Экономка увела ребенка. Лора дрожала от страха.

— Жослин, говорю тебе, то, что происходит, ненормально. Проверь все окна и входную дверь, и дверь в погреб тоже. Мне очень тревожно.

Растроганный слабостью жены, Жослин нежно обнял ее и осторожно поцеловал в лоб. К великому удивлению, она его не оттолкнула.

— Лора, дорогая, ты напоминаешь мне ту юную девушку, которая в страхе бросалась ко мне, стоило в лесу хрустнуть ветке, — ласково сказал он. — Люди испокон веков боятся темноты, но тебе ведь приходилось жить в хижинах без электричества, мы проводили там ночи при свете тлеющих углей.

— Я всегда интуитивно чувствовала опасность, — убежденно ответила она.

Жослин, покачав головой, хотел было отстраниться, но Лора вцепилась в него изо всех сил.

— Веди себя разумно, — сказал он. — Я с тобой. Мы поужинаем, а потом я схожу посмотрю, не вернулись ли Маруа. Жозеф и Арман не откажутся осмотреть электропроводку. Согласна?

— Да, но мне хотелось, чтобы ужин сопровождался музыкой, а теперь ничего не выйдет.

— Кстати, Лора, еще цела губная гармошка, на которой я играл по вечерам в Труа-Ривьер, в нашем гостиничном номере. Я бережно сохранил ее, ведь она свидетельница нашей любви.

Лора мило улыбнулась, но в глазах ее стояли слезы. Жослин погладил ее плечи сквозь тонкий муслин. Он вкрадчиво спросил:

— А как насчет рождественского перемирия? Это такая пытка — спать рядом и не прикасаться к тебе.

— Я — за, — лукаво шепнула Лора.

Едва войдя в дом на авеню Сент-Анжель, Эрмин сменила свое элегантное бархатное платье на более простой костюм из голубой шерсти и распустила волосы. Она помогла Тале приготовить ужин из разнообразных блюд. Рагу по-индейски соседствовало с бутербродами с икрой, а фуа-гра — с пирогом с патокой, который Мирей испекла утром.

Тошан перенес один матрас из гостиной в кухню и положил его рядом с тем, на котором обычно спали Тала с Кионой.

— Я расстелю на полу покрывало, и мы поедим все вместе. Вот будет забавно, правда, дети? — предложила Эрмин.

— Да, мама! — воскликнул Мукки. — А тебе, папа, так нравится?

— Разумеется, нравится, — ответил Тошан.

Его захватила радость, царившая в этом скромном жилище. Мари и Лоранс сели возле него по обе стороны. Эрмин смотрела на эту картину со счастливым смехом.

— Мама передала шампанское, но нам не обязательно его пить, у нас есть черничная наливка, которая мне нравится куда больше, — сказала она, доставая бутылки.

— А я бы хотела попробовать шампанское, — заявила Тала. — Выпьем за моего сына.

Они молча отпили по глотку изысканного напитка, и каждый вспомнил о Лоре.

«Надеюсь, мама не слишком грустит без меня и детишек, — думала Эрмин. — Она без колебаний пожертвовала своим удовольствием ради моего счастья. Дорогая мамочка, характер у нее не сахар, зато сердце золотое!»

«Ничего не имею против моей тещи, — думал Тошан. — Нельзя отрицать, что характер у нее крутой, но при этом она добрая! Однако пока рядом с ней Шарден, я не могу показать, что хорошо и вполне искренне отношусь к ней…»

«Лора, пью за твою победу! — признала Тала. — Жослин никогда меня не забудет благодаря Кионе и нескольким ночам нашей любви! Лора, ты шип, пронзивший мое тело, но, несмотря ни на что, я тебя уважаю!»

Киона баюкала медвежонка, уплетая пирог. После возвращения в Роберваль к матери она не испытывала той странной усталости, что предшествовала видениям. Да и сами видения прекратились. Она успокоилась. Ей хотелось быть обыкновенной девочкой.

После ужина Эрмин велела детям надеть пижамы, и они блаженно заснули, успокоенные присутствием взрослых.

Осоловевшая от черничной настойки и шампанского, Тала была неразговорчива и мечтательна. Вскоре она прилегла возле Кионы и задремала.

Эрмин молча убрала остатки трапезы, пока Тошан подкладывал дров в печку. Им не терпелось остаться наедине. Они улыбались друг другу, посмеиваясь над собственным нетерпением.

— Я не буду выключать елочные гирлянды, — тихо сказал Тошан.

— Нужно принести подарки детям, — напомнила ему Эрмин.

— Я сделаю это позже; мне не хочется спать, — сказал он, не сводя с нее глаз.

— Ну так иди же…

Она протянула ему руку. Они миновали ледяной коридор и закрылись в соседней комнате, где было гораздо холоднее, чем в кухне, но это не имело никакого значения.

— Любовь моя, — выдохнула молодая женщина, — мне так хотелось расспросить тебя о жизни в Квебеке, но не было времени. Тала тоже не проявила никакого любопытства.

— Тем лучше, — заключил он. — Сегодня вечером здесь нет солдата Дельбо. Есть лишь я, Тошан, Метис, следопыт, который взял в жены прекрасного Соловья.

Лучившаяся счастьем Эрмин спустила юбку, обнажив перламутровую кожу между поясом для чулок и трусиками. Сняв свитер, она тряхнула светлыми волосами. Тошан притянул ее за талию и принялся покрывать округлые бедра поцелуями.

— Радость моя, да ты вся дрожишь! Я сейчас тебя согрею.

Он поднял ее на руки и перенес на ложе. Она чувственно изогнулась. Все страхи и переживания отступили. Даже воскресив грустные воспоминания, Эрмин не смогла бы разрушить очарование этого волшебного мига. Она вся обратилась в ожидание и желание, обостренное разлукой.

— Мне не холодно, — сказала она. — Я слишком счастлива, что ты здесь. Поверить не могу.

Тошан лег рядом, любуясь ею. После долгого молчания, прерываемого поцелуями, он произнес:

— Просто ума не приложу, как мне заставить себя вернуться в Квебек. Дорогая моя, ты такая красивая, нежная, мягкая. Как я гордился тобою в церкви. Я твердил себе: эта великолепная женщина, которая так великолепно поет, — она моя! А я так часто оставлял ее одну, когда решал, что поступлю по-своему. Эрмин, на самом деле я тебя недостоин. Я ведь даже пытался препятствовать развитию твоего певческого призвания — из гордости и из эгоизма.

— Любимый мой, к чему сейчас все эти mea culpa[51]! — возразила она. — Сегодня Рождество, мы вдвоем, а все остальное не имеет значения. Ты, кажется, собирался согреть меня?..

Он обольстительно улыбнулся и начал ласкать ее от сосков до чуть выпуклого живота, шелковистой коже которого вновь достались более дерзкие поцелуи. Его пальцы скользнули под ее шелковые трусики, окаймленные кружевом, поиграли золотым руном ее лона. Он восхитился нежным ароматом и прижался щекой к бедру. Дыхание ее участилось. Ее руки скользили по его спине. На нем все еще была рубашка, и она шепотом попросила его раздеться.

— Я тоже… Я хочу целовать тебя… везде, ощущать твою горячую плоть, золотистую, как свежеиспеченный хлеб. Тошан, я так тебя люблю!

Он стремительно вскочил и снял с себя одежду. Эрмин созерцала его без смущения и стыдливости, совсем не так, как в их первую ночь под лиственницами восемь лет назад.

В следующий миг большое смуглое тело Тошана опустилось на молочно-белое перламутровое тело молодой женщины. Он тут же вошел в нее, движимый единственно желанием погрузиться, чтобы стать единым целым, поймать на ее прекрасном лице предвестия наслаждения.

Так прошла половина ночи. Трижды они разделили ослепительный экстаз, приглушая сладостные стоны и восторженные возгласы. Они не могли оторваться друг от друга. Наконец около двух часов ночи Эрмин, поднявшись на локте, прошептала:

— Все-таки нужно положить подарки под елку. Я сама, ты, наверное, слишком устал.

— Я вовсе не устал, — ответил он, зевнув.

— Отдохни, любовь моя, я сама.

Накинув розовый шелковый халат, она, ступая на цыпочках, осторожно, в два приема перенесла подарки. Затем она скользнула под ворох одеял и покрывал, сбившихся во время любовной схватки. Тошан обнял ее и уткнулся лбом в ее плечо.

— Теперь я понимаю, что нет ничего в мире лучше, чем лежать в постели с женщиной, которую любишь телом и душой. Быть может, я понял это слишком поздно. Не знаю, когда унтер-офицер сочтет, что мы достаточно подготовлены, но бродят вполне правдоподобные слухи, что нас отправят во Францию или Великобританию на самолете. Один батальон или несколько… Первые канадские части прибыли в Европу восемнадцатого декабря. Наше правительство приняло срочные меры для увеличения численности войск. Некоторые парни в Цитадели утверждают, что война стимулирует национальную промышленность, все ресурсы направляются на военные цели. Этот конфликт будет затяжным и нелегким, это ни для кого не секрет. Моя дорогая, боюсь, что мне долго, очень долго не дадут увольнительной.