Он молчал, устремив взгляд на запад, где садилось солнце в ранней весенней дымке, прочерчивавшей небо горизонтальными полосами от слегка розового до пурпурного цвета. Джесси смотрела в ту же сторону. Они сидели спокойно в тени дерева, любуясь красотой весеннего заката и вдыхая аромат распускающихся цветов. Она первая нарушила молчание:

— Лейтенант, не придешь ли ты на свадьбу Гарриет? Уверена, она будет очень веселой.

— Но я не знаком с графом Бодиско…

— Я как раз писала письмо Гарриет, когда ты положил свою записку в мою корзинку с бельем. Не разрешишь мне попросить считать и тебя приглашенным? После свадебного ужина будет бал. Любишь ли ты танцы, лейтенант Фремонт?

В день свадьбы Джесси находилась в центре внимания семейства Бентон: ведь это был ее первый выход в свет. Ей страшно нравилось одеваться на бал в окружении матери, двух младших сестер и Мейли, ее воспитательницы. Ее платье из белого сатина с узором, отороченное тонкими кружевами вокруг шеи и рукавов, было сшито миссис Эббот, модной портнихой из Лондона.

В полдень она села в семейный экипаж с отцом и матерью, которые уговорили ее пойти на такие усилия ради семьи Гарриет и завоевания положения в обществе. Дорога к поместью Бодиско на целую милю была забита экипажами. Сюда прибыл весь дипломатический корпус, а также высшие офицеры армии и флота с генералом Уинфилдом Скоттом, возглавлявшим процессию в блестящих мундирах. Присутствовали президент и члены его кабинета, а также старейшие члены конгресса и Верховного суда.

Джесси провели в комнату невесты на втором этаже, где она нашла Гарриет необычайно веселой. Она была легкомысленным, живым ребенком, стремившимся извлечь удовольствие из всего.

— Дорогая! — закричала она Джесси. — Вот кольцо с жемчугом. Граф хочет, чтобы оно было у тебя.

Гарриет подбежала к окну, посмотрела в щель между жалюзи:

— Джесси, посмотри на карету с сатиновыми розетками на лошадях. Это, должно быть, французский посол. Я так волнуюсь, уже три дня не могу куска проглотить. Граф говорит, что мне нельзя есть до свадебного ужина.

Джесси скромно улыбнулась, ощущение тревоги ушло: Гарриет нравится все, имеющее отношение к ее свадьбе, — драгоценности, платье, кареты, поездка, государственные обеды, балы и церемонии. Она с ее бурлящей натурой будет извлекать счастье из происходящих событий и благосостояния своей семьи и долго умалчивать, что ее муж старый и уродливый.

Вскоре группу невесты провели по задней лестнице в гостиную, примыкавшую к крытой галерее. Двери были открыты, и сидящие гости наблюдали за проходившей церемонией. Джесси мгновенно окинула взором зал и глазами нашла лейтенанта Фремонта, красивого в парадном мундире и улыбающегося. Во время искусно спланированного обеда она чувствовала себя далеко от него — он сидел почти на полстола от нее. Но позже, когда за рядом пальм, образовавших своего рода ширму, в бальном зале заиграл оркестр и она протанцевала первый вальс с Джеймсом Бьюкененом и богемскую польку с графом Бодиско, Джесси, считая, что выполнила свой долг, присоединилась к Фремонту на открытой площадке, с которой открывалась панорама столицы.

Мелодичная музыка долетала до них из зала, где танцевало уже много пар, их драгоценности и золотые шнуры сверкали в отблеске тысяч горящих свечей. Щеки Джесси раскраснелись от волнения столь необычного дня, и она улыбнулась в сгущавшихся сумерках, когда лейтенант взял ее под локоть за бахромкой кружев и прошептал:

— Вы, возможно, пришли на свадебную церемонию, я же пришел потанцевать с вами.

Они вошли в танцевальный зал, некоторое время стояли не двигаясь, напряженные, задумчивые, не даст ли начало танца толчок чему-то такому, чего они сами потом не смогут или не пожелают остановить. Для Джесси этот момент, неотчетливый, но навсегда запомнившийся, словно был вырван из потока времени. Она вдруг оказалась в его руках и закружилась в звуках венского вальса Иоганна Штрауса.

Вновь, после того, как она сидела с ним рядом на концерте, Джесси увидела, что он был невысокого роста. Ранее она никогда не танцевала с невысоким и с такой гибкой тонкой талией мужчиной. Поначалу возникло странное, почти неприятное чувство, связанное с тем, что нельзя взглянуть на мужчину снизу вверх, почувствовать около себя его огромность, ширину его плеч, делающие женщину крохотной и изящной. Но стоило начаться танцу, и она поняла никчемность количественных оценок.

Ее мысли и чувства устремились вперед, их воздействие было столь сильным, что она испугалась, ей даже показалось, что теряет сознание. Она была рада, когда смолкла музыка и они прошли в конец танцевального зала, где она опустилась в глубокое кресло.

Столь же неожиданно и необъяснимо, как и чувство слабости, ее охватил гнев, возмущение самой собой и даже некоторый страх. «Кто он такой, — спрашивала она себя, — этот странный человек, который так волнует меня? Несколько недель назад я ничего не слышала о нем, а сейчас еле стою на ногах! Такого со мной не бывало. Я думала о нем, я представляла его лицо и прислушивалась к тембру его голоса. Мне нравился он как самый красивый человек, какого я увидела впервые, и его задумчивость. Казалось чудом, что он любил те же самые книги, что и я, решил избрать карьеру исследователя Запада, как мой отец, а также и я в меру своих сил. Это совпадение казалось восхитительным и волнующим, но при этом внутри меня не появлялось силы, так ослабляющей мои колени, что они не способны держать меня!»

В теплое воскресное утро в марте после службы в пресвитерианской церкви Джесси и ее отец отправились в дом Хасслера, где Николлет и Хасслер намечали провести совещание с сенаторами, чтобы изложить им доводы для нажима на сенат и побудить его дать разрешение на проведение ряда экспедиций в районы Дикого Запада. Том Бентон был изумительным пешеходом. Своим длинным шаркающим шагом он передвигался так быстро, что Джесси приходилось почти семенить, чтобы успевать за ним. Так было всегда. Ее отец никогда не замедлял шага и не подстраивался под рост, возраст и аллюр взрослевшей дочери. Он относился к ней как к равной, говорил с ней тем же языком и с той же серьезностью, как со своими избирателями в Сент-Луисе или со своими коллегами в сенате. Джесси медленно, зачастую мучительно понимала смысл сказанного им; но с течением времени его идеи становились более ясными и все глубже входили в ее сознание. После Джесси Элизабет Бентон родила мальчика, но он умер, и эта смерть еще сильнее привязала Тома Бентона к Джесси. Ко времени рождения Рэндолфа отцу уже было поздно менять привязанность к своей подававшей большие надежды дочери, в рассудке и сознании которой он обнаружил повторение собственных интеллектуальных качеств.

Джеймс Бьюкенен как-то заметил, что Джесси и Том Бентон — одного поля ягода. Отец и дочь были довольны такой оценкой, и оба знали, что она верна. Прислушиваясь к разъяснениям Джесси относительно экспансии на Запад, необходимости прокладки национальной дороги от Сент-Луиса к Санта-Фе, слушатель мог закрыть глаза и мысленно видеть перед собой Томаса Гарта Бентона, слышать его тон, его вокабулы, его колючие фразы.

Однако никто никогда не думал назвать Джесси Бентон подголоском ее отца. У нее было собственное мнение, и притом уверенное. Случилось так, что, будучи уроженкой пограничного района Сент-Луиса, воспитанная в среде охотников, звероловов, проводников, мехоторговцев и коммерсантов, которым доводилось видеть большие неисследованные земельные массивы с несметными богатствами, она также прониклась убеждением, что нынешние Соединенные Штаты — лишь небольшая часть того, какими они должны стать. Она использовала даже такие термины, как «предопределение судьбы», звучавшие напыщенно в устах молодой девушки, но Том Бентон проповедовал предопределение судьбы с того времени, когда Джесси было всего пять лет. С восьми лет она слышала его выступления в сенате, когда он сражался за эту идею, видела, как он работает со своими единомышленниками в библиотеке дома Бентонов; прочитала сама или ей прочитали о всех фактах истории, которые, по мнению Тома Бентона, доказывали его тезис, что ни одна молодая нация не может сидеть сложа руки, она должна завоевать соседствующие целинные земли, чтобы набрать физическую мощь и приобрести органическую целостность. Во многих речах, написанных ею в его библиотеке, и в замечаниях, делавшихся ею в ходе обсуждения, она даже опережала Тома Бентона — будучи моложе на поколение, она осмеливалась на большее.