3. Все последствия, которые заложены в капиталистическом духе, достигли ныне своего высшего развития в Соединенных Штатах. Здесь его сила пока еще не сломлена. Здесь пока все еще буря и натиск.

Отдел четвертый

Буржуа прежде и теперь

Глава двенадцатая

Буржуа старого стиля

До сих пор мы знакомились с элементами, из которых состоит душа капиталистического предпринимателя, когда он стремится к совершенству. Из страсти к наживе и предпринимательского духа, из мещанства и отчетности строится сложная психика буржуа, и эти составные части могут сами опять-таки являться в многочисленных оттенках и находиться у одного и того же лица в совершенно различных пропорциях смешения. Мы уже различали вследствие этого разнообразные типы капиталистических предпринимателей, которые образуются в ходе развития капиталистического хозяйства. Мы установили также, что в различных странах развитие капиталистического духа совершается в самых многообразных формах. Мы стоим теперь перед вопросом: существует ли вообще единый капиталистический дух, существует ли буржуа? Это означает, следовательно, могут ли быть найдены в различных типах, которых мы ближайшим образом должны представлять себе и далее существующими, в различных национальных образованиях общие черты, из которых мы можем составить себе картину единого буржуа.

На этот вопрос мы, безусловно, вправе ответить утвердительно, сделав только одно ограничение: если мы будем различать эпохи капиталистического развития и в них каждый раз характерный для известной эпохи «дух», принадлежащий к этой эпохе по своей природе тип предпринимателя или буржуа.

Это значит: если мы установим не один тип для всех времен, но каждый раз особенный для различных эпох. Насколько я могу теперь усмотреть, капиталистические предприниматели с начала капиталистического развития и приблизительно до конца XVIII столетия, т. е. в течение той эпохи, которую я назвал раннекапиталистической, при всех различиях в частностях все же во многих отношениях носят единый отпечаток, который их резко отличает от современного предпринимательского типа. Эту картину буржуа старого стиля я хочу попытаться нарисовать в набросках, прежде чем я укажу, в чем я усматриваю характерные для последнего столетия черты капиталистического духа.

Капиталистическим предпринимателем этот старый буржуа тоже был: нажива была его целью, основание предприятий — его средством; он спекулировал и калькулировал; и в конце концов и мещанские добродетели овладели его существом (правда, в весьма различной степени). Но что дает ему его своеобразный (ставший нам ныне таким чуждым) облик, это то — если определить в одном предложении «старый стиль», — что во всех его размышлениях и планах, во всех его действиях и бездействиях решающее значение имело благосостояние и несчастье живого человека.

Докапиталистическая руководящая идея еще не утратила своего действия: omnium rerum mensura homo — мерой всех вещей оставался человек. Точнее, оставалось естественное, полное смысла использование жизни. Сам буржуа широко шагает на своих обеих ногах, он еще не ходит на руках.

Правда, от докапиталистического человека, которого мы встречаем еще в первых зачатках капитализма, когда благородные генуэзские «купцы» строили себе замки или когда сэр Уольтер Рэли отправлялся искать золотую страну, правда, от него до Дефо и Бенджамина Франклина сохранились только части. Естественный цельный человек с его здоровой инстинктивностью потерпел уже большой ущерб, должен был привыкнуть к смирительной куртке мещанского благополучия, должен был научиться считать. Его когти подрезаны, его зубы хищного зверя спилены, его рога снабжены кожаными подушечками.

Но все, кто служил капитализму: крупный землевладелец и крупный заморский купец, банкир и спекулянт, мануфактурист и шерстоторговец — все они все-таки не переставали соразмерять свою коммерческую деятельность с требованиями здоровой человечности: для всех их дело осталось только средством к цели жизни; для всех их направление и меру их деятельности определяют их собственные жизненные интересы и интересы других людей, для которых и вместе с которыми они действуют.

Что они так думали, буржуа старого стиля, свидетельствуют прежде всего:

1) (и главным образом) их воззрения на смысл богатства, их внутреннее отношение к собственной наживе. Богатство ценится, нажить его — горячо желаемая цель, но оно не должно быть самоцелью; оно должно только служить к тому, чтобы создавать или сохранять жизненные ценности. Это звучит со страниц сочинений всех тех, кого мы в течение этого описания уже часто использовали как свидетелей: от Альберти до Дефо и Франклина все рассуждения о богатстве настроены на тот же тон.

Как ценно богатство, полагает Альберти, об этом может судить лишь тот, кто однажды был принужден «сказать другому это горькое и глубоко ненавистное свободным умам слово: прошу тебя» (206). Богатство должно сделать нас свободными и независимыми, оно должно служить к тому, чтобы привлечь к нам друзей, сделать нас уважаемыми и знаменитыми (207). Но «то, чего не используют, есть тяжкое бремя» (208).

Достаточно будет, если этим заявлениям из детских лет капитализма я противопоставлю некоторые из последнего периода этой эпохи: можно будет тотчас же усмотреть совпадение. Бенджамин Франклин и его почитатели высказываются следующим образом:

«Человек, которому бог дал богатство и душу, чтобы его правильно употреблять, получил в этом особенное и превосходное знамение милости».

Следуют наставления хорошо употреблять богатство (209): «Богатство должно путем прилежания и умелости постоянно расти. Никогда не должно оставлять его лежать праздным; всегда оно должно умножать имущество своего владельца и повсюду распространять счастье…

Неиспользование богатства в такой же мере противоречит его назначению, как и грешит против долга человечности…

Собирать деньги и блага — умно; но употреблять их целесообразно — разумно. Не богатство делает счастливым, а его мудрое употребление: и что бы это дало человеку, если бы он добыл все блага этого света и не был бы честным человеком!» (210).

«Богатство дает уважение, доставляет уверенность в себе и добывает средства (!) для многих полезных и почетных предприятий…

Богатство отгоняет заботы, день и ночь гложущие нашу жизнь. Мы радостно смотрим в будущее, если только мы сохраняем при этом спокойную совесть. Это должно быть основой всякой наживы.

Всегда правильно поступать и делать добро из почтения к богу и из уважения к человечеству — дает охоту ко всякому предприятию. Иметь всегда бога перед глазами и в сердце, вместе с разумной работой, есть начало искусства разбогатеть; ибо как помогла бы вся нажива, если бы мы должны были опасаться того, кто есть господь миров, и какую бы пользу принесли нам деньги, если бы мы не могли радостно обращать взоры к небу» (211).

Эти последние замечания указывают уже на другое воззрение, которое мы также находим общераспространенным у буржуа старого стиля и которое также придает совершенно определенную окраску его приобретательской деятельности: воззрение, что только законным образом нажитое богатство дает радость (212).

«Если ты продаешь что-нибудь для наживы, то прислушайся к шепоту твоей совести, удовлетворись умеренной прибылью и не обращай в свою пользу неосведомленности покупателя» (213).

Тут можно, пожалуй, возразить, что столь мудрые поучения легко высказывать. Они выражают, быть может, только воззрения часов спокойного размышления, они являются, может быть, только голосом совести, который был слышен в спокойствии рабочего кабинета, не заглушался дневным шумом. И поэтому они лишены доказательной силы. Такое возражение я пытался бы обессилить указанием на тот факт, что:

2) их отношение к самой деловой жизни, их поведение как коммерсантов, характер ведения ими дела, то, что можно было бы назвать их коммерческим стилем, вполне свидетельствует о том же самом духе, которым порождены эти заявления о смысле наживы.