Книппердоллинг уже давно ушел, а Людгер все еще продолжал говорить, пока наконец Анжела его не остановила и, почти плача, не вскричала:

— Вот какие люди — ваши друзья, милый папа! Какая насмешка, какое бесстыдство! И вы в состоянии в угоду таким людям говорить то, о чем вы вовсе и не думаете?

— Милое дитя мое! — возразил на это Людгер. — Ты сидишь дома, ты не знакома с миром, я же должен с волками жить и по-волчьи выть.

Он еще не успел кончить своей речи, как тяжелая рука опустилась на его шею и грубый голос произнес:

— Вы должны немедленно явиться во дворец к епископу; владыка желает вас видеть, как только окончится обряд принесения присяги.

— Его преосвященство? Епископ? — спросил изумленный Людгер у статного телохранителя в роскошной одежде; он едва мог узнать в нем человека, прежде растиравшего у него краски, а затем перешедшего на службу во дворец.

Тот возразил, смеясь:

— Успокойтесь, придите в себя, дорогой мастер, с вами не случится ничего дурного. Его преосвященство любовался иконой святого Михаила вашей работы и полюбопытствовал узнать имя художника: пробст, ваш старый покровитель, назвал вас и епископ желает…

Художник просиял, поправил свое парадное платье кивнул милостиво телохранителю и слащаво произнес:

— Я уже знаю… я довольно знаю, милый друг… Я скоро предстану; передайте это куда следует… Ну, ступайте добрый Иоганн… я вас не забуду.

— Какая навязчивость! — прошептал раздосадованный Людгер своей Анжеле. - Sang-Dieu[35], как мне неприятно идти вслед за ним! Завтра об этом узнает весь город наверное, скажут, что я вдруг перешел на сторону епископа. Не уходи от меня, Анжела, с тобой я везде спокоен и мне кажется, что рядом со мною идет маленький ангелочек.

Они вошли во дворец, наполненный чиновниками. В мрачной передней, примыкавшей к жилым комнатам владыки, стояло множество народа, духовных и статских особ, с просьбами в руках, с задумчивыми и озабоченными лицами.

Телохранитель доложил епископу о приходе Людгера и провел его к нему, а Анжела осталась в передней в тоскливом ожидании. Епископ уже успел снять с себя тяжелое священническое облачение и, переодевшись в великолепный рыцарский костюм, восседал на бархатном позолоченном кресле.

Завидев художника, он милостиво склонил голову и дружественно произнес: «Я с удивлением узнал, что в этом городе живет такой искусный человек, никак я этого не предполагал».

— Мои работы были одобрены многими монархами, — произнес художник с некоторым самохвальством.

— Я люблю художество: красиво подобранные краски при верных контурах больше говорят сердцу, нежели произведения резчика или скульптора.

— Конечно. Работам искуснейшего каменотеса недостает жизни и света, но настоящая жизнь и свет художника исходят от солнца — княжеского расположения, ибо только князья в состоянии поддерживать и питать искусство.

— Я того же мнения, дорогой мастер.

И маэстро художник при этих словах вырос на несколько дюймов и даже совсем забыл про свою подагру. Епископ продолжал:

— Мне хотелось бы получить от вас что-нибудь на память, пока найду возможным сделать для вас что-нибудь большее. Нет ли у вас картины, которую я бы мог приобрести?

Художник подумал немного и довольно важно ответил:

— Моя лучшая картина еще у меня дома — святая Елена, нашедшая крест нашего Господа… Эту картину я могу вам рекомендовать, голова нарисована очень старательно — точный снимок с головы моей дочери Анжелы, потому-то мне и не хочется расстаться с этой вещью. Впрочем, если ваше преосвященство прикажет…

— Я только желаю, но не приказываю, дорогой маэстро! — сказал Вальдек и прибавил с улыбкой:

— Вы говорите о красивой девушке, сопровождавшей вас ко мне? Это — Анжелика? Где же она сейчас?

Художник с немым поклоном указал на дверь.

Не обращая внимания на его замешательство, епископ хлопнул в ладоши и приказал вошедшему камердинеру ввести дочь художника.

Пошатываясь, с опущенными глазами, вошла Анжела; красивый юноша, паж Христоф, обращавший на себя всеобщее внимание при въезде епископа, ввел девушку за руку и затем удалился с почтительным поклоном.

Епископ с участием рассматривал красивую девушку и наконец, обращаясь к художнику, произнес:

— Если ваша Елена похожа на эту девушку, то признаюсь, что более красивой картины я еще не видел. Отправляйтесь сейчас же домой и принесите мне это образцовое произведение искусства, я хочу собственными глазами поскорее убедиться в сходстве.

Людгер еще раз низко поклонился и сделал дочери знак следовать за собою.

— Не делайте этого, мой милый! — сказал епископ. — Оставьте ее под моим покровительством до вашего возвращения, она не будет здесь в большей опасности, чем на глазах своего отца.

Застенчивость Анжелы при этих словах перешла в настоящий страх; она подняла умоляющий взгляд на графа, а Людгер, в замешательстве, начал:

— Но ваше преосвященство простит… Тут князь повелительно прервал его:

— Вы не поняли меня, мастер Людгер. Ведь я оказываю вам честь, многие позавидовали бы вам, а вы все еще медлите! Поторопитесь же, если хотите заслужить мое расположение. В силу столь свойственных артистам капризов, вы, может быть, захотели бы вдруг лишить меня лучшей вашей картины. Не желая подобного оборота дела, я и оставляю у себя заложницей вашу дочь. Ступайте!

Тут уже всякое противоречие было бы неуместным и оставалось молча повиноваться.

По уходе Людгера, епископ некоторое время молча любовался Анжелой; затем он приблизился к ней и, тихо положив ей руку на голову, произнес спокойным голосом:

— Меня очень огорчила бы мысль, что я могу быть тебе страшен, дочь моя. Успокойся; епископ такой же человек, как и все другие, а его высокий сан подчас бывает лишь тяжелым для него бременем. Почему бы и ему, хотя на несколько мгновений, не насладиться счастьем. Видеть тебя — мне доставляет удовольствие, я редко встречал такое удивительное сочетание невинности с прелестью. Я бы желал доказать тебе мое расположение. За искусство твоего отца я заплачу золотом; тебе же я хочу оказать милость, которая могла бы возбудить в твоем сердце немного благодарности и признательности ко мне. Чем могу я служить тебе?

— Милостивейший господин… Ваша доброта… Чем я ее заслуживаю… Кроме просьбы быть милостивым к моему отцу, я ничего другого не могу просить у вас.

— Проси чего-нибудь для твоей собственной пользы, для личного твоего благополучия. Мне хотелось бы ознаменовать свое короткое пребывание в Мюнстере поступками и делами, способными оставить в памяти обывателей хорошее обо мне воспоминание…

Если ты по своей скромности не знаешь, чего просить лично для себя, то вспомни хорошенько, быть может твоя подруга, твой родственник, или, вообще, кто-нибудь из близких тебе нуждаются в моей поддержке? Я с радостью готов защитить, осчастливить кого-нибудь из живущих здесь, лишь бы заслужить в твоем сердце каплю благодарности.

Последние слова епископа потрясли Анжелу до глубины души. Тайная тоска, дремавшая в ней, вдруг пробудилась: и напрасно старалась она скрыть готовую сорваться с уст ее просьбу, боясь неизбежного признания Анжела собралась с духом и назвала друга своего детства, Ринальда, заключенного и томившегося в нимвегенскои тюрьме: она просила епископа освободить этого отважного и заблудшего студента.

Граф Вальдек смутился. Мрачная тень легла на его лицо. Он усмехнулся горькой улыбкой. Серьезно и пытливо посмотрел он вдруг на оживившееся лицо Анжелы и медленно ответил:

— Странно, это имя я сегодня слышу уже второй раз. Пресыщенный жизнью старец Зибинг произнес это имя сегодня предо мной впервые, а я жестко отказал ему; теперь же, в наказание за свою жесткость, я должен уступить просьбам цветущей девушки, если хочу сдержать свое княжеское слово.

— Милостивейший господин! Вы исполните мою просьбу? — радостно воскликнула Анжела и поцеловала руку епископа, продолжавшего в том же духе: