В какой-то момент Джеймс почувствовал, что к его ногам прижалось что-то теплое и лохматое. Еще одно существо, о котором все позабыли. Франсин безжалостно прогнала Клео из комнат Гвинейры, а Лукасу с Джеральдом не было до собаки никакого дела. Теперь она жалобно скулила, слыша крики хозяйки.

— Мне жаль, Гвин, мне так жаль... — шептал Джеймс, зарываясь лицом в мягкую шерсть Клео.

В итоге, сидя обнявшись с бордер-колли, он наконец-то услышал другой, тихий, но довольно уверенный и немного возмущенный крик. Ребенок приветствовал первые лучи восходящего солнца. Гвин последний раз вскрикнула от боли и облегченно вздохнула.

Джеймс плакал от радости, уткнувшись лицом в мохнатую собачью шею.

Лукас сразу же проснулся, когда Кири с ребенком на руках появилась на лестнице. Она остановилась посередине, словно звезда варьете, преисполненная чувства собственной важности. Лукас спросил себя, почему ребенка вынесла не Франсин, но лицо Кири лучилось радостью, так что сразу было попятно: и мать, и ребенок в хорошем состоянии.

— Все... в порядке? — все же спросил Лукас, повинуясь долгу джентльмена, и встал, чтобы подойти к служанке.

Джеральд тоже кое-как поднялся с кресла.

— Он здесь? Все здоровы?

— Да, мистер Джеральд, — радостно ответила Кири. — Чудесный дитя. Чудесный! Рыжий волосы, как у мама.

— Вот это да! — засмеялся Джеральд. — Он будет первым рыжим Уорденом!

— Я думаю, правильно называть не «он», — поправила хозяина Кири. — Правильно «она». Это девочка, мистер Джеральд. Прекрасный девочка!

Франсин предложила назвать ребенка Полеттой, но Джеральд был против. Имя Пол должно было принадлежать будущему наследнику. Лукас, как истинный джентльмен, через час после родов появился у постели Гвинейры с красной розой из своего сада и степенно заверил ее, что находит малышку очаровательной. Гвин в ответ лишь кивнула. Как еще, если не очаровательным, можно было назвать это маленькое существо, которое она гордо держала на руках? Гвинейра не могла насмотреться на крохотные пальчики, носик пуговкой и длинные рыжие ресницы, обрамлявшие большие синие глаза малышки. На голове новорожденной уже виднелись короткие волосики. Разумеется, такого же огненного оттенка, как и у Гвин. Гвинейра погладила девочку, и она сразу же ухватилась за ее палец. Причем на удивление крепко. Так, как хватаются за поводья... «Пройдет немного времени, и я начну учить ее верховой езде», — подумала Гвин.

Лукас предложил назвать девочку Розой и приказал принести в спальню Гвинейры огромный букет красных и белых роз, который сразу же наполнил комнату пьянящим ароматом.

— Я еще никогда не видел, чтобы розы цвели так прекрасно, как сегодня, любимая. Как будто даже сад празднует рождение нашей дочери.

Франсин передала малышку в руки Лукасу; он держал ребенка довольно неуклюже, не зная, что с ним делать и как себя правильно вести. И все же он спокойно произнес «наша дочь», а значит, скорее всего, не догадывался о правде.

Гвинейра вспомнила ненавистный розарий Дианы.

— Она гораздо красивее любой розы, Лукас! Она самое красивое существо на свете! — возразила она и поспешила забрать дочь обратно. Это было сумасшествием, но Гвин почему-то почувствовала укол ревности.

— Тогда тебе самой придется придумать ей имя, любовь моя, — мягко ответил Лукас. — Уверен, ты найдешь что-нибудь подходящее. А теперь я должен ненадолго оставить тебя и наведаться к отцу. Он все еще не может смириться с тем, что это не мальчик.

Джеральду удалось взять себя в руки и навестить Гвинейру только спустя несколько часов. Он сухо поздравил мать и мельком взглянул на ребенка. И лишь когда девочка по-собственнически обхватила своей крохотной ручкой его палец, Джеральд снизошел до улыбки.

— Ну, хоть что-то, — пробурчал он. — Следующим наверняка будет мальчик. Как это делается, вы уже знаете, так что...

Прежде чем Уорден закрыл за собой дверь, в комнату проскользнула Клео. Обрадовавшись тому, что ей наконец-то удалось это сделать, бордер-колли подбежала к кровати Гвинейры, стала на задние лапы и умостила свою лохматую голову на одеяло.

— Где ты пропадала? — с улыбкой спросила Гвин и погладила любимицу. — Смотри, я хочу тебя с кем-то познакомить!

К ужасу Франсин, молодая мать позволила собаке обнюхать новорожденную малышку. При этом Гвин заметила маленький букетик весенних цветов, который кто-то прикрепил к ошейнику Клео.

— Как оригинально! — воскликнула Франсин, когда Гвинейра осторожно отцепила его и взяла в руки. — Кто бы это мог быть? Один из работников?

Гвин знала, от кого были эти цветы, но ничего не сказала. Ее сердце переполняла радость. Значит, он знал о рождении их дочери и, разумеется, вместо роз выбрал скромные полевые цветы, которые так любила Гвинейра.

Малышка чихнула, когда Гвин провела букетиком по ее носу. Гвинейра улыбнулась.

— Я назову ее Флёреттой, — сказала она.

Что-то вроде ненависти...

РАВНИНА КЕНТЕРБЕРИ — ЗАПАДНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ

1858—1860

1

Джордж Гринвуд все еще не мог отдышаться после подъема на Брайдл-Пас. Он медленно потягивал имбирное пиво, которое продавалось здесь, на самой высокой точке перевала между Литтелтоном и Крайстчерчем, и наслаждался открывавшимся отсюда видом города и равнины Кентербери.

Так вот какой была земля, на которой теперь жила Хелен! Ради которой она покинула Англию... Джордж вынужден был признать, что места эти очень красивы. Крайстчерч, возле которого должна находиться ее ферма, был бурно развивавшейся общиной. Будучи первым поселением новозеландских колонистов, он год назад получил статус города, а недавно в придачу ко всему стал резиденцией епископа.

Джордж вспомнил последнее письмо Хелен, в котором она с небольшим злорадством сообщала, что надежды несимпатичного ей преподобного отца Болдуина не сбылись. Вместо этого архиепископ Кентербери возвел в сан епископа священника по имени Генри Читти Харпер, которому ради этого пришлось покинуть старую родину. У него тоже была семья, но, в отличие от Болдуина, Харпер, похоже, пользовался любовью прихожан.

Больше о его характере Хелен ничего не рассказала, что немало удивило Джорджа. В конце концов, Хелен должна была давно познакомиться с этим мужчиной и хорошо его знать, учитывая свою обширную церковно-просветительную деятельность, о которой она говорила почти в каждом письме. Хелен Дэвенпорт-О’Киф состояла в различных христианских женских обществах и занималась с детьми аборигенов. Джордж надеялся, что при этом она не стала такой же самоуверенной ханжой, как его мать. Во всяком случае, он не мог представить Хелен, сидящую в шелковом платье на очередном заседании женского комитета, да и письма женщины свидетельствовали скорее о личном общении с детьми и их матерями.

Мог ли он в принципе представить Хелен? Столько лет прошло, столько разнообразных впечатлений пронеслось мимо! Колледж, путешествия по Европе, поездки в Индию и Австралию — собственно говоря, этого должно было хватить, чтобы стереть из памяти Джорджа образ взрослой женщины, которая была старше его на несколько лет. Но молодой человек и сейчас видел ее перед собой так ясно, словно она покинула Англию только вчера. Ее блестящие каштановые волосы, ясный взгляд умных серых глаз, узкое лицо, строгую прическу, прямую спину и ровную походку — даже когда она была очень уставшей. Джордж вспоминал, как хорошо ей удавалось сдерживать гнев и нетерпение в общении с его матерью и младшим братом, а также о том, как она украдкой улыбалась, когда ему удавалось какой-нибудь очередной дерзостью пробить панцирь ее самообладания. В такие моменты он мог видеть в ее глазах все затаенные чувства, которые она, находясь в другом окружении, прятала за своим обычным спокойно-равнодушным выражением лица. Огонь, затаившийся в тихом омуте, который вспыхнул именно тогда, когда ей на глаза попалось это дурацкое объявление от церковной общины с другого конца земли! Любила ли Хелен на самом деле этого Говарда О’Кифа? В письмах она говорила, что очень уважает мужа, который изо всех сил старается сделать их быт более комфортным, а ферму прибыльной.