Загибая польцы, Красавин перечислил, как его, избив, выбросили из собственной машины, как изнасиловали невесту и как дважды "кинули" в Москве, когда торговал там с сестрой. "Кидали", били, насиловали", -- повторил он.

-- Но не убили же! -- не унимался Гребенкин.

-- Могли запросто, я в этом убедился. Это были гады, звери, я давал им шанс одуматься, но им надо было меня убить!...

Красавин стал заводиться и схватился за голову. Переглянувшись с Тереховым, мы решили сделать перерыв.

Я позвонил Грузнову. Тот обрадовал: взяли Федора Кошкина. При обыске изъяли много дорогих вещей. Есть основания полагать, что это вещи убитых, которые торговали на рынке. Те преступления так и остались нераскрытыми. Кошкин и от Сагунова и от рыночников открещивается, но при обыске изъяли кассету, которой цены нет.

Грузнов просил быстрее завершать с Красавиным и подключаться к Кошкину.

-- Что он насчет Рюмина сказал?

-- Пока ничего.

-- Слишком долго тянете, -- недовольно сказал Грузнов, но я объяснил, что по-другому с Красавиным никак нельзя.

Начальник областного уголовного розыска попросил в ходе допроса выяснить, кто заказчик убийства Рюмина: им вполне мог быть Парамошкин. Как поведет себя Красавин? Когда я предупредил его, что на очередном допросе речь пойдет об убийстве Рюмина, он удивился:

-- У вас есть основания меня в этом подозревать?!

-- Есть, -- кивнул Гребенкин.

"Почему он так сказал?" -- думал я. На днях был проведен обыск у сестры Красавина. Для нее и стариков это был шок, особенно плакала сестра. Как вещественные доказательства были изъяты ботинки, плащ, очки и сборник песен, откуда был вырван листок для пыжа. Это важные улики в причастности Красавина к убийству Рюмина. Но обрез не нашли.

После обыска поехали под Полянск, где Красавин закопал отчлененные головы туркмен, топор и нож. Все это отправили на проведение лабораторных исследований. Вновь и вновь задаю себе вопрос: как поведет себя завтра Красавин?

Если по всем предыдущим преступлениям тянуть за язык его не приходилось, то по убийству Рюмина его настрой был абсолютно противоположным: сидел злой, мрачный, не говорил, а что-то нечленораздельно мычал. Конечно, Красавин понимал, что у сестры изъяты очень веские улики, а фоторобот -- точь-в-точь копия он. Правда, не найден обрез, из которого он дважды стрелял, но Красавин и сам точно не помнит, с какого моста забросил его в реку. Гребенкин смотрел на Красавина взглядом, который почти что говорил: да вот и пятый случай! Сам заявил, что "четыре -- и завязал", а это теперь как понимать? Нет, Красавин не хотел раскрывать тайну убийства бизнесмена, но от допроса никуда не уйдешь.

Я первый спросил Красавина, за что он убил Рюмина, что тот сделал ему плохого?

-- Мне плохого он ничего не сделал.

-- Тогда за что вы его убили?

-- Я не хотел бы отвечать, так как не намерен выдавать человека, просившего меня оградить его от давления Рюмина.

-- Что же сделал или мог сделать Рюмин этому человеку, фамилию которого вы держите в секрете? -- спросил Гребенкин.

-- Рюмин отнесся к нему подло, а мог сделать еще подлее. И потом, какое это имеет значение, я же признаюсь, что убил Рюмина, могу показать, где и как это произошло.

-- Следственный эксперимент будет обязательно проведен, но нам все-таки хотелось услышать, от кого поступил заказ на Рюмина, -- покачал головой Гребенкин.

-- Какой заказ, никакого заказа не было, я сам так решил.

-- А какие отношения у вас были с Парамошкиным? -- спросил молчавший до этого Терехов.

-- А при чем тут Парамошкин? -- насторожился Красавин. -- Разные были отношения с Григорием Ивановичем: и хорошие и плохие. В последнее время мы поссорились и не встречались, но вообще-то он для меня много сделал в жизни.

-- Из-за чего поссорились, если не секрет? -- прищурился Терехов.

-- Секрет, -- буркнул Красавин. -- Это были наши личные с ним отношения, и я не хочу о них говорить. А собственно, почему вас это так интересует?

-- Парамошкин был заместителем Рюмина в фирме "Надежда".

-- Ну и что? Они ладили, часто встречались, поддерживали друг друга во всем. Ничего иного я не слышал.

-- Скажите, Красавин, -- вновь спросил я, -- а вы лично были знакомы с Рюминым?

-- Нет, не был.

-- А как же могли поверить кому-то, если сами Рюмина не знали. Нелогично, а?

-- Я верил человеку, который мне говорил, он меня обмануть не мог.

-- Но почему решили убить, а не наказать как-то по-другому? -- спросил Гребенкин. -- Вы же сами недавно заявили, что всего было четыре убийства и на этом завязали? Ну и как же вам верить? Говорите, что завязали, а сами продолжаете убивать, только теперь "по чьей-то просьбе".

-- Я на этот вопрос отвечать не буду.

Красавин занервничал, его лоб покрылся испариной. Выдавать Парамошкина он явно не хотел. На чей-то очередной вопрос ответил со злостью: "Я же сказал, что я, я... убил Рюмина! Какое вам дело, за что и кто об этом просил? Отстаньте от меня!..."

У него опять начались боли в голове. Он несколько раз трогал рукой травмированный затылок, болью отдавалось даже легкое к нему прикасание. Красавина увели в камеру.

И сколько после мы с ним ни работали, как ни пытались узнать, кто же "заказал" Рюмина, -- бесполезно. А о Парамошкине он даже слушать не хотел.

Вывозили Красавина и для проведения следственного эксперимента. Никакого сомнения в том, что именно он убил Рюмина, а потом скрылся на машине, не было. Допрашивали и Парамошкина, даже пошли на хитрость, сказав, что Красавин во всем признался и им будет устроена очная ставка, -- и это не помогло.

Вся работа по делу Красавина вскоре была закончена, а необходимые материалы подготовлены для направления в суд. Но с ним будут еще работать в Сибирске. Со дня на день его должны этапировать туда для проведения следственно-оперативных действий.

Как-то после ознакомления с материалами дела Красавин попросил меня остаться. Он был бледен и мрачен. Начал, как говорят, за упокой.

-- Если со мной, -- сказал тихо, -- что-нибудь случится, то известите об этом сестру. Но не говорите про все, прошу...

-- А что может случиться?! -- удивился я.

Он долго молчал, уставившись отрешенным взглядом в стену.

-- Жить не хочется...

Ну что мог я ему на это ответить?

XLIV

Ах, в воскресенье мать старушка

К воротам тюрьмы пришла.

Ох, своему родному сыну

Передачку принесла...

Слова грустной песни матери Петр Красавин часто слышал в детстве и жалел старушку, которая принесла сыночку передачу, а то, как пелось дальше, в тюрьме сильно голодом морят. Жалел он и ее сына, попавшего в тюрьму. За что же он, интересно, попал в нее?...

И вот она, тюрьма: огорожена высокими заборами, а сверху еще и колючей проволокой, с охраной и собаками, с переполненными арестантами камерами, специфическим вонючим запахом и многими другими внешними и внутренними атрибутами.

Сиди, лежи, нюхай, думай... Вырваться на волю из нее практически невозможно, да и что светит, если вырвешься?

Красавин никогда не думал и не предполагал, что попадет в тюрьму...

Обиды, месть, озверел... Словно пожар разгорелся в душе и ничем его не потушить. Ведь и в мыслях не было. Да и мог ли он представить, чтобы головы топором -- и в мешок, будто и не человеческие они, а тварей самых поганых!... Мысли путаются, пропадают и возникают вновь...

Страх перед убитыми то угасал, то опять просыпался. Он видел эти предсмертные глаза: жуткие и страшные, проклинающие и умоляющие, крики жертв, их последние слова. Разве это забудешь?...

Их уже нет, а он все живет, вернее, доживает, мучается. Знает, что никто и никогда не поймет и не простит...

"Я -- подонок, не человек, подлый из подлых, гадкий из гадких, мне нет прощения! Лишь смерть избавит от мук не только физических, но и душевных. Никогда не было так больно, как сейчас..."