Силин Анатолий Савельевич

Последние свидетели

Была война

Село Бирюч Таловского района, где я родился, небольшое, компактное, разделено речкой на две части. В центре села -- правление колхоза, семилетняя школа, магазин, паровая мельница и другие постройки общего назначения. За речкой, на взгорке -- сельское кладбище. Село хотя и невелико, но людное, в каждой семье перед войной было много ребятишек. Нас, к примеру, у отца с матерью было восьмеро. Когда в Бирюче узнали о начале войны, то всё вокруг будто замерло. Люди постарше знали, что война -- страшное бедствие, что она несет с собой горе, смерть, разруху, голод. Мы, ребятишки, прислушивались к разговорам старших. А разговоры велись о том, что немец напал на нас тайно, что он силен и жесток, что одолеть его будет нелегко. Картинки из жизни тех дней прочно врезались в мою память и помнятся как будто это было совсем недавно. А ведь прошла почти вся жизнь. Да, немец до нашего села так и не дошёл, однако горячее дыхание войны ощущалось в каждой бирюченской семье.

Не забыть проводы односельчан на фронт. Среди них был и мой отец, Савелий Иванович. Мужики подпили, кто пел, кто плясал, женщины плакали, на руках у многих маленькие дети. Слепой дядя Коля так наяривал на гармошке, что всех заводил, кого в пляс, кого в плач. Его поддерживала за локоть мать -- сухонькая, пожилая женщина.

-- И-их! -- вопрошал гармонист. -- Ну почему я слепой? Почему? Сейчас бы и я с вами, мужики, пошёл!

Прощаясь, отец просил мать беречь себя и детей, а моей старшей сестре Полине давал наказ, чтобы от матери никуда. Как я понял после, сестра была настроена уйти в армию добровольцем. Проводив отца, стали ждать от него весточек. Каждое полученное письмо было для всех нас большим праздником: столько потом разговоров.

Не сдержала наказа отца и махнула на фронт Полина. Мать плакала, просила ее остаться -- бесполезно. Сестре только что исполнилось шестнадцать лет. Была осень, шёл дождь, она уходила огородом и, оглядываясь, махала нам рукой, а мы глядели в мокрые от дождя стекла окон и вместе с матерью плакали.

Летом сорок второго через Бирюч нескончаемой живой лентой шли наши войска. Воротники гимнастерок у солдат расстегнуты, ноги в обмотках и ботинках, постукивали котелки, лица потные -- жарища. Неровный строй солдат прерывался повозками или пушками, которые тащили лошади. Солдаты проходили плотину, поднимались на взгорок и шли дальше по проселочной дороге в поле. А мы, мальчишки, подолгу стояли сбоку дороги, пропуская глазами всю эту молчаливо двигающуюся армаду военных людей, шедших воевать с фрицами. Вид солдат, их уставшие лица были далеки от того, чтобы придавать нам настроение. Один раз солдаты ночевали у нас дома. Мать картошки им наварила, молоком угощала, про отца расспрашивала. Они поели, потом спать на полу улеглись. А мы, хотя и лето было, спали на печке. Солдат ночью подняли по тревоге. При свете керосиновой лампы они быстро собрались и ушли. Но вскоре послышался стук в окно. Мать вышла во двор и вернулась с сумкой -- сказала, что солдат передал. В той сумке был белый хлеб: каким же пахучим был запах у этого хлеба!

Осенью село было забито беженцами. Они жили почти в каждой избе. Были и у нас: отдельные, переночевав, уходили дальше на восток, другие на какое-то время задерживались. Все зависело от вестей с фронта. Как только немцы под Воронежем застряли, так и беженцы не стали спешить уходить. Из беженцев больше всех мне запомнились Кирюша и его жена. Это были пожилые люди. Кирюша, его все так звали, несмотря на преклонный возраст, любил поговорить, а мы, малышня, забравшись на печь, его слушали. Рассказывал Кирюша сказки, он их знал много, и как сам когда-то воевал в первую мировую. Один раз я его так заслушался, что свалился с печи и нос разбил. Кирюша любил над кем-нибудь из ребятишек подшутить: просто так, ради хохмы. Как-то завел со мной приблизительно такой разговор.

-- Ты вот, Толик, на теплой печке лежишь, а отец с сестренкой воюют и им в поле холодно. Разве справедливо? Почему немца бить не идешь?

-- Маленьких не берут, -- отпарировал я.

-- Ах, не берут! -- воскликнул Кирюша, хлопнув ладонями по коленкам. -- А голова для чего? Полина девочка, а вот додумалась?

Тут вмешались мать и жена Кирюши, а он только посмеивался.

Однако мое детское самолюбие после такого разговора было крепко задето, и я стал тайно готовиться, чтобы при удобном случае сбежать на фронт. Нашел в сенях пустой мешочек и стал складывать в него хлеб, картошку, лук, положил кусочек сала, в общем, всего понемногу. В стожке сена спрятал и палку с острым наконечником. Под Новый год отец наряжался Дедом Морозом и с этой палкой, с подарками заходил в избу из сеней. Палка -- мое оружие! В общем, сбежал. Через плотину не пошел, вдруг да кто увидит. Перебравшись через речку по тонкому осеннему льду на другой берег, вышел на дорогу, по которой летом проходили колонны солдат. Не трудно представить, чем закончился для меня этот поход. Вдали от села мне повстречался дед Серега, он возвращался откуда-то в Бирюч на подводе. Дед жил напротив школы и нашу семью знал. Мой необычный вид, с палкой и с мешочком, привлек его внимание. Остановив лошадь, дед стал меня со всех сторон разглядывать, явно не понимая, как это я оказался вдали от Бирюча.

Спрыгнув с подводы, подошел ко мне.

-- Никак ты, Толик? -- спросил удивленно.

-- Угу, -- промычал я.

-- И куда же собрался?

Я долго глядел на него, соображая, как лучше ответить -- соврать или сказать по правде. Решил сказать как было.

-- Воевать? -- удивился он, услышав ответ. Качнув головой, я повернулся и молча пошел дальше. -- Постой, постой, -- крикнул он мне вдогонку. -- Война-то кончилась, разве ты не слышал?

-- Не-ет, -- опешил я и остановился. Меня эта новость не только огорчила, но и обрадовала. Даже мысли в голове не было, что это обман.

-- Ладно, садись, так и быть, домой подвезу, -- предложил дед Серега.

Не раздумывая, я забрался на подводу и довольный, что война кончилась, что отец с сестрой скоро вернутся домой, успокоился. Подъехав к дому, дед попросил меня подержать вожжи, а сам зашел в избу. Был он там недолго и вскоре вышел с мамой. Та бросилась ко мне и, плача, стала обнимать. "Как же, -- думал я, -- войне конец, вот с радости и плачет". В общем, все закончилось мирно. Узнав, что дед Серега меня обманул, я расстроился, но ненадолго. Кирюша с женой вскоре ушли дальше на восток, а дед Серега при встречах хитро посмеивался. На него я не был в обиде. Сейчас-то этот случай и мне кажется наивным и смешным, но тогда было не до смеха -- шла война. До Победы было еще так далеко.

Раненый отец вернулся домой в конце войны. Прожив менее года, умер. Сестра Полина осталась жива, ей скоро исполнится восемьдесят лет. Из восьми братьей и сестер в живых остались только трое, две сестры и я, остальные умерли в детском возрасте от разных болезней.

В предлагаемой читателям небольшой книге "Последние свидетели" рассказывается, как наши земляки воевали с немецко-фашистскими захватчиками, как своими ратными подвигами они приближали День Победы. Это были в основном молодые люди, а в очерках "Войну ненавижу", "Кичи-партизан", "Горжусь мамой" и других война показана глазами детей.

Закончилась война, и герои моих очерков занялись мирным трудом: Аня Колесникова работала в библиотеке, Николай Шумейко долгое время возглавлял правление областного общества "Знание", Павел Ильин и Николай Колесников служили в органах внутренних дел. Многих участников тех героических событий уже нет в живых, а дети, последние свидетели той войны, стали стариками. Вспоминаются слова председателя Совета ветеранов Воронежского добровольческого полка Николая Петровича Шумейко. Он с горечью говорил, что ветеранов Воронежского добровольческого осталось всего тридцать пять человек. Теперь и Шумейко нет в живых. Да, ветераны войны уходят, но в наших сердцах они останутся всегда живыми.