— Чему я смогу научиться там, чего не могла бы узнать дома? — спрашивала она. — Что нового я смогу прочитать в их детских учебниках после того, как мы вместе перечитали большую часть мировой литературы? Кто поможет тебе с отчетами и речами? Кто утешит тебя, когда ты мечешься по комнате, проклиная своих глупых оппонентов? Ради всего святого, Том Бентон, я не пойду в эту школу салонных девиц.

— Нет, ты пойдешь, Джесси, — сказал отец, склонив голову и не глядя ей прямо в глаза. — Если случится так, что кто-то обвинит меня, будто у тебя нет манер или грации, которым обучают в школе, я никогда не прощу себе этого. Боюсь, что ты повзрослела раньше времени, слишком много работая со мной. Мать обвиняла меня в том, что я лишил тебя детства.

— Но она не права! — воскликнула Джесси, обиженная таким утверждением матери. — У меня было чудесное детство: мы выезжали каждую осень охотиться на перепелов, ели печенье и яблоки, а ты тем временем читал мне истории, написанные твоим другом Одюбоном. Мы проводили целые недели в седле, путешествуя по штату Миссури, в то время как ты вел избирательную кампанию, мы…

— Мама говорит, что ты недисциплинированная. Она считает, что ты должна научиться работать в классе и освоить девичьи игры.

— Но, черт возьми, отец, — ответила она, — я не хочу играть в игры. И скажи, пожалуйста, почему мне нужна школьная дисциплина, когда каждый раз, выезжая на пикник с тобой, я беру по твоему настоянию «Одиссею» Гомера и читаю ее на древнегреческом? Если я менее образованна, чем другие девушки Академии мисс Инглиш, тогда я готова сжевать твои двадцать томов «Британских государственных процессов».

Отец даже не слушал, что она говорит.

— Я знаю свой долг, Джесси, и меня трудно отговорить от того, что я решил.

Позже в тот же вечер она пришла с покрасневшими и опухшими глазами к отцу в библиотеку и предстала перед ним с обрезанными каштановыми волосами, едва достигавшими плеч.

— Боже мой, что ты сделала с волосами, Джесси? — спросил в отчаянии отец.

— Я укоротила свои волосы, чтобы стать некрасивой, — сказала она сквозь слезы, — теперь мне не нужны ни классная комната, ни дисциплина, ни выходы в свет. Отец, все, что я хочу, — это оставаться здесь и быть твоим компаньоном.

Том Бентон сохранял твердость:

— Я не могу быть ответственным за то, что ты утеряла в своей жизни. Тебе четырнадцать лет, ты уже опоздала войти в общество. Кончай хныкать и отправляйся с матерью и Элизой в магазин за новыми платьями.

Когда она повернулась, чтобы выйти из библиотеки, он сказал:

— Быть может, школа лишь наполовину плоха, как кажется. Я обещаю не редактировать свои важные речи до твоего возвращения домой в конце недели.

Этот разговор происходил два года назад. Ее волосы отросли, но отвращение к школе сохранилось.

Элиза сыграла фугу Баха, ее приветствовали вежливыми аплодисментами. Джесси взглянула на Джона Фремонта, ожидая, что он раскроет себя, постарается создать впечатление о себе: так поступали сотни мужчин, переступавшие порог дома Бентонов в Вашингтоне. Молодой лейтенант любезно взглянул на нее, но не сказал ничего.

Слова всегда казались Джесси Энн Бентон прекрасными, но сейчас, сидя в уютной тишине, остро чувствуя близкое соседство армейского офицера, она поняла, что слова — не единственное и, возможно, не лучшее средство общения. Джон Фремонт молчал, но что-то еще неизведанное подсказывало, что он хочет поговорить с ней.

— В каком подразделении вы служите, лейтенант Фремонт? — спросила она.

— В Топографическом корпусе. Я работаю с мистерами Николлетом и Хасслером над картой Миннесоты.

— Николлет и Хасслер? Ведь это самые близкие друзья отца.

— Именно там я и встретился с сенатором Бентоном. Он пришел в дом мистера Хасслера, где я работал над материалом, собранным нами во время экспедиции в верховья Миссури.

— Вы были в этой экспедиции с Николлетом? — взволнованно спросила она.

— Да, я его помощник уже четыре года, большую часть этого времени мы провели на целинных землях Севера, на территории индейцев.

С пухлых губ Джесси сорвалось восторженное восклицание.

— Верно ли, мисс Бентон, — спросил лейтенант, — что ваш отец не бывал на землях западнее Миссури? Я не могу этому поверить; он знает о Западе больше, чем кто-либо.

Джесси было приятно слышать столь лестный отзыв о своем отце. Она почувствовала дух товарищеской близости.

— Он никогда не был в местах западнее Миссури. Но мысленно он жил в этих районах еще с детства. Его ближайшие друзья — следопыты и охотники, база которых находилась в Сент-Луисе и которые вели исследования в районе Скалистых гор. Они останавливались в нашем доме в Сент-Луисе, возвращаясь из походов.

Она повернулась вполоборота к отцу, чтобы втянуть его в беседу.

— Перед моим появлением на свет божий отец рассчитывал, что родится сын. Я должна была бы пройти подготовку в армии, присоединиться к Топографическому корпусу и исследовать Запад. Не так ли, папа?

— Нечто вроде этого, — проворчал отец.

Заиграл струнный квартет, и они вновь замолчали. В перерыве Томас Бентон представил лейтенанта Фремонта Элизе. В то время как лейтенант и Элиза обменивались приветствиями, сенатор Бентон предложил Джесси погулять в саду. Хотя было лишь семь часов вечера, но они почувствовали, что воздух стал прохладным, а ветер — резким. Прохаживаясь по посыпанным гравием дорожкам сада мисс Инглиш, окруженным живой изгородью, Том Бентон спросил:

— Не кажется ли тебе, что Элизе понравится лейтенант Фремонт?

— Он способен взволновать, — ответила Джесси, ее широко расставленные карие глаза сверкали.

Том искоса взглянул на дочь.

— Я спросил тебя, понравится ли он Элизе, а не нравится ли он тебе. Молодые леди, которым нет еще и семнадцати лет, не считаются достаточно зрелыми, чтобы поддаваться чарам незнакомцев.

Джесси посмотрела насмешливо на отца.

— Считаете ли нужным зафиксировать это ваше заявление, сенатор? — спросила она, имитируя тон, каким он обычно обращался к оппонентам в сенате Соединенных Штатов.

Когда они возвратились в зал, глаза Джесси быстро заметили подтянутую фигуру лейтенанта Фремонта на фоне голубой драпировки. Казалось, он излучал энергию, сохраняя при этом одухотворенность своего лица. «Он совсем юн, — подумала она, — чтобы достичь вершин в своей профессии».

Когда ее сестра и лейтенант Фремонт присоединились к ним, она почувствовала, как волна негодования охладила ее собственную романтическую глупость. «Я веду себя, как шестнадцатилетняя девчонка, — сказала она сама себе. — Если я не могу держать себя достойнее, то отец прав, оставляя меня в женской школе».

Она приподняла свои покатые плечи и грудь и сосредоточенно слушала исполнявшиеся в этот момент баллады. Музыка была забавной; она медленно расслабила плечи и сидела в кресле умиротворенная. В тот момент, когда пение достигло крещендо, ей показалось, что молодой человек обращается к ней. Она взглянула на него: его губы были неподвижны.

— Да? — мягко спросила она.

Его голос, такой глубокий для некрупного тела, произнес:

— …Ничего особенного, я просто наблюдал, как ваши серьги… мерцают в свете свечей. Свет и тень сменялись в ритме музыки.

Джесси подняла свою руку к тому месту, где тугой завиток густых каштановых волос нависал над ее ухом, схватила его палец и легким движением приблизила его к мочке, не закрывавшейся волосами. Затем она засмеялась, это получилось невольно, и тут же последовал его смех, сильный, переливающийся с ее смехом и его подавляющий. К счастью, в этот момент музыка достигла высшего звучания, и никто не услышал их смеха. Но Джесси слышала и спрашивала себя с удивлением: «Что это значит?»

Она сидела перед туалетным зеркалом, глядя то на свое отображение, то на окно, выходившее в сад позади дома. Близился момент, которого она ждала после вскользь брошенного отцом замечания в конце музыкального вечера в среду, что она встретит лейтенанта Фремонта на обеде в воскресенье. Дни проходили во взлетах и спадах настроения. Гарриет ушла из школы, и молодой лейтенант вытеснил ее из мыслей Джесси. Академия мисс Инглиш казалась ей более детской, чем когда-либо.