Том глядел на нее, сохраняя спокойствие:

— Вот это речь, Джесси, быть может, тебе следует стать сенатором от Миссури?

Джесси быстро подошла к отцу, сделав примирительную мину:

— Я не хочу быть сенатором от Миссури. Я хочу быть дочерью сенатора. Отец, ты знаешь, как я тебя люблю, нам не было нужды говорить об этом. Ты нежно вел меня за руку все эти счастливые годы, ты не можешь вдеть мне, как волу, в нос кольцо под предлогом, что делается такое ради меня самой.

— Что сказал тебе лейтенант Фремонт?

— Ничего… во всяком случае прямо от него я не слышала. Возможно, я читала его мысли, но свидетельства такого рода судом не принимаются, не так ли?

— Совсем не забавно.

— Лейтенант Фремонт был очень осторожным, — продолжала она, — Ты форсируешь события, отец, ведь ты никогда не шел напролом в деликатных вопросах.

— Я слишком хорошо учил тебя, — застонал сенатор.

— Ну вот, Том, — проворчала Джесси, — ты вложил мне в руки оружие для борьбы, и неужели ты думаешь, что я его не использую, когда мое счастье под угрозой?

— Твое счастье! Но это же фантастика, Джесси! Впервые у тебя появилось романтическое увлечение, и ты уже говоришь о своем счастье! Лейтенанта Фремонта просто не будут приглашать в этот дом.

Они молча стояли, глядя друг на друга глазами столь одинаковыми, что их можно было принять за зеркальное отражение. Противоборствовали их воля и упорство. Затем Джесси повернулась и пошла в свою комнату.

Ее ожидала Мейли с подносом, на котором стояла еда.

— Ты, наверное, проголодалась, дитя, — сказала пожилая негритянка, — я видела твою тарелку, когда ее принесли на кухню: ты даже не прикоснулась к еде.

— Спасибо, Мейли, но я не хочу есть.

Женщина посмотрела на нее с откровенным удивлением:

— Не хочешь? Что с тобой, детка, ты захворала?

— Так утверждает отец.

— Что же ты подцепила? Хочешь, я принесу отвар сенны?

Джесси грустно улыбнулась:

— Спасибо, Мейли, не приноси, отвар сенны ничего не лечит и уж во всяком случае не лечит то, что я подцепила.

Последующие недели были бы невыносимыми для Джесси, если бы не присутствие бабушки Макдоуэлл, каждую весну приезжавшей к Бентонам с визитом. Как в школе, так и дома в ее воспоминаниях постепенно угасал облик лейтенанта Фремонта. Хотя она чувствовала себя несчастной от разлуки с ним, она не впадала в отчаяние и была уверена в том, что силы, которые свели их вместе, слишком велики, чтобы исчезнуть лишь по той причине, что Томас Гарт Бентон счел ее слишком юной для любви. Она хотела поговорить с отцом о лейтенанте Фремонте, убедить его, что давление на нее будет иметь обратный результат. Если бы отец позволил ему вновь приходить на обеды в воскресенье, она дала бы обещание вести себя равнодушно и контролировать себя во время бесед.

Но и в конце второй недели Джесси не смогла обсудить вопрос с отцом. Он готовился выступить в сенате, а это, по его оценке, потребует нескольких часов, и, чтобы сберечь голос для такого события, хранил молчание несколько дней. Джесси решила, что даст ему возможность отдохнуть и через день вызовет его на откровенный разговор. Придя в библиотеку на следующее после выступления утро, она обнаружила, что он все еще испытывает неприятное ощущение в горле, и, пожалев его, решила проявить терпение.

Разлука с Джоном Фремонтом была тем более болезненной, что в доме Бентонов не было никого, с кем она могла бы поговорить о нем. Потому она была рада встрече с бабушкой Макдоуэлл.

Бабушка Макдоуэлл родилась восемьдесят лет назад в Виргинии, в Черри-Гроув. Она пережила войны с индейцами в Революционную войну. На ее лбу белел шрам от ножа, брошенного в нее, когда она была ребенком, индейцем, воевавшим на стороне англичан. Она называла этот шрам меткой короля Георга. Когда бабушка была больна или переживала неприятности, навалившиеся на детей и внуков, шрам, казалось, становился большим по размеру, когда же она чувствовала себя хорошо и семья процветала, он почти исчезал. С возрастом у бабушки Макдоуэлл проявились необычные качества. Вместо того чтобы худеть, она приятно располнела, вместо того чтобы ворчать по поводу накапливавшихся последствий разных недомоганий, она становилась все более добродушной, вместо того чтобы уставать от любовных дел и браков детей, внучат, племянников и племянниц, она с интересом наблюдала за тем, как происходит весь этот процесс. Джесси стоило произнести несколько фраз о лейтенанте Фремонте, как бабушка Макдоуэлл кивнула головой и заметила:

— Итак, наконец-то подошел черед и моей Джесси. Я начала тревожиться по поводу тебя: к тому времени, как я достигла твоего возраста, у меня уже была дочь.

Смерть президента Уильяма Гаррисона[2] спустя месяц после его инаугурации предоставила Джесси первую возможность увидеть Джона. Похоронный кортеж должен был проследовать по Пенсильвания-авеню к Капитолию. Дом Бентонов находился в квартале от главной улицы, и члены семьи не могли наблюдать за процессией из окон. Том Бентон сообщил бабушке Макдоуэлл, что она может посмотреть на кортеж из дома Хасслера на Капитолийском холме. На вопрошающий взгляд Джесси он ответил:

— Мистер Хасслер сделал предложение сегодня, когда я встретил его в конторе полковника Аберта. Да, ты можешь сопровождать бабушку.

В день похорон утро выдалось холодным и дождливым. Бабушка Макдоуэлл надела черное шелковое платье и черную накидку на вате, а мать разрешила Джесси надеть платье и пальто из темно-зеленого вельвета. Том Бентон высадил дочь и тещу у дома Хасслера, а сам поспешил в сенат на официальную церемонию. Входную дверь открыл лейтенант Фремонт при всех регалиях. Джесси воскликнула:

— Лейтенант, почему вы не в своем полку?

— Простудился. Врач арсенала отсоветовал мне маршировать под дождем.

Они стояли, радостно улыбаясь друг другу. Джесси повернулась к бабушке:

— Вот молодой лейтенант, о котором я тебе рассказывала.

— Рада встрече с вами, молодой человек. Должна признаться, что пришла скорее для того, чтобы посмотреть на вас, чем на похороны. В мои годы на них не тянет смотреть.

— Но, бабушка! — воскликнула Джесси. — Вы не могли знать, что лейтенант Фремонт будет здесь! Он должен был маршировать со своим полком.

— Рассказывай! — прошептала бабушка Макдоуэлл.

Джон наклонился и поцеловал руку старой женщины, а затем провел их в рабочую комнату на втором этаже, где не было ни столов, ни рабочих инструментов. В комнате стояло много ваз с геранью и розами, а на подоконнике — горшки с азалиями. В камине ярко горели кедровые поленья, испускавшие терпкий аромат. Перед камином был накрыт небольшой столик для чая, а перед окнами, выходящими на Пенсильвания-авеню, стояли удобные кресла. Джесси наблюдала за Джоном, встретившим жену полковника Аберта и миссис Криттенден, которую также пригласили в это удобное место. Джесси сидела у большого окна вместе с другими женщинами, слушая рассказы о Уильяме Генри Гаррисоне. Но Джон стоял сзади ее кресла, и голова Джесси закружилась от сильного и понятного только ей чувства.

В отдалении послышался траурный марш, потом показалась шестерка белых лошадей, тащивших по склону Капитолийского холма катафалк с телом президента Гаррисона. Когда в комнату вошли еще две женщины, Джесси быстро встала и уступила им место. Джон отвел ее к камину. Они сели около него друг против друга и смотрели на желто-красные языки пламени. Женщины, собравшиеся у окна, были поглощены сценой внизу. Джесси думала, что, будь они даже только вдвоем, и тогда не нашлось бы более укромного места.

— Я дважды был в сенате во время выступления сенатора Бентона, — сказал Джон, — надеясь увидеть тебя там.

— Но я все еще посещаю Академию мисс Инглиш.

— Я знал, что наша разлука временная. Я знал, что ничто не удержит нас вдали друг от друга, не удержит, прости меня, даже сенатор Бентон.

Джесси молчала, она не могла произнести ни звука, словно речь шла о ее жизни. Он взял ее за руку: