И что знаменательно. Рэя Брэдбери пугает образ города, поднявшегося на воздух; Мерль сочиняет реквием по целой планете, убитой в разгар весны.

Образ "следующего дня", пейзажа после ядерной битвы, как и само понимание, что никакой такой битвы не будет, а произойдет лишь общепланетная бойня, родились не вдруг, не в чьем-то одном гениальном мозгу. Подобные страхи вообще чаще всего произрастают, накапливаются, зреют в подсознании, чтобы потом мгновенно овладеть нами, бросив в липкий холодный пот…

Изменение шкалы образов, относящихся к ядерной войне и ее последствиям, совершалось постепенно. Иногда фантазия художников шла параллельно общественной мысли — господствовавшим представлениям ученых, политиков, военных; но случалось, что и блуждала по каким-то своим, не ведомым никому катакомбам сознания.

Проследить ее маршруты особенно интересно сейчас, когда мы хотя бы в общих чертах можем сказать, как будет развиваться тот или иной возможный вариант "ядерной зимы". Ретроспектива атомной фантастики представляет интерес не только академический, в беспрецедентном мозговом штурме писателей-фантастов (сравнить его можно только с фантазиями космическими) и сегодня отыщется немало поучительного.

Конечно, большинство авторов ошибалось — в деталях, в сроках, в вопросах принципиальных. Теперь это абсолютно ясно. Но предрассудки и заблуждения, обильно произраставшие и в среде "впередсмотрящих", можно извинить в сравнении с близорукостью других — экспертов, военных.

Вот что пишет о последних Д. М. Проэктор:

"История большинства буржуазных военных доктрин в XX столетии достойна удивления… Оказалось, что вся милитаристская мудрость не стоила и ломаного гроша. Что первосвященники оказались безнадежно отставшими не только в понимании социальных движущих сил войны, но и изменений в самом военном деле. Что все, что они делали по "законам военной науки", представляло собой шаманство. Что вся их слава оказалась дутой, тем же бессовестным обманом, что и волшебства Мерлина во времена короля Артура… Несмотря на очень большое разнообразие буржуазных военных доктрин, у них было нечто общее: большинство из них, за малым исключением, оказывались никуда не годными… Большинство империалистических доктрин XX века на поверку не стоило бумаги, на которой их писали. А после 1945 года война — ядерная — стала вообще немыслимой, поэтому и доктрины развязывания такой войны стали видением из потустороннего мира"^[76].

Впрочем, оказывается, что общество периодически испытывает необходимость и в такой странной деятельности, как вызывание духов. Это не просто дань моде, обычно подобные социальные "сеансы" преследуют вполне определенную цель. Потребовались потусторонние "создания" и в Америке, как раз во времена маккартизма и атомной истерии. На сей раз на роль спиритов время назначило фантастов.

Они точно угадали едва зашифрованный социальный заказ. Поскольку обществу в целом явно недоставало информации (в 40 — 50-е годы все военные планы ведения атомной войны были строжайшим образом засекречены), только фантастам и оставалось писать об этом. Лишь они обладали фантазией, интуицией, наконец, тем особым, более никому не доступным знанием, которое развили их предшественники в прошлом веке.

И писали…

В одной из редакционных статей Хорас Голд, возглавлявший популярный журнал научной фантастики "Гэлакси", пеняет на авторов — и за что! "Свыше 90 % предлагавшихся в журнал рассказов, — пишет он, — это уже всем приевшаяся атомная, водородная и бактериологическая война, послеатомный мир, возврат к варварству, дети-мутанты, которых убивают за то, что у них только по десять пальцев на руках и ногах — вместо двенадцати… Послушайте, братцы, так же нельзя! До конца света еще далеко"^[77].

Самое любопытное, однако, дата: январь 1952 года. Продолжая наше наблюдение за циферблатом атомных часов — они "тикают" и после взрыва, отсчитывая теперь уже секунды, минуты атомной эры, — можно подсчитать, что со "времени ноль" не прошло и десяти минут. А тема третьей, чаще всего последней мировой войны уже успела редакторам прискучить.

Голд имел в виду коммерческий вал американской фантастики. В этой стране налаженный издательский конвейер действительно способен быстро откликнуться на любой спрос и выдавать продукцию сразу "промышленными партиями". Причем в полноводном потоке обычно все перемешивается: паника, трезвый анализ, протест, циничный расчет на всегдашнюю любовь читателя к страшненькому и просто стихийная реакция на моду, которая, бог даст, продержится долго. Шум, ярость, страх, надежда, боль, недоумение…

Разумеется, те, кто громко протестовал и возмущался, вступали в определенное противоречие с официальной доктриной "накачки" атомных мускулов. Но книжный рынок исправно поглощал и этих, недовольных. Дело не в "плюрализме": чего не было в маккартистской Америке, это свободы мнений! Причина в другом. Вал, заглушавший голоса отдельных "прогрессистов", сам по себе оказался уж очень могуч.

Издательская "бетономешалка" быстро справилась с поначалу неудобной темой. Традиционный, вошедший в кровь и плоть нации оптимизм не смогли поколебать тревожные картины ядерного Апокалипсиса, их быстро переиначили, приспособили на вкус "среднечитающего" американца. Правда, выяснилось это позднее, когда атомная фантастика в США оказалась не чем иным, как развлекательной безделушкой.

Однако самое интересное в этом потоке — как раз камешки исключения. Вот только три ярких примера.

О военной доктрине ядерного устрашения, подземных противоатомных убежищах и многих других технических деталях, в то время широкой публике неизвестных, рассказал Мюррей Лейнстер в своем раннем романе "Убийство Соединенных Штатов Америки" (1946). В трагической и человечной "Тени над домом" (1950) канадская писательница Джудит Мерилл описала почти реалистическую историю жертв атомной бомбардировки, умирающих от лучевой болезни. А уже известный нам Филипп Уайли в романе "Завтра!" (1954) — тот вообще попытался представить себе то, что, кажется, просто не возьмется описать рука художника. "Время ноль", мгновение перехода в небытие людей, оказавшихся в эпицентре ядерного взрыва.

"Вот оно и явилось, — подумал он со странным чувством.

Длинный темный цилиндр с огненным оперением на хвосте, сверкнувший на зимнем небе. Куда-то он нацелился — у человека возникло такое ощущение; и в тот миг, когда светящееся тело возникло на горизонте, до пункта назначения было уже, вероятно, рукой подать. Нос падающего предмета был тонким, заостренным.

Затем, почти мгновенно, возник Свет.

Он был до того яркий, что Коули не смог бы ничего сказать о нем, кроме того, что он режет глаза и стремительно заполняет все вокруг. Коули мог бы рассказать, что именно чувствовал в это мгновение, только начал чувствовать: странное физическое ощущение отсутствия тяжести… он взлетает, его уносит куда-то далеко-далеко, и все тело будто пронизывают мариады шипов, а кожу обжигает нестерпимый жар…

Но он никому ничего не рассказал, ибо в тот момент его уже не существовало на свете"^[78].

Эти одиночные выстрелы заглушила в самом начале 50-х годов грозная "канонада": к теме атомной войны обратились подлинные художники. В особенности один — новичок, уже второй своей книгой снискавший мировую известность. Это был Рэй Брэдбери, автор вышедшего в 1950 году сборника "Марсианские хроники".