"Мы уверены, — вспоминал Борн, — что большая война между великими державами стала невозможной или по крайней мере станет невозможной в ближайшем будущем. Она привела бы, вероятнее всего, к всеобщему уничтожению не только воюющих, но и нейтральных стран. Известное положение Клаузевица… теперь больше несправедливо, так как война стала безумием, и если род человеческий не способен отказаться от войны, то его зоологическое название должно образоваться не от sapientia (мудрость), а от dementia (безумие)"^[60].

Эйнштейн, в те годы безусловный лидер научной общественности, активно возражал в печати и против "плана Баруха", целью которого было закрепление атомной монополии Соединенных Штатов. Ученому, до самых последних дней жизни не оставлявшему научную работу, по его собственному признанию, не оставалось ничего другого, как делить свое время "между политикой и уравнениями".

Смерть — таинство, и даже закоренелый материалист подспудно подозревает, что за медицинским заключением о причинах смерти наверняка скрывается "что-то еще". Да и сами врачи не отрицают, что в значительной степени смерть наступает потому, что умирающий человек позволяет ей наступить… Эйнштейн скончался от тяжелой неизлечимой болезни, но совершенно очевидно, что нестерпимой болью мучила физика и обожженная атомным огнем совесть. Его друг и авторитет в вопросах морали Альберт Швейцер сказал об этом просто и определенно: "Эйнштейн умер от сознания своей ответственности за нависшую над человечеством опасность атомной войны"^[61]. Уже в больнице (начинался апрель 1955 года), в часы просветов, которые становились все реже и короче — умирал он тяжко, мучительно, — Эйнштейн попросил бумагу и ручку, чтобы закончить свою последнюю рукопись. Это была статья о предотвращении ядерной войны, оборванная на словах: "Повсеместно развязанные политические страсти требуют своих жертв…"^[62]

Многоточие предполагало продолжение. Великий ученый ушел, оставив общественное дело своей жизни поразительно быстро окрепшим, утвердившимся в сознании людей, громко заявившим о себе на весь мир.

Однако мы как-то забыли на время о фантастике. В то время как движение ученых, боровшихся за скорейшее запрещение детища своих интеллектуальных усилий, росло и набирало силу, что делала она, литература, все это предвидевшая столь давно, что в конце 40-х годов об этом ее достижении мало кто помнил?

Прежде чем перейти к собственно фантастике, расскажу об одной категории ее авторов и читателей — об ученых. Бертран Рассел уже упоминался, но вот еще один любопытный пример.

Уже в 1946 году вышел сборник статей "Один мир или никакого" под редакцией Декстера Мастерса и Кэтрин Уэй. Книга с подзаголовком "Доклад общественности о том, что из себя представляет атомная бомба" оказала огромное влияние на массового читателя: под одной обложкой были собраны высказывания людей, безусловно знающих, о чем говорили. Статьи, воззвания, научные исследования и, между прочим… научно фантастический сценарий будущей атомной бомбардировки Манхэттена! Правда, сочинил его не профессиональный писатель-фантаст, а выдающийся физик, будущий нобелевский лауреат Филипп Моррисон — непосредственный участник "Манхэттенского проекта" и один из первых инспекторов, прибывших в Хиросиму вскоре после атомной бомбардировки.

Наверное, не абстрактной игрой ума выдающегося физика можно объяснить этот странный экскурс в научную фантастику. Как же быстро прозрели Франкенштейны XX века!

И еще штрихи к теме "ученые и научная фантастика".

В конце 40-х годов трое школьников-одноклассников из нью-йоркского района Бронкс начали выпускать любительский журнал научной фантастики (так называемый "фэнзин"). Само по себе событие рядовое — подобную издательскую самодеятельность среди американских любителей фантастики никогда не рассматривали как нечто из ряда вон выходящее. Однако в данном случае уникально "трио" "редакторов": Джеральд Фейнберг, Шелдон Глэшоу и Стивен Вайнберг. Два последних стали лауреатами Нобелевской премии, да и Фейнберг, вероятно, входит в десятку виднейших физиков-теоретиков нашего времени!^[63]

Другой будущий ученый (он был постарше и в то время уже занимался самостоятельной научной работой) не только истово читал научную фантастику, но и пробовал писать сам. И быстро сообразил, что именно — с точки зрения любимой им литературы — произошло 6 августа 1945 года.

"Итак, была взорвана атомная бомба, — писал он четверть века спустя, — и неожиданно это событие сделало научную фантастику респектабельной. Впервые фантасты предстали пред всем миром не как малочисленная группка чокнутых фанатиков, наоборот, мы сразу ощутили себя в положении кассандр, которым мир отныне внимал с почтительным благоговением. Но право же, я бы мечтал остаток своих дней провести с клеймом "чокнутого" вместо того, чтобы завоевывать нынешнее признание такой ценой — нового дамоклова меча, занесенного над человечеством"^[64].

Книга, в предисловии к которой это написано, называется "Опус 100". Ее автор Айзек Азимов не нуждается, кажется, в подробных рекомендациях.

…До середины марта 1988 года Айзек Азимов оставался для меня живой легендой. Какая-то непостижимая фантастическая "литературная машина" работала, по слухам, дни и ночи напролет в Нью-Йорке, исправно выдавая добротную продукцию на протяжении почти полувека. Сотни книг, иногда отличных, порой средних, но всегда надежных во всем, что касалось их научного содержания, фантастических и детективных, по физике, химии, биологии, истории, даже шекспиро- и библиеведение! А еще — сотни собранных им антологий фантастики, тематических и мемориальных, посвященных милому его сердцу "золотому времени", когда и он, и фантастика были молоды и дерзки.

Словом, в глубине души я все-таки сомневался в существовании этого человека, о котором говорили, что он не покидает своей нью-йоркской "берлоги", не любит летать, не доверяет литературным агентам и сам ведет свои дела. Когда же счастливый случай свел нас, я наконец убедился в правдивости слухов об Азимове.

Например, об его активной общественной деятельности. Когда он находит время и на нее, не могу взять в толк!

А она не прекращается и сегодня, несмотря на приближающееся семидесятилетие писателя. Несколько лет назад его избрали президентом Ассоциации американских гуманистов. Члены ее верят в то, что "люди способны улучшить условия своего существования, если будут прилагать ко всем своим начинаниям разум и мораль"^[65]. Хочется думать, что среди многих наград, свидетельствующих об общественном признании деятельности Азимова, эта — самая значимая и дорогая для него. Он неоднократно выступал в печати и на телевидении против гонки вооружений, против программы "звездных войн", вообще против атмосферы подозрительности, которая разъедала отношения между нашими странами.