— Пусть так, — сказал Ян дружески. — Но, с твоего позволения, я напишу сейчас расписку тебе.

— Нет, это лишнее! — возразил Блуст. — Между братьями, ищущими пути к Отцу Небесному и жаждущими обрести Новый Иерусалим, не должно быть ни залога, ни присяги, ни письменных обязательств. Одна только любовь должна связывать всех. Ведь все, что мы даем друг другу — лишь часть возврата, полученного раньше от других, или же это — завещание умирающего в наше тяжелое время, накануне всеобщей гибели от Божьего гнева.

— Да продлит Господь дни твоей благочестивой жизни! Да поможет Он тебе еще здесь, на земле, войти в обетованную землю священного союза и благодати, — войти в жемчужные врата с двенадцатью притворами, всегда открытыми, потому что в ней никогда не наступает ночь! Да насладятся твое сердце и очи зрелищем земного рая! И да ниспошлет Господь тебе жену, спутницу жизни, добрую и прекрасную, и да даст она тебе много детей! И да будут они и дети детей твоих отпрысками избранного и справедливого; и да почиет благословение на нем и его потомстве, ибо он бодрствует и одежды его белы, как снег!

— О, любезный брат, оставь хвалы твои! Они пробуждают тщеславие; и слова твои — звенящий металл. И на что мне был бы брачный союз? Кто женится, хорошо делает, кто не женится — еще лучше[16].

— Но, любезный Петер, сердце старого холостяка ожесточается, а сердце женатого становится кротким. Смотри на меня: я был буйным юношей, а теперь, хотя мне всего двадцать четыре года, я обладаю кротостью и зрелостью испытанного человека на склоне жизни. Всем этим я обязан браку и моей любви к жене.

Торговец кивнул головой с такой доверчивостью, что злой лукавец едва ли в силах был удержать на себе маску. Ему так хотелось разразиться хохотом. Петер Блуст, после некоторого раздумья, заговорил, как бы взвешивая слова:

— Мне кажется, что разные люди имеют разное предназначение: одни живут на земле только для себя и своего удовольствия — тяжелое бремя для ближних, другие должны служить поддержкой последним и приносить за них искупление жертвы. На мою долю выпал жребий нести крест за других; и я хочу быть такой жертвой, по внушению духа Господня. Но, увы, в тине окружающих нас грехов мое стремление к добру значит не более, чем капля воды в пламени пожара. Ну, а что касается отпущения грехов и выкупа деньгами от адских мучений, мы знаем, как этому можно верить. Но каждый пусть делает, что в его силах. Потому я и не думаю насаживать деревья с тем, чтобы собирать с них плоды здесь: я стремлюсь только к тому, чтобы послужить делу спасения: я хочу быть для моих ближних деревом, приносящим плоды, хочу быть плащом, укрывающим прегрешения слабых, посохом, на который могли бы опереться гонимые и презираемые. Теперь ты, зная все это, поймешь, что я не должен жениться, ибо тогда я был бы для своих только детей тем, чем могу быть для многих ближних в этой жизни.

Счастливая мысль блеснула внезапно в голове Яна. Словно под влиянием нисшедшего на него духа, он схватил Блуста за руку и воскликнул:

— Имеющий уши да услышит! Говорю тебе ты вступишь в брак, и брак этот будет освящен свыше, брат мой. Ты признан от Господа этим деянием презираемую сделать честной и принести себя в жертву во искупление безбожного злодейства: через тебя спасена будет добродетель несчастной женщины и жизнь ее ребенка. Да укрепит тебя Господь на стезе добра!

Слепо верующий, взволнованный этими словами, Блуст спросил смиренно:

— Что видишь ты, брат, духовными очами? Объясни мне твое пророчество, дабы я мог последовать через тебя внушению Господа и исполнить святую волю Его!

На что Ян ответил с убеждением, сохраняя все тот же пророческий вид.

— Молодая девушка, соблазненная, томится в сетях земного греха. Назови эту девушку-мать твоей женой и ей незачем будет отчаиваться. Если же ты не уверуешь и не последуешь изреченной воле Провидения, ты почернеешь от стыда и на твою голову падет ответственность за все последствия и погибель двух душ. Так сказал я!

Петер Блуст смиренно преклонил колени и сложил молитвенно руки, говоря:

— Ты владеешь даром пророчества, брат мой. Я знаю это из прошлых времен: дух овладевает тобой и гласит твоими устами… Я верю тебе и не хочу размышлять и колебаться. Скажи мне, кто эта девушка? Я хочу вернуть ей честь ради нашего общего спасения и небесной благодати; ее дитя пусть станет моим; и я не стану спрашивать о том, кто соблазнитель. Следую ли я таким образом в достаточной мере вечному завету?

— Совершенно достаточно, ибо ты справедливый. Завтра в этот самый час Дух возвестит тебе дальнейшее. Да будет мир с тобой!

Не говоря ничего больше, дабы не нарушить цельности произведенного впечатления, Бокельсон оставил жилище несчастного, легковерного глупца. А тот, как только Ян отошел, снова погрузился весь глазами и воображением в обманчивое море Апокалипсиса и с наслаждением «глотал сладкую книгу, пока у него не заболел живот».

Глава VII. Материнское проклятие

В гостинице «Трех Селедок» собрались, в довольно большом количестве веселые подмастерья с тем, чтобы попировать на счет своего товарища, молодого и богатого юноши, накануне предстоящего ему испытания на звание мастера ткацкого цеха. Угощая своих друзей, он заручался их шумным содействием на тот случай, если судьи из страсти находят недостатки в чужом труде или из кастовой зависти не одобрят представленную им на соискание работу.

Здесь было шумно в этот полуденный час. Молодые кутилы, зная, что хозяин и хозяйка питают расположение к весельчакам и щедро обходятся с мелком, когда уверены в своих гостях, расположились спокойно провести здесь время до поздней ночи и, если понадобится, оказать упорное сопротивление ночному обходу. Вмешательства последнего легко можно было ожидать, так как в городе и его окрестностях в это время часто бесчинствовала шайка буянов, предводимая начинавшим приобретать известность неким мастером Симоном.

Первенствующее место среди присутствующих, как в искусстве выпить, так и в пении и всякого рода потешных выходках, занимал молодой человек высокого роста, с бледным лицом и светлыми, падавшими до плеч волосами. Он был родом вестфалец из местечка Варендорп, недалеко от Мюнстера. Его звали все Ротгером. Он недавно только поступил учеником к отцу Симону и, хотя был немцем по происхождению, пользовался особым уважением среди товарищей туземцев. Он пел звучным голосом одну песню за другой и без всякого труда сочинял стихи без приготовления: это искусство он приобрел в поэтической школе мастера Бокельсона вместе с другими талантами, не всегда рисовавшими эту школу с лучшей стороны.

Товарищи подтягивали хором как могли своему запевале, сопровождая эти песни шумными одобрениями по его адресу.

Микя, при помощи слуг, исполняла требования гостей, подавая им завтрак, состоявший из копченого мяса, яичницы, оладьев и соленой рыбы; но при этом она отдавала почти все внимание свое веселому Ротгеру и нередко забывала других, несмотря на их частые постукивания и восклицания. Ротгер, со своей стороны, охотно платил игривыми любезностями за ее внимание. Он обнимал ее за талию, целовал ее круглые руки, склонял голову ей на грудь, пользуясь минутами, дозволявшими эти вольности, и, наконец, смело прошептал ей на ухо: - Как я люблю вас, моя красавица, если бы вы знали! Пусть это вино послужит мне отравой, если я обманываю вас!

Говоря это, он, по вестфальскому обычаю того времени, опустошил несколько кубков сразу, один за другим.

— Вы негодный человек, — шутила Микя, находя повод снова приблизиться к нему. — Что должна я думать о молодом повесе, который позволяет себе такого рода вольности с замужней женщиной и к тому же, в подтверждение своих слов, пьет столько вина?

— Этого уж я не могу вам сказать, мое сокровище. Знаю только, что отец мой, золотых дел мастер, не смог бы сделать мне лучшего подарка, как кольцо, которое неразрывно соединило бы меня с вами.