Небо уже очистилось. Вереницы серых туч уносились прочь, подгоняемые теплым ветром. Вновь показалось солнце, расцветившее последние капли дождя. «Рано еще загонять скот», — подумала молодая женщина, окинув грустным взором тропу между лугами, принадлежавшими Маруа. Мокрая трава, пестревшая желтыми цветами, сверкала на солнце, на зеленой изгороди заливались певчие птицы. Возле молодого клена Эрмин вдруг увидела Киону. Девочка строго смотрела на нее, указывая, куда именно направился Симон. Видение длилось какое-то мгновение, могло показаться, что это галлюцинация. Но Эрмин не раздумывая бросилась по тропе. Никогда в жизни она не бежала так быстро, подгоняемая неотвязным чувством. Ее преследовал укоризненный взгляд золотистых глаз Кионы.

— Симон! — крикнула она. — Симон!!!

Тщетно она оглядывала окрестности, юноши нигде не было видно. Вдруг слева в подлеске она различила, что на дереве что-то белеет. Это был он. Его выдала белая рубашка.

— Симон! — вновь окликнула она.

Юноша стоял в развилке ствола старого вяза, там, где в детстве они с братьями строили укрытие, давно снесенное снежными бурями. Эрмин в ужасе выкрикнула:

— Нет! Не делай этого!

На шее старшего сына Бетти была веревка, привязанная другим концом к толстой ветви. Если он спрыгнет с крохотной опоры, все будет кончено.

Эрмин крикнула громче, протягивая к юноше руки:

— Симон, умоляю! Не прыгай!

— Уходи! — Голос Симона был искажен бесконечным страданием. — Оставь меня, я больше не могу!

Он споткнулся и едва не сорвался вниз. Эрмин в отчаянии смотрела на него.

— И все же, Симон, ты не можешь повеситься! — убежденно сказала она, потихоньку подступая ближе. — Ты не имеешь права умереть. Послушай. Ты только что потерял мать, я понимаю, как это ужасно и невыносимо больно. Но подумай о младшей сестренке, об отце, об Эде… Ты что, хочешь доставить им новые страдания? Умоляю, сними петлю с шеи. Сделай это хотя бы для меня, Симон, я люблю тебя как брата…

Эрмин молитвенно прижала ладони к грубой коре старого вяза.

— Ты не посмеешь покончить с жизнью при мне, чтобы это видение вечно стояло у меня перед глазами! — воскликнула она. — Представь, что чувствовала бы Бетти, увидь она такое? Что, если она видит тебя в эту минуту и плачет… Перед кончиной она поручила тебе заботиться о братьях и сестренке, сказав, что ты сильнее, чем думаешь! Она была права. Так сжалься над нами, сними петлю! Я не уйду отсюда. Я останусь здесь, пока ты не откажешься от того, что задумал.

Эрмин не выдержала и зарыдала.

— Но почему? Почему?! — вопрошала она, стоя с запрокинутой головой, чтобы не выпускать Симона из виду. — А Шарлотта? О ней ты подумал? О том, каким это будет несчастьем для нее?

— Для нее это только лучше, — возразил Симон. — Мне вряд ли удалось бы сделать ее счастливой. Мама хоть после свадьбы была счастлива, но мне и этого не дано…

К громадному облегчению Эрмин, он все же снял с шеи скрученную из конопли веревку.

— Спускайся, поговорим. На тебя просто нашло затмение. Прошу, спускайся!

Симон соскользнул с дерева по веревке, все еще привязанной к ветке. Приземляясь, он подвернул ногу.

— Ой! Щиколотка! Это все из-за тебя! — Лицо Симона исказилось от боли.

— Ты хотел покончить с собой, а теперь ноешь из-за легкого ушиба. Бедный Симон, ну и напугал же ты меня!

Эрмин обняла юношу, который едва не свел счеты с жизнью, ее поразило соприкосновение с этим живым горячим телом. С Симона слетела напускная бравада, и он заплакал.

— Слава тебе, Господи! — воскликнула она. — А явись я на пять минут позже? А на час? Я бы обнаружила труп. О Симон, как ты мог? В такой момент! Давай присядем. Скажи, что это на тебя нашло? — Усадив юношу рядом, Эрмин принялась гладить его по темным волосам, будто заболевшего ребенка. Пораженный такой нежностью, Симон вытянулся на земле, уткнувшись лицом в ее юбку. Слезы скатывались на розовый шелк.

— Ну-ну, успокойся, — повторяла она. — Знаешь, я думала сойду с ума, тогда, поздней осенью, когда умер мой ребенок, мой Виктор. И все же я вернулась к жизни. Время смягчает боль, Симон. Это страшно несправедливо, что наша дорогая Бетти умерла так рано, такой молодой. Но ты — ты должен чтить ее память, продолжая жить…

— Это младенец утащил ее за собой, ублюдок! — выругался он, с трудом выпрямляясь. — Будь проклят Трамбле. Уверен, что это его ребенок. Этот подонок опозорил мать и в конце концов убил ее!

— Нет, Симон, нам ничего не известно, — возразила Эрмин. — И в любом случае из-за этого не стоит вешаться. Извини, что говорю тебе такие вещи, но множество женщин умирает при родах. Даже в больнице. Еще до рождения Мукки и близнецов я думала о том, какой это риск. Говорила себе, что, быть может, это мой последний день.

Симон резво выпрямился и сел, скрестив ноги.

— В таком случае мужчины, которые хотят детей, это убийцы, проявляющие свою власть над женщиной, — сказал он, закуривая сигарету. — Нет чтобы воздержаться и не заводить потомство!

Он повернулся, и Эрмин увидела искаженное болью лицо, горькую складку у рта.

— Ну, не стоит преувеличивать! Признай, что в районе озера Сен-Жан немало многодетных семей, у которых десять, двенадцать, даже пятнадцать детишек.

— Ну и что! Мне от этого не легче, — бросил он.

— Это в порядке вещей. Но ты должен быть мужественным. Ты нужен Жозефу. Он не всегда был идеальным отцом, но он тебя любит.

Симон помотал головой, слезы вновь покатились у него из глаз.

Он бросил окурок и опять приник к Эрмин. Она изо всех сил пыталась его утешить, хотя сама чувствовала страшную тяжесть на сердце. «Удивительное дело, — подумала она, гладя Симона по волосам, — прикосновение Пьера произвело на меня отталкивающее впечатление, мне было стыдно, а вот обнимать Симона мне вовсе не претит. Если бы у меня был брат его возраста, я чувствовала бы то же самое. Но какая я глупая — он ведь и вправду мой брат, мы росли вместе, дрались за игрушки, проказничали…»

— Повторяю, ты мне как брат, — нежно сказала она. — Увы, я не знаю, как вернуть тебе уверенность в себе. Мне кажется, даже если тебе напомнить о твоей невесте Шарлотте, тебя это не утешит. Я права?

— Нет, Мимин, — с трудом выговорил он. — Дело в том, что я люблю Шарлотту вовсе не так, как должно. Я отношусь к ней так же, как к тебе. Вы мои сестрички, мои подруги детства. Поэтому-то я и хотел повеситься. Это просто болезнь, чертова болезнь!

Он глухо зарыдал. Ошеломленная Эрмин решила, что поняла, в чем дело. Симон пользовался репутацией волокиты.

«Господи! Может, он заразился сифилисом? — растерянно гадала она. — Может, работая в Монреале, он посещал проституток?..»

— О чем ты, Симон? Что это за болезнь? — В голосе Эрмин сквозило напряжение.

— Я просто ненормальный. Только тебе я могу признаться, Мимин. Может, ты единственная, кто способен понять и не презирать меня. Ну и пусть ты узнаешь правду, все равно мне не жить. В этот раз ты помешала мне свести счеты с жизнью, но ты ведь не всегда будешь рядом. А когда я помру, то буду проклят. Вряд ли Господь отпустит мне грехи.

Молодая женщина никак не могла взять в толк, что же так мучает Симона. Она не на шутку забеспокоилась.

— Скажи мне откровенно, что с тобой, — выдохнула она слегка раздраженно. — Как я могу тебе помочь, если ты не говоришь, в чем дело?! В чем именно ты считаешь себя ненормальным?

— Думаешь, так легко сказать? — Симон снова опустился на землю. — Я это еще в школе заметил, хоть и недолго там проучился… Порой мне хотелось обнять какого-нибудь приятеля, со мною происходили странные вещи. Я не знал, откуда у меня такая потребность, и малость стыдился этого. Ну вот, я притворялся, что мне нравится драться, по вечерам я задирал парней на улице. Потом, помнишь, я уехал в Монреаль, по совету твоей матери? Мне тогда стукнуло семнадцать. Я развлекался, ходил на танцы, девушкам я нравился. Но сколько я ни прижимался к ним во время танцев, на меня это не производило никакого впечатления. Мимин, меня влекло к мужчинам.