— Да защитят меня все святые от такого ужасного подарка! Нет, отец, я ни за что бы не поверила, что вы можете так говорить и думать об одном из князей церкви и знатном господине, который сумел бы, конечно, оценить ваше мастерство и вознаградить вас по заслугам. Сколько раз вам щедро платили из соборной казны за ваши прекрасные картины, тогда как в кои-то веки случалось вам получать заказы от кого-либо из граждан.
На лице художника выразилась хитрость торговца, но складка в углах его рта изобличала трусость зайца, напрасно прикрывающегося шкурой воинственной рыси.
— Анжела, Анжела! — сказал он, грозя ей пальцем. — Ты опять учишь своего разумного отца? Ну, не смотри на меня так сурово, ангел мой! Я и вполовину не думаю того, что сказал. Я всегда любил и почитал папу и высшее духовенство. Но ты не поверишь, что у меня до сих пор еще звучит в ушах все, что услышал я сегодня в гостинице Петера Фризенса. Бог знает чего тут не было! Мюнстерцы как будто говорят ныне огненными языками. Настроение ужасное, дитя мое. Да защитит Господь нашего епископа и да уничтожит всех еретиков! О, если бы ты видела нынешнюю вечеринку у Фризенса! О, Анжелочка, и теперь еще болит у меня то место на груди, куда ударил меня своим кулачищем задавший пир грубиян Киппенброк, когда он раздавал пирожные и брякнул будничное присловье: «Маленькие штучки, большое счастье! Лучше гость, чем кухня!» И вправду, гость был лучше кухни… У мастера Людгера в десять раз больше смекалки, чем у этих гостей Петера Фризенса. Пусть только его милость епископ расправится с этими болванами — и он увидит, Sang-Dieu, каков художник мастер Людгер с Кольца!.. Ну, довольна ты теперь, дитя мое? Кажется, глазки у тебя уже давно закрываются? Песочник[31]пришел, не правда ли? Спи же, спи! Господь с тобой!
Мастер Людгер на цыпочках ушел в свою комнату и вскоре также крепко уснул.
Глава II. Коварная война и гнилой мир
Собравшиеся в Тельгтэ каноники и вожди рыцарства не слишком доверяли честности граждан города Мюнстера. Они поручили защиту самого местечка и охрану своей собственной безопасности штабс-капитану Теодору фон Мерфельду. Молчание мюнстерцев, задержавших епископских послов, становилось слишком подозрительным, и, как бы предчувствуя грядущие события, епископ решился оставить Тельгтэ в самый день Рождества, чтобы запереться в своем прочном замке Ибурге.
Успокоенный удалением епископа из Тельгтэ, фон Мерфельд в видах безопасности ограничился тем, что с наступлением темноты отправил конный отряд на дорогу к Мюнстеру, приказав исследовать местность и уничтожить мост через Верзу.
Солдаты, под начальством одного молодого прапорщика, при свете звезд достигли означенного места и разобрали несколько досок на мосту, полагая, что этим они положили преграду случайному нападению, так как только этой ручей не замерзал в своем быстром течении, в то время как поля были покрыты снегом и большие реки стали. Совершив этот геройский подвиг, юный предводитель скомандовал своим людям двинуться в обратный путь. В то время, как они, на своих быстрых конях проезжали открытым полем мимо виселицы со всеми ее ужасными принадлежностями, их кони заржали, и всадники принуждены были умерить шаг. Один из воинов, оглянувшись вокруг, воскликнул:
— Юнкер фон Шенеберг, поглядите-ка назад. Что-то блестящее как будто перебегает там, по краю равнины. Из-за снега я не могу сказать, далеко или близко от нас сверкают эти предметы.
Начальник отряда, а за ним и солдаты, стали вглядываться и увидели в самом деле множество маленьких, сверкающих точек, напоминающих не то горячие угольки, не то маленькие язычки пламени. Прапорщик первый перекрестился от страха, а один из спутников его мужественно заметил:
— Это — просто первые вечерние звезды…
— Но разве вы не видите, как они танцуют и прыгают во все стороны? — заметил третий.
— Блуждающие огни… Это ведьмы колдуют, — бормотали остальные, и прапорщик поспешил дать приказ:
— Вперед, вперед! Вблизи этого проклятого места небезопасно… Здесь водится нечистая сила.
Все охотно последовали приказанию и вскоре находились уже у въезда в город. Прапорщик стремился к своей мягкой постели, всадники — к своему соломенному ложу. Вскоре все уже спокойно спали. Если под блуждающими огнями разуметь кобольдов[32] сбивающих странников с пути и завлекающих их в гибельное болото, то всадники были вполне правы. Виденные ими огоньки были просто факелы врагов. Храбрые епископские разведчики, спеша вернуться домой, значительно опередили неприятеля и позволили ввести себя в заблуждение, так как мюнстерцы, со своими орудиями, передвигались без шума, благодаря снежному покрову.
Горожане заранее рассчитывали найти мост через Верзу разрушенным; но, с помощью захваченных ими с собой досок и жердей, они его быстро восстановили, беспрепятственно перешли на другой берег и продолжали спешно подвигаться вперед безмолвно и в строгом порядке. Достигнув ворот Тельгтэ, правда, запертых, но охраняемых только спящими сторожами, они без труда разнесли их с помощью таранов, и вся огромная толпа, состоявшая из шестисот вооруженных граждан и трехсот наемников, мгновенно рассыпалась по узким и кривым улицам, еще погруженным в темноту, так как был всего четвертый час утра.
Это нападение, руководимое начальником городских наемников, совершено было с большим искусством. Нападавшие были заранее осведомлены, в каких домах остановились знатнейшие из членов собрания в Тельгтэ: оставалось только сделать натиск на эти дома. Мюнстерцы захватили таким образом сразу главнейших представителей власти, благороднейших из рыцарей, а также и бежавших из Мюнстера патрициев. Забрав всех этих перепуганных пленников почти прямо с постели, нападавшие, в то же время, громкими криками и выстрелами до такой степени огорошили защитников местечка, что те не успели оказать никакого сопротивления и допустили врагов завладеть их конями и оружием.
— А епископ?… Где он… где? — раздавались крики в толпе победителей, когда пленников собрали на площади, при свете факелов.
— Злодеи! — ответил с гневом на эти возгласы обершталмейстер Гергард фон Мориен. — Господь избавил вас от преступления, которое вы жаждали совершить, покушаясь на жизнь вашего повелителя. Ищите его за стенами Ибурга и разбейте о каменные твердыни его ваши головы, изменники!
Эти слова и вызванное ими бешенство среди победителей привели к тому, что враги кинулись на своих пленников и предались неудержимому грабежу. Ничто не ушло от жадной корысти горожан и наемников: они срывали золотые цепи и кольца с печатями, дорогие запястья кошельки с золотом и драгоценные вооружения; беспощадно грубо обращаясь с пленниками, они осыпали их бранью. Многие знатные господа вынуждены были покориться позорному игу, в том числе высшие духовные лица, рыцари, феодалы, патриции, мюнстерские судьи, сыновья мюнстерского бургомистра, наконец, многие еще из знатнейших наследственных родов. Несколько каноников, занимавших высшие должности в капитуле мюнстерского собора, спаслись от своих преследователей бегством и босые должны были переправляться через замерзшую реку Эмс.
В Мюнстере между тем горожане с нетерпением ожидали исхода предприятия. Многочисленные группы народа собрались утром, в день святого Стефана, у городских ворот и на рынке. Роттман и другие проповедники нового учения старались всеми силами еще более разжечь толпу обещаниями и проповедью. Члены магистрата и старшины гильдий со своей стороны оказывали им содействие в этом подстрекательстве. Некоторые из патрициев — в особенности хитрый и осторожный Герман Тильбек и своевольный, грубый Гелах фон Вулен, опытный в войне дворянин, но которому нечего было терять, так как он весь был опутан долгами и при общем разрушении мог только выиграть — также раздували пламя охватившего толпу пожара страстей. И когда, наконец, прискакали передовые гонцы, опьяненные победой, — уже не было более границ всеобщему ликованию народа, и никто не стеснялся в выражении ненависти и злобы против врага. Те из граждан, которые оставались еще на стороне епископа и пошатнувшейся власти церкви, заперлись в своих домах и не показывались в городе. Народ же, шумевший на улицах, одушевлен был одним чувством, а именно жаждой мести за перенесенные им до сих пор притеснения и обиды.