Стражник стоял с открытым ртом. Ян, заметив Ринальда, сказал ему ласково и с тихой грустью:

— Вы видите меня, ученый муж, в нищей одежде, тогда как оставили меня в брачном наряде. Но только в пыли и покрыв голову пеплом, можно войти в Новый Иерусалим. Не напоминаю ли я вам оленя, преследуемого охотниками и собаками в лесу между серебряными стволами? Но поистине исполнится пророчество, хотя бы тирания держала топор тысячами рук. Я не стану говорить о гидре, потому что это — языческое сравнение, и кто поверит, что животное может иметь сто голов? Но срубите ольху — из ствола ее вырастут новые побеги: так и Новый Израиль возродится из собственной крови и почерпнет благородство в своем позоре. И таким-то образом возрастет новое колено Давидово и воссияет вновь, как утренняя звезда.

Ринальд пожал протянутую руку.

Маттисен снова обнял только что приобретенного друга.

— Ты будешь также первым в Новом Сионе и займешь место рядом со мной, — сказал он хвастливо. — Следуй за нами, оставь все за собой, как я, и следуй в путь за нами!

Ян хотел о чем-то спросить, но в это время вдали раздался звучный напев и в конце улицы показалась процессия мужчин, женщин и детей, наподобие пилигримов. Но песни их не походили на песни богомольцев; то были песни нового рода, и некоторые из них казались странными. Впереди всех этих людей с котомками и нищенскими сумами шел бледный как смерть, истощенный человек, одетый во власяницу.

— Кто эти люди? — спросили в один голос Ринальд, Ротгер и сам Ян.

Маттисен торжественно ответил:

— Эти люди оставили родину, чтобы уйти от язычества и пойти навстречу Спасителю. Они идут в Вестфалию и Фрисландию, где воздвигнуты прекраснейшие амвоны проповедников Евангелия. Они идут учиться, чтоб потом самим стать апостолами и проповедниками учения.

Тот, кто впереди всех, — это Петр Шомакер — святой муж. Я горжусь тем, что этот святой человек также и мой учитель. Эмден, Аурих, Оснабрюк, Подерборн, Мюнстер, как заблудшие овцы, примут этих людей и будут собирать в свои сердца семена истинного учения. Следуй за нами, Ян!..

— Следуй за нами! — повторил за ним сам Шомакер, поравнявшийся в это время с гостиницей.

Он остановил пение и сказал:

— О, сын благочестивой, святой матери! Покайся, как мы все, и пойди искать Отца. Тебя ждет великое будущее — так сказано в пророчестве. Оставь все, что имеешь, и возьми крест! Бедные да будут богатыми, и Господь пошлет нам манну небесную для утоления голода.

Ян мучительно раздумывал. Между тем на улице собрался народ, и все зашумело, забурлило.

— Перекрещенцы! Перекрещенцы! — кричали взрослые и дети, не понимая хорошенько, что это значит.

Стражники бежали к ратуше звать бургомистров. Квартальные делали напрасные попытки разогнать анабаптистов и народ. Странники снова начали петь. В одном из окон верхнего этажа гостиницы показалась Микя с ребенком на руках.

— Ян! Ян! — кричала она. — Что ты задумал? О, не оставляй меня и ребенка, не бросай нас!..

Ян быстро оглянулся и пошатнулся. Закрыв глаза рукой, он пробормотал:

— Уберите девку, уберите прочь кровавое дитя!..

Отягченная преступлением совесть помутила его рассудок, и в эту минуту он думал, что видит не жену, а Натю с ее мертвым ребенком.

— Христос, Боже, спаси нас! — пели странники. Некоторые из них громко выкрикивали:

— Покайтесь, исправьтесь, примите крест… А народ шумел, и одни кричали:

— Бейте их, бросайте их в реку! Другие же кричали:

— Не трогайте их! Пусть идут, несчастные. Господь с ними!

— Новый Сион! — воскликнул снова Шомакер, схватив правую руку Яна, между тем как Маттисен держал его левую. — Новый Союз, могучий Союз! Пусть следует за нами всякий, кто желает освятиться знамением Союза!..

— Скорей, скорей, — советовали лица из толпы, сочувствовавшие сектантам, и сплотились в круг, охраняя богомольцев от враждебной партии. — Идите, пока не пришли бургомистры.

— Вот так сволочь, — смеялся Ротгер, бормоча про себя вестфальскую поговорку: «Скакать на коне и грабить не стыдно — это делают лучшие в отечестве».

— Вот потому-то и нужен Новый Союз, — возразил Ринальд со сверкающими глазами, повторяя свою любимую мысль. — Откуда же придет спасение, и кто низвергнет владычество сильных на родине, если не новый Союз, могучий Союз?

— Мы идем, Ян! Но разве не исполнится на тебе пророчество твоей матери? — с диким фанатизмом воскликнул Шомакер.

И, увлекаемый буйным порывом, как это случалось с ним время от времени, спасаясь от призрака погибшей Нати, стремясь за прекрасной Диварой и в ужасе перед грозившим ему преследованием и наказанием, Ян бросился с порога своего дома в толпу странников, и они двинулись вперед.

— Верните его, верните его ради Господа! — умоляла Микя, и Ринальд, спеша исполнить ее просьбу, бросился вперед, но…

Как некогда пляска святого Витта, как кружение беснующихся и кающихся братьев заражающим образом действовали на толпу, увлекая также зрителей и заставляя их проделывать то же, так и теперь безумие ищущих Отца заставило, в числе других, и Ринальда последовать за другими, не думая о возвращении.

«Мюнстер! Мюнстер! Мюнстер!»

Одно это название города бродило в его разгоряченном мозгу, шумело в ушах, срывалось с уст.

Так они шли вперед, дабы исполнилось пророчество.

Книга вторая. Мюнстерский пророк 1533-1534

Глава I. Рождество в Мюнстере

аступили святки, последние праздничные дни в году, которые обыкновенно радостно справлялись в Вестфалии. Но жизнь горожан в мюнстерском епископстве, и в особенности в главном его городе, странно сложилась в это время: в ней не было как раз того единодушия, которое одно только и могло бы скрасить и оживить рождественские праздники. Древний Мюнстер, очень населенный, богатый и обильный всяким добром, гордившийся знатностью своих благородных родов и своими благородными учреждениями, всегда роскошный и веселый именно потому, что был богат и знатен, к концу 1532 года совсем изменил свой внешний вид и внутренний характер. На улицах и площадях, в церквах и городских учреждениях, в ратуше и в частных жилищах все пошло не так, как прежде; гостеприимство, которым издавна славился город, теперь исчезло, потому что все родственники перессорились между собой, и каждый недоверчиво замкнулся у себя дома. Гостей принимали, но уже не было прежнего радушия; в собраниях чувствовалось отсутствие взаимного доверия, в обществе — отсутствие веселья и приятного препоовождения времени. Мужчины сидели по трактирам и шинкам, крикливо и шумно рассуждая о войне и мире, а не то собирались на тайные сходки и там перешептывались друг с другом, или также втихомолку составляли полурелигиозные, полумятежнические общества, постоянно что-нибудь выдумывая, строя воздушные замки и проповедуя восстание и революцию. Беспокойные, жадные до новостей женщины подражали своим мужьям и отцам: ведь и им тоже представлялось, что новое Евангелие сулит им ту свободу, о которой они так пылко мечтали. Женщины более умеренного образа мыслей, осторожные и благочестивые, держались в стороне и лишь изредка собирались потолковать о печальном положении городских дел у какой-нибудь приятельницы, разделявшей те же воззрения и не пускавшей к себе возбужденных неистовых приверженцев той или другой партии.

Одним из таких домов была гостиница «Розы» в улице святого Эгидия. Хозяйка этой гостиницы, госпожа Вернеке, поручила заботу о посетителях одному из своих родственников, а сама устроилась в верхнем этаже; она была уже старуха, болезненная и тяжелая на подъем.