А вот Покер Ливингстон отстранился от дел. Он заявил, что травма руки мешает ему принимать участие в тяжелой работе на ферме, и теперь жил у своей подруги в городе. Уильям, ликуя, занял место Покера и занимался тем, что следил, как люди чинят что-то и выполняют другие задачи, возникавшие в течение летнего сезона. Вскоре после этого жившее в Киворд-Стейшн племя отправилось в длительный поход. Джеймс только закатил глаза и нанял белых работников в Холдоне.

— Этот внучок обходится дорого, — сказал он Гвинейре. — Может быть, тебе стоило бы удовлетвориться маори в качестве производителя? Тогда племя не сбежало бы, а если бы сбежало, то, возможно, они утащили бы с собой Куру и нам не пришлось бы лицезреть ее недовольную физиономию. Она ведет себя так, будто это мы ее обрюхатили!

Гвинейра вздохнула.

— Почему Уильям не может найти общий язык с маори? В Ирландии у него были проблемы из-за того, что он слишком потакал арендаторам, а здесь он пугает туземцев…

Джеймс пожал плечами.

— Просто наш Уилли любит, когда ему благодарны. А как ты понимаешь, Тонга далек от этого… И ведь он действительно ничего не должен Уильяму! Посмотри правде в глаза, Гвин, Уильям и мысли не допускает, чтобы вести себя на равных с остальными. Он хочет быть главным, и горе тому, кто в этом усомнится.

Гвинейра с несчастным видом кивнула, но заставила себя улыбнуться.

— Пошлем-ка мы их обоих на собрание овцеводов в Крайстчерч, — сказала она. — Там наш деревенский джентльмен сможет почувствовать свою важность. Кура отвлечется, а ты тем временем займешься починкой изгороди. Или ты сам хотел поехать на собрание?

Джеймс отмахнулся. Он считал, что собрания животноводов совершенно излишни. Несколько речей, парочка дискуссий по поводу решения актуальных проблем, а затем обильная попойка, в ходе которой предложения становятся все более и более безумными. В прошлом году майор Ричлэнд действительно высказал идею относительно кроликов и предложил основать охотничий союз. Тот факт, что при этом охотятся на лис, а не на кроликов, похоже, ускользнул от его внимания.

Как бы там ни было, Джеймс не считал эти встречи необходимыми; к тому же все знали, что объединение животноводов в Крайстчерче было создано для борьбы с неким вполне конкретным угонщиком скота. Об этом обстоятельстве лорд Баррингтон обычно вспоминал после третьего бокала, причем в присутствии МакКензи.

— Что ж, надеюсь, они не наведут Уилли на глупые мысли, — пробормотал Джеймс. — А то еще чего доброго вместо овец мы скоро начнем разводить охотничьих собак…

Уильям насладился поездкой в Крайстчерч сполна и, когда вернулся, казалось, подрос на несколько дюймов. Кура потратила целое состояние в ателье портного, в остальном же пребывала в еще худшем настроении, чем обыкновенно. То, что Уильяма благосклонно, словно само собой разумеющееся, приняли в кругу «овечьих баронов», окончательно открыло ей глаза: брак и ребенок привязали ее к Киворд-Стейшн. Уильям никогда не собирался следовать за ней по оперным театрам Европы в роли музы мужского пола. На путешествие, возможно, он бы пошел, но наверняка не согласился бы на длительное пребывание и уж тем более не разрешил бы ей учиться в консерватории. Во время долгих часов, проводимых в одиночестве, Кура злилась на мужа и на саму себя, чтобы позже все равно снова обнимать Уильяма. Когда Уильям целовал и ласкал ее тело, она забывала обо всех своих остальных желаниях и потребностях. Его восхищение заменяло аплодисменты толпы, а когда он входил в нее, это наполняло ее сильнее, чем музыка. Если бы только не эти бесконечные дни и необходимость наблюдать за тем, как меняется ее тело. Уильям считал, что беременность сделала Куру еще красивее, но сама она ненавидела свои новые округлости. И при этом все почему-то считали, что она должна невероятно радоваться ребенку, — Кура же испытывала к нему в лучшем случае безразличие.

Наконец наступила осень, мужчины отправились перегонять овец на высокогорье, и Уильям страшно опозорился, заблудившись во время поисков отбившихся от стада овец. Только спустя день его нашли с помощью поискового отряда.

— Мы уже думали, что он смылся, — с ухмылкой докладывал Энди язвительно улыбающемуся Джеймсу.

На этот раз оба МакКензи не поехали перегонять овец. Гвин считала, что Куре нужно общество, а у Джеймса постепенно начинали болеть кости, когда он целый день проводил в седле, а ночью спал на холодной земле. Он уже вполне представлял себе, что однажды передаст ферму Уильяму, а сам переедет вместе с Гвин в домик поменьше и поуютнее. Парочка овец, собаки, а вечером — теплый огонь камина, который он вполне может развести сам, не обращаясь за помощью к работникам. О такой жизни Гвин и Джеймс мечтали еще в молодости, и МакКензи не видел причин, чтобы наконец не сделать мечту реальностью. И только из-за Джека ему было немного больно отказываться от фермы. Его сын еще молод, но обещает стать великолепным животноводом. Сейчас Энди тоже не мог нахвалиться на парня.

— У Джека просто какое-то чутье на эту работу, — говорил он. — Парень может найти любую овцу, и собаки его прекрасно слушаются. Неужели нет никакой возможности передать поместье ему?

Джеймс покачал головой.

— Просто он не Уорден. Если бы Гвинейра унаследовала ферму, все было бы иначе. Конечно, в этом случае Стивен, Джорджи и Илейн были бы в очереди наследования все равно впереди Джека, но с О’Кифом мы бы договорились. У Стивена и Джорджа нет к этому интереса, а у Илейн теперь есть собственная овечья ферма.

— Но Куре это тоже неинтересно! — заметил Энди. — Жаль, что ее нельзя было выдать за Джека. Ладно, это смахивало бы на инцест, но хорошая кровь…

Джеймс громко расхохотался.

— На это Джек не согласился бы ради всех овец, Энди! Я думаю, даже если бы Кура оказалась последней девушкой на земле, он ушел бы в монастырь!

Приближались роды Куры, и настроение у нее стало еще хуже, чем прежде. Зато Уильям старался изо всех сил, больше времени проводил дома и пытался настроить ее на более миролюбивый лад — впрочем, получалось у него плохо. С тех пор как он перестал приходить к ней ночью, чтобы не повредить ребенку, она относилась к нему с ледяным презрением, иногда впадала в гнев и швыряла в него предметами. Создавалось впечатление, что в поместье уже не осталось никого, кто мог бы немного подбодрить Куру. Она не хотела быть беременной. Она не хотела рожать ребенка. И последнее место, в котором она хотела находиться, было Киворд-Стейшн.

Марама, ее мать, переживала из-за того, что все это могло повредить ребенку, и Гвинейра порой, глядя на нее, вспоминала собственную беременность, когда она носила Пола. Она тоже отказывалась от ребенка. Но Пол был плодом изнасилования, в то время как Кура ждала дитя любви. Гвинейра почувствовала почти что облегчение, когда наконец у внучки начались схватки. Марама и Ронго-Ронго, повитуха маори, были с ней, чтобы помочь Куре, кроме того, Гвинейра послала за Франсиной Кендлер, чтобы та не чувствовала себя оскорбленной. Впрочем, когда приехала повитуха из Холдона, ребенок уже появился на свет. Кура разродилась легко; после шести часов схваток она произвела на свет очень маленькую, но совершенно здоровую девочку.

Показывая ее Гвинейре, Марама сияла.

— Вы ведь не сердитесь, мисс Гвин? — обеспокоенно спросила она.

Гвинейра улыбнулась. Когда родилась Кура, Марама задала тот же вопрос.

— Да нет же, мы поддерживаем женскую линию! — ответила она, принимая ребенка из рук Марамы. Пристально вгляделась в крохотное личико. Пока еще было неясно, чьи черты унаследовала девочка, но пушок у нее на голове, похоже, был скорее золотистым, чем черным.

— Как Кура хочет ее назвать? — спросила Гвинейра, покачивая малышку. Ребенок напомнил ей новорожденную Флёретту, и на нее нахлынула волна нежности.

Марама с несчастным видом пожала плечами.

— Не знаю. Она ничего не говорит, даже толком не посмотрела на ребенка. «Отнеси ее к бабушке, — только и сказала она. — Мне жаль, что это не мальчик». И тут Уильям говорит: «В следующий раз, любимая», и Кура просто взбесилась. Ронго-Ронго дала ей сонный напиток. Я не знаю, правильно ли это, но она так бесновалась…