все придут к ограде истинной веры, — он вздохнул. Перебирая пальцы Евы, Горовиц добавил: "Когда увидят мощь гнева Всевышнего, милая".

— Я покормлю голубей, — Ева улыбнулась. Выйдя на булыжники площади, она стала разбрасывать зерно. Птицы курлыкали, взлетали на ее плечи. Александр, полюбовался золотыми лучами в ее волосах: "Никто не устоит. Она поедет с аббатом в Париж, и привезет мне медальон. Не надо никого убивать, хоть это и разрешено, разрешено все. Но если мы избавимся от аббата и этой девчонки — начнут задавать вопросы. Незачем рисковать".

Он подошел к дочери, и попросил: "Дай и мне". Александр насыпал зерна на ладонь. Белая голубка, вспорхнув крыльями, присела на его руку.

— На той неделе служение, — сказал он ласково, захлопнув дверь кареты, поцеловав дочь в лоб. "Твое стадо избранных соскучилось по тебе, милая, не лишай их счастья прикоснуться к присутствию Божьему, ко второй Деве Марии, — Горовиц перекрестил дочь и велел кучеру: "Трогай!"

Окна большой, просторной комнаты выходили на излучину реки. Замок стоял на холме, вокруг простирались темно-рыжие, осенние луга. На горизонте, в сумраке, виднелись шпили и черепичные крыши Брно.

Александр отложил перо и прислушался к перекличке солдат во дворе. "Все хорошо, — подумал он, наливая себе вина. "Я получу то, чего нет больше ни у кого в мире. Откуда же его взяли? Тот старик, в Измире, умер, а Судаков, — он усмехнулся и выпил, — Судаков, как я слышал, поклялся таким не заниматься. Послушный человек, ничего не скажешь. Оно и хорошо, вряд ли есть кто-то сильнее него. Даже я, и то…, - Александр посмотрел на рукопись. Захлопнув тетрадь, взяв свечу, он поднялся.